Буквально через несколько минут Ник вышел из дома и быстрым шагом спустился до Хлебной площади, где его уже ждал Кикодзе с наемной дорожной коляской. Они быстро покатили из города к знаменитому духану «Не уезжай, голубчик мой», который стоял на перепутье нескольких дорог. Был уже полдень, солнце припекало и открытая коляска не спасала путников ни от жары, ни от дорожной пыли. Поэтому оба они облегченно вздохнули, когда коляска остановилась возле духана. Духанщик, кривой Сико, своей тощей фигурой вовсе не походивший на духанщика, вышел взглянуть, кто подъехал к его заведению и почтительно стянул с головы черную кахетинскую шапочку, узнав в одном из посетителей Кикодзе.

— Здравствуй, Сико! — приветствовал Кикодзе духанщика. — Вчера говорили в Тифлисе, что у тебя замечательная форель. Вот мы с приятелем из Петербурга и решили заглянуть к тебе и отведать форели. Знакомьтесь, граф, это знаменитый Сико, у него замечательный духан.

Ник с улыбкой кивнул духанщику и представился, четко и ясно:

— Кефед-Ганзен.

Духанщик и глазом не моргнул, а почтительно кланяясь повел гостей к раскидистому каштану, под которым двое его слуг уже накрывали на стол. Проворная служанка принесла глиняный кувшин с водой, миску и полотенце, чтобы гости могли освежиться с дороги. И пока Ник и Аполлинарий рассаживались, на стол были уже поставлены кувшины с вином, горячий лаваш, масса разнообразной зелени, ореховая подливка к форели и, наконец, сам Сико торжественно принес блюдо с форелью, от которой поднимался пахучий пар. Отведав форель, Ник понял, что он никогда не ел такой роскошной рыбы. О чем и сообщил Сико, который время от времени появлялся перед ними, чтобы проверить зорким взглядом, все ли в порядке на столе. Прошло около часа, когда, поблагодарив хозяина, гости стали подниматься. Тут Сико предложил показать им садок, в котором плескалась форель. Кикодзе прошел немного вперед и в этот момент Сико сунул Нику запечатанный конверт со словами: «Дама просила передать». В следующую минуту он уже рассказывал Кикодзе как устроен его садок и откуда ему привозят рыбаки живую форель. Ник немного отстал и быстро распечатал конверт. В нем корявыми буквами, видимо, наспех было написано: «Я в безопасности. Он безумен. Абастуман. Арг.». И больше ничего. Ник сунул записку в карман и присоединился к Кикодзе.

Через полчаса они уже возвращались в Тифлис. В коляске Ник протянул листок с письмом Кикодзе и тот, прочтя его, шепотом сказал:

— Понятнее все происшествие не стало. Кто же этот «он»? И в чем выражается его безумие? Интересно, почему Аргутинский считает себя в безопасности. Полагаю, что конечной целью их путешествия является Абастуман. Что еще непонятнее. Абастуман довольно хорошо охраняется, там достаточно полиции и местной, и из Тифлиса. И агентуры там хватает. Я думаю, что если они доберутся туда, то там и вправду за жизнь Аргутинского можно не опасаться. Но и нам, видимо, следует торопиться туда. Я сегодня испрошу разрешение у князя Вачнадзе и завтра мы сможем уехать. Как вы полагаете?

— Думаю, что это здравое суждение, — задумчиво сказал Ник. — Теперь уж очевидно, что с доктором Серебряковым встречался «призрак». А я опростоволосился. Хотя какие-то сомнения у меня уже были. Но не понимаю, что, этот человек, этот «призрак», послушался совета доктора Серебрякова? Что-то там было не так во время его встречи с Серебряковым. Мне показалось, что Серебряков чем-то раздражен. И это желание непременно ехать в Абастуман… Ловко было подстроено, чтобы рекомендацию ехать в Абастуман он получил бы от человека со стороны в моем присутствии. Но таким образом я уже мог знать, что он едет туда. Зачем же тогда этот маскарад с переодеванием? Аргутинский, видимо, является его заложником. А в Абастумани бывает практически весь двор и вся императорская семья. Нет, ехать надо непременно. Вся эта история мне все меньше и меньше нравится. Надо встретиться сегодня с Лили и спросить у нее, что же такого было на той картине, которая исчезла из дома Аргутинских. Да, и что этому «призраку» нужно было от меня? Почему он следил за мной? И какая же в конце концов связь с дочерью персидского консула и всей этой историей?

Ответов на эти вопросы пока не было.

Близился вечер, когда Ник снова оказался дома. Приведя себя в порядок после дороги, он решил подняться к Елизавете Алексеевне. Написав ей записку, он отослал ее с Петрусом, а сам сел в глубокое кресло и не заметил, как задремал.

Его разбудил Петрус.

— Уже шесть часов, — озабоченно зашептал он, — дама ждет.

Ник быстро переоделся и поднялся к Елизавете Алексеевне. Она встретила его сама и на извинения замахала руками. Вид у нее был озабоченный.

— Дорогой Ник, — зашептала она, — что-то странное происходит в городе. Неожиданная кончина графа де Тулуз-Лотрека, правда, он давно болел артритом и очень мучился болями. Говорят, что он покончил с собой из-за этих болей. Ему не помогал даже морфин. И неприятная история с малышкой Фархандой, дочерью милейшего человека, персидского консула. И эта история с Лили…

— Да, а где она? — спросил Ник, оглядываясь по сторонам.

— На балконе, она любит там сидеть, когда бывает у меня. Идите туда, а я пока займусь чаем.

Ник вышел на балкон. Лили сидела в кресле-качалке, на плечах у нее была шелковая шаль. Она тихонько покачивалась, закрыв глаза, задумавшись и не замечая, что кто-то вышел на балкон. Полюбовавшись этой безмятежной картиной, Ник взял венский стул и сел рядом. Лили вздрогнула и открыла глаза.

— О, это вы, Николай Александрович, — воскликнула она, зарумянившись от смущения, — а я была так далеко отсюда и не заметила, когда вы вышли на балкон.

— Только сию секунду, — успокоил ее Ник.

— Вы знаете, — задумчиво сказала Лили, — я очень люблю этот балкон. Он мне кажется волшебным. Я часто представляю себя на нем, в этом кресле, и у меня бывает ощущение, что я и вправду здесь. Елизавета Алексеевна смеется надо мной и говорит, что иногда кресло-качалка начинает качаться само по себе и тогда она знает, что я мысленно на этом балконе.

— Да, — удивленно сказал Ник, — я, кажется, был свидетелем такого случая. Лили, вы очень сложный человек.

— Ой, нет, — испугалась Лили, — я просто фантазерка.

— Лили, — сказал тихо Ник, наклоняясь к девушке, — вы не помните, что за портрет висел в гостиной у Аргутинского в гостиной, в простенке между окнами?

— Да, конечно, я знаю его прекрасно. Это замечательный портрет. Я могу рассматривать его часами. И каждый раз нахожу детали, которых не видела раньше. Но почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

Ник замялся, но устремленный на него взгляд ясных глаз Лили не позволил ему уклониться от ответа.

— Лили, вчера, когда я был в вашем доме, так получилось, но не спрашивайте как, я очутился в квартире Аргутинского.

Глаза Лили стали круглыми.

— И, — тихо продолжал Ник, — оказалось, что портрета, висевшего в простенке между окнами в гостиной, нет. Но еще накануне он был там, когда я заходил к Аргутинскому, чтобы отвести его к Марии Яковлевне. Мне не удалось рассмотреть портрет, в комнате была полутьма. Лили, — еще тише сказал Ник, — а вы могли бы подробно описать его?

Лили закрыла глаза.

— Ну, во-первых, это портрет герцога Бодуэна Буйонского, фламандского рыцаря-крестоносца, родного брата знаменитого Готфрида Буйонского. Они оба были участниками первого крестового похода и стояли во главе армий Северной Франции и Лотарингии под крепостными стенами Константинополя. Потом византийский император пропустил их через Константинополь, они пересекли Малую Азию, осадили Антиохию и в 1099 приступом взяли Иерусалим. Готфрид Буйонский отказался от королевской короны, приняв скромный титул «Защитника Гроба Господня». Но после смерти Готфрида в 1100 г. брат Бодуэн наследовал ему как король Иерусалимский и как сказано в древних хрониках, «управлял делами королевства с великим мужеством и умом»…

И тут она осеклась и с испугом посмотрела на Ника.