– Не в этом дело. Тарчевского уже нет в живых.

– О господи! А Маринка?

– А Маринка ваша, думаю, пока жива, но в опасности.

– Но вы ей поможете, правда? Я очень прошу вас. – Галя вцепилась в руку Русанова. От ее напускной грубости не осталось и следа. – Я для вас все что хотите сделаю, только спасите ее, Дима!

– В это время можно откуда-нибудь позвонить? – спросил Русанов.

– Позвонить? – насмешливо переспросил старик. – Может, ты думаешь, что у нас здесь еще и Большой театр есть?

– Так что, значит, неоткуда?

– Ладно, идем к Любе, попросим открыть почту. А вы, девки, сидите тут тихо. Калитку чтобы никому не открывать. Мы придем, стукнем сперва три раза. Потом два. Потом еще три. Ясно?

– Ясно, – ответила за обеих Маша.

Петрович с Русановым вышли на почти не освещенную улицу.

– А хорошо у вас здесь, Петрович! – вдруг как-то чересчур восторженно и громко сказал Русанов. – Даже уезжать не хочется. Но ничего не поделаешь, тетка ждет племянничка в отпуск. С тех пор как ушел из ФСБ, ни разу у нее не бывал.

– Ага, теперь я тоже их вижу, – тихо отозвался Петрович. – Слушай, может, мы зря девчонок одних оставили?

– Ничего, я думаю, они пойдут за нами.

Они подошли к почте. Почта здесь, – это Русанов помнил еще с прошлого приезда, – размещалась в большом пятистенном рубленом доме, на одной половине которого сейчас рядом горел свет. Петрович постучал в окно:

– Открой, Люба, это я, Иван…

Выглянула женщина с платком на голове – по всему видать, эта половина пятистенка была жилая.

– Ну что там? А, Петрович.

– Вечер добрый, Люба!

– Какой там вечер, ночь уже. Ты чего пришел-то? Я тут спать уж ложилась.

– Да вот, Люба, позвонить надо. Срочно.

– Случилось, что ль, чего? – встревожилась Люба.

– Да гость, вишь, у меня, из Москвы. Они, московские-то, сама знаешь, колготные, им в самые не подходящие моменты всякие идеи в голову приходят.

– А-а-а, – протянула та, – это который из ФСБ.

– Да чего вы все ФСБ да ФСБ!

– Так больше ж других чужих сегодня не было. А что он из ФСБ, так все уже говорят. А я и сама его помню. Такие не забываются.

– Да ушел он из ФСБ к едрене фене, давно уж. Приехал вот в гости по старой памяти, а тут позвонить срочно приспичило. Улетел и что-то жене забыл сказать. Говорит – важное очень. Говорит, завтра поздно будет звонить – уедет она. Открой почту, а, Люб? Пусть уж позвонит. А то будет потом в Москве трепать, какие мы тут дикие и серые…

– Аи хрен с ним, пусть треплет. Да ладно, ладно, открою. Но ты, старый, мне будешь должен, понял?

Они перешли на крыльцо почтовой половины и вскоре услышали, как женщина изнутри открывает запоры. Наконец звякнула щеколда, на крыльце загорелась лампочка, и дверь распахнулась. Люба в цветном халате, накинутом поверх длинной ночной рубахи, встретила их на пороге.

– Ну, здравствуйте еще раз, – сказала она, адресуясь главным образом к Русанову, и пошла вперед, зажегся свет.

– Вон там телефон, – кивком показала она Русанову. Потом повернулась к деду: – Пошли вон, сядем. Тут у меня парочка стульчиков есть. Не будем человеку мешать.

– Ну говори, старый, копают, что ль, чего? – проговорила она тихим голосом, когда Русанов скрылся за перегородкой переговорной.

– Ты это про что, Люба? Чего копают-то? Яму, что ль, какую? – с ухмылкой спросил тот.

– Да брось ты дурачком прикидываться.

– Да когда это я, прости господи, прикидывался?

– Ну скажи, ради бога, копают под директора или нет?

– Много будешь знать, скоро состаришься. Как я.

– Состариться я не боюсь. А боюсь я, что состарюсь, а жизнь у нас тут так и не переменится.

– Да зачем ее менять-то? Что хотели, то имеем. Кто на митингах громче всех кричал: скинем, мол, директора, новая жизнь начнется!

– Так ведь сколь уже времени, дед, расхлебываем. Сколь еще-то можно?

– А ты вон у Бога спроси, сколько он еще вас наказывать будет.

– Ишь ты, «вас». А ты, стало быть, ни при чем… Парень-то твой из ФСБ будет?

– Да какой там ФСБ! В отпуске он. Проездом, к тетке собрался.

А Русанов в это время уже говорил с Португальцем.

– Привет, Серега!

– А, Финик, привет, коль не шутишь. Ну что там у тебя случилось?

– Еще не случилось. Но может. Сам понимаешь, раз звоню – значит, дело серьезное. Слушай внимательно.

– А когда у тебя были дела несерьезные?

– Ты можешь завтра за мной сюда заехать?

– В Балышево? Ну смогу после работы.

– Нет, с утра. Можешь? Чем раньше, тем лучше.

– Ничего себе! Часа три туда, часа три – обратно, а к девяти мне на работу… Это ж во сколько ж я выехать должен?

– Часа в три.

– Математик несчастный! Да ведь сейчас уже почти одиннадцать! Это все, что ты хочешь?

– Нет. Еще мне нужно три билета на самолет. На завтра. И тоже – чем раньше вылет, тем лучше. Можешь устроить бронь?

– Три? Ты что, директора рудника с бухгалтером решил для дачи показаний с собой захватить?

– Ты мне не сказал, Серега. Ты можешь это сделать?

– Когда я их буду делать-то, Финик! Вернемся – посмотрим, понял? Так что где-то к половине шестого жди меня. Авантюрист! Давай рассказывай, куда подъезжать-то.

– Вон он, выходит, – сказал напарнику похожий на первобытного человека директорский пристебай Мишка, тот самый, что когда-то подставил Галю с камнями. – Я ж тебе говорил, что надо было ему сразу вломить, как только он от Петровича вышел.

– Тебе чего хозяин сказал? Следить и не связываться.

– Да он же, гад, теперь всем отзвонит. Завтра знаешь сколько ментов понаедет.

– Ну ты и псих! Чего он знает, если он весь день просидел у деда? Да ему небось и дела нет до нашего рудника, тем более что из КГБ его выперли. В отпуск едет.

– А че он тогда к Гальке поперся?

– Может, нравится она ему. Трахнуть хочет.

– Еще чего?! – взвился первобытный Миша.

– А ты что думаешь, только ты ее трахнуть хочешь?

– Ну и че мы тогда за ним ходим, если он всего лишь черную бабу натянуть хочет?

– Сказал хозяин – вот и ходим.

– Эй ты, мужик, что-то харя мне твоя не нравится! – закричал Миша приближающемуся Русанову и резко рванулся вперед.

Федя не успел его задержать.

Португалец появился около дома Петровича даже раньше, чем договаривались. Было пять утра, когда он, потягиваясь, выбрался из машины. Огляделся вокруг, вдохнул полной грудью бодрящий утренний воздух.

– Красота! – сказал он и постучал в калитку.

Тут же, словно и не ложился, выскочил одетый Русанов, украшенный небольшим фингалом под глазом.

– Привет, старик. Как ты вовремя!

– Тебя что, уже пытали? – пошутил Португалец.

– Да нет. Просто нашелся ревнивец, с которым мы делили невесту…

– Ого! Чужих невест уводишь? А на кой тебе? Ты что, решил обратиться в ислам и стать многоженцем?

– Да как тебе сказать… Ну, во-первых, мы с Лизой разводимся. Это я тебе уже говорил. Даже развелись, а не разводимся, осталось только документы получить. Во-вторых, ситуация осложнилась тем, что меня запомнили как офицера ФСБ. Вот директор комбината и насторожился. Подослал каких-то своих качков. Вот и пришлось притворяться шлангом: из ФСБ, дескать, меня выгнали, а сюда я приехал не для дела, а для удовольствия – за своей ненаглядной невестой Галей.

– Это которая из них Галя? – спросил Португалец, с интересом разглядывая девушек, выносящих на крыльцо приготовленные в дорогу сумки.

– Ты чего, совсем дурной? Я ж говорю: притворяться пришлось. К счастью, а может, к несчастью, – сказал Русанов, потирая синяк, – один из качков как раз по этой Гале сохнет. Ну и сунулся права качать, подтвердил, так сказать, мою версию. Сегодня доложат начальству, что Галя похищена влюбленным маньяком. А вот со второй девушкой, с Машей, посложнее. Нужно как можно оттянуть тот момент, когда директор всерьез озаботится моим приездом и исчезновением девушек. Конечно, я дал Петровичу инструкции, что говорить по поводу внучки, но желательно сегодня же, в крайнем случае завтра организовать здесь обыск и изъятие документов, чтобы не спрятали концы в воду. По рассказам Маши, в документах есть все. Если наиболее активными партнерами рудника являются дочерние фирмы наших «Самоцветов», то картина становится абсолютно ясной. А с показаниями моих девчонок директору и всей его воровской лавочке точно хана.