— Приезжайте к маме в следующее воскресенье к вечерку — часа в четыре: я буду уже дома; о, какую радость вы доставите нам обоим.

— Обещаю непременно быть у вас в это время, а теперь прощайте, пора, — сказала Лена и встала. Молодые люди крепко пожали руки друг другу и расстались.

В воскресенье около трех часов Лена подъехала на извозчике к квартирке Успенских. Ее встретили оба, и мать, и сын. Хлопотливая старушка не знала, чем угостить свою гостью. Сейчас же на столе явился самовар, булки, сливки, а Успенский, накинув свой плащ, в минуту сбегал в лавку, принес печенья, варенья, конфет. Все оживленно говорили, смеялись, шутили. Лицо Михаила Петровича сияло от счастья, а Лена часто останавливала на нем свой восторженный взгляд.

Было уже около пяти, когда Лена стала собираться домой. Успенский вызвался сопроводить. Сели на извозчика, поехали. Около С-го бульвара Лена приказала извозчику остановиться: дом был уже недалеко.

— Пройдемтесь немного по бульвару, — сказала Лена, — погода такая чудная и еще не поздно.

Погода действительно была восхитительная. Днем выпал снег, а к вечеру стало примораживать и свежий воздух действовал ободряюще. Молодые люди тихо пошли по боковой аллее бульвара. Гуляющей публики было очень мало.

Густая аллея, еще не совсем освободившаяся от желтых листьев, была тениста. И вот в ее сумраке на одной из уединенных лавочек Успенский и Лена присели.

После веселого их разговора, вдруг оба замолчали. Потом Лена, обратясь к своему собеседнику, сказала:

— А знаете, Михаил Петрович, меня сватают…

— Ну, и что же, идете? — тихо, но порывисто спросил Успенский.

— Сначала хотела идти, но потом, с тех пор, как… — и Лена оборвала.

— А потом, потом… Говорите же дальше, Елена Александровна.

Лена помолчала минуту и, наконец, собравшись с духом, тихо, но отчетливо прошептала:

— С тех пор, как полюбила вас.

Но она не окончила, как Успенский стремительно взял ее за руки и, заглядывая в глаза ей, страстно сказал:

— Милая моя Лена, счастье мое!.. и это не сон, о Боже!..

Они прильнули друг к дружке и слились в страстном долгом поцелуе. А Лена шептала: «О, как люблю я тебя, мой сокол и какое блаженство быть любимой таким, как ты…»

— Но что, если твои родители против твоей воли отдадут тебя за того… — тревожно молвил Успенский, покрывая ее руки поцелуями.

— Нет, нет, никогда этого не будет и я клянусь тебе, что буду твоя или ничья. Да и какое право имеют они?.. Отец не родной, а мама души во мне не чает… Да и, наконец, через два с небольшим года будет мое совершеннолетие и тогда я свободна, богата; у меня полмиллиона денег будет.

— А-а, — грустно протянул Успенский и склонил голову, к удивлению девушки.

— Но что с тобой, милый, почему ты вдруг опечалился? — тревожно спросила Лена.

— Милая, ты так богата, но ведь я ничего не могу дать, кроме своего имени. Я ничего не имею, кроме должности профессора в будущем.

— Ах, Михаил, ну к чему это ты заговорил так, ведь я отдаю тебе свою душу, тело, неужели же деньги имеют при этом большое значение? возьми их! ты такой умный, можешь употребить их с пользой для обездоленных людей.

И молодая девушка в страстном порыве снова прильнула воспаленными губами к своему милому.

— А знаете, Иван Иванович, я догадываюсь, почему Елена Александровна изменилась ко мне, — сказал однажды Чупрунову приказчик Филимонов, улучив свободную минуту в магазине.

Тот вопросительно посмотрел.

— Ну-ка, скажи, в чем тут дело?

— Дело простое. Иван Иванович, Елена Александровна любит другого.

— Как так, ты почем знаешь?

— Да видел ее два раза на С-ком бульваре: со студентом гуляла под ручку. Ну, известное дело, человек ученый, да и красавец, можно сказать писаный, — не мне, мужику, чета.

— Не бывать тому, чтобы она из моей воли вышла! — воскликнул Чупрунов, ударив о прилавок кулаком, и вышел из магазина.

В тот же день Иван Иванович после обеда не лег спать, как это он делал почти всегда, а лишь только Лена вышла на прогулку, собрался и он. Пройдя до ближайшей площади, он зашел в ресторан и выпил кофе с коньяком. Ему надо было выиграть время. С полчаса спустя он шел уже по бульвару. Он издали заметил Лену и идущего с ней рядом высокого плечистого студента.

— Да, красив шельмец очень, просто картина, а плечища- то какие, где тут Филимонову равняться, далеко, как до звезды небесной. Вот уж пара с Леной-то, так пара — на редкость.

Лена тоже заметила отчима, но нимало не смутилась и, поравнявшись с ним, весело спросила:

— Куда это вы, папа, спешите?

— Хе-хе-хе… А вот, тоже погулять захотелось и мне, старику, — захихикал Чупрунов, лукаво подмигивая глазом, — погодка то какая, а? — благодать… Имею честь кланяться, — обратился он к студенту, приветливо пожимая ему руку. Тот отрекомендовался. Потом Чупрунов простился и пошел далее.

Вечером, в одном из отдельных кабинетов первоклассного загородного ресторана, Чупрунов вел беседу с приказчиком своим Филимоновым.

— Да, Николаша, соперник твой, брат, парень опасный; не на шутку, знать, вскружил девчонке голову. Из-за него она и нос от тебя теперь воротит. Надо, дружище, действовать, а то оба мы с тобой можем на бобах остаться. Этот студент, наверное, юрист какой-нибудь, значит, касательно наследств-то дока, слопает денежки, как пить даст.

— Как же нам быть-то теперь, Иван Иваныч?

— Надо подумать, приятель, как бы это девчонку отворотить от него. Ну-ка, выпьем, авось в голове мозгов не прибудет ли?

Выпили изрядно.

— Вот что, Николай, не лишаться же в самом деле нам с тобой полумиллиона, так, аль нет я говорю?

— Так-то так, Иван Иваныч, да ведь что будешь делать, насильно мил не будешь, да и силком ее не выдашь, не такая девка.

— Н-да, это правду ты говоришь, что силком ее не выдашь, но ежели, к примеру сказать, можно воспрепятствовать ей теперь выйти замуж за студента, то ведь кто ж ей запретит дождаться совершеннолетия, а оно не за горами: через два с небольшим года она будет вольный казак и тогда за кого хочет, за того и выйдет, хоть за водовоза… Тогда уж ничего с ней нельзя будет поделать и прощайте наши денежки… Вот что я думаю, дружище, надо нам избавиться от этого студента…

— Это каким же образом?

— А ухлопаем его и баста…. Что ты скажешь на это? Поработать можно, брат, из-за полмиллиона. Что, так ли?

— Так-то оно так; да как это сделать-то?

— Э, друже, я ужо понадумал кое-что, только ты заодно ли со мной будешь?

— Что ж, я сам себе не враг, Иван Иванович, было бы из-за чего только рисковать.

— Ну, так слушай. Завтра, так часу в пятом, будь ты здесь и сиди в общем зале, а я может быть, залучу этого студента сюда. Познакомимся, выпьем вместе как следует, а потом наймем четырехместную и поедем за город куда-нибудь кататься, ну, хоть на Ходынское поле. Ты возьми с собой револьвер и я тоже. Нет, впрочем, будут слышны выстрелы, надо, чтобы тихо было, лучше кинжалы возьмем… ну, и сбросим его в поле… Только надо подкупить извозчика какого- нибудь поголоворезистей, а там и концы в воду, и деньги наши… Нет ли у тебя на примете сорванца какого-нибудь, чтобы согласился нам помочь? Дай ему сотни три, а то и пять, да потом пообещай столько же, как сладим дело-то. Идет, что ль?

— Идет, согласен, только вот насчет сорванца-то как… А, постой, — вспомнил одного такого, пожалуй, и подойдет. Завтра же разыщу его и все сообщу вам…

Злодеи выпили еще и распростились.

Чупрунов воротился домой не поздно. После ужина он позвал жену в свой кабинет и сказал ей:

— Вот что, Варя, я сегодня встретил Елену на бульваре, она гуляла с каким-то студентом красивым. Он-то, я думаю, и вскружил девке голову, что она и глядеть не хочет на Филимонова. А тот говорит, что видел ее и сам раза два, под ручку, дескать, с ним ходила; людей стыдно, пропадет девка; надо будет принять меры.