Очевидно, вступление в партию было обязательным условием для откомандирования в военную академию. Как мы помним, в аттестации 1926 года Малиновский был признан достойным обучаться в академии Фрунзе. Не хватало только полной партийности. А после перевода из кандидатов в члены партии дорога в академию была открыта.
И уже в октябре 1927 года Родион Яковлевич отправился в академию. Он очень волновался перед сдачей экзаменов. Дочь вспоминала, как отец рассказывал:
«Я тогда решил: не сдам — застрелюсь. Нельзя было не сдать.
— Да почему же нельзя? — изумилась я. (Разговор происходил накануне одного из моих экзаменов и, видимо, с него и начался.)
— Иначе себя перестал бы уважать».
Окончание академии, да еще по 1-му разряду, открыло возможности для дальнейшего карьерного роста. Тем более, что аттестация в связи с окончанием академии была вполне положительной: «Слушатель Военной Академии имени Фрунзе. Общеакадемический курс усвоил хорошо. На стажировке в кавалерийской дивизии проявил особую активность в работе. Аккуратный, добросовестный, старательный. Дисциплинирован, скромен, выдержан.
В общественной и политической работе активность средняя. Хорошо изучил французский язык. Годен к строевой и штабной службе. Вывод — может быть назначен начальником оперативной части штаба дивизии, стрелковой и кавалерийской. Присвоением категории К-8 единоначальником быть может».
Единственным минусом можно было счесть только среднюю общественно-политическую активность. Но, в конце концов, таланту-самородку простили нежелание попусту толкать речи на партсобраниях. Признание же возможности назначить Малиновского командиром-единоначальником, без комиссара, означало, что ему полностью доверяют в политическом отношении.
В автобиографии 1948 года Родион Яковлевич сообщал:
«По расформировании полка (3-го Сибирского стрелкового), назначен в 309 полк 35 дивизии, в реорганизацию 1922 года назначен в 104 сп 35 сд Начальником Пулеметной команды, а затем Пом. Комбата.
В октябре 1923 года назначен командиром 1 батальона в 243 сп 81 дивизии в гор. Калуга.
В октябре 1927 года поступил слушателем в Военную Академию им. Фрунзе, в 1930 году в мае окончил ее по 1 разряду и был назначен Начальником Штаба 67 кавполка 10 кавдивизии в гор. Кропоткин, временно командовал полком. В январе 1931 года назначен Пом. начальника Оперативного Отдела Штаба СКВО, а потом БВО — долго работал на Оперативных разработках.
В январе 1935 года назначен начальником штаба 3 кав. корпуса, а в июне 1936 года Пом. армейского Кавинспектора БВО».
В 1931 году, в связи с назначением приказом РВС от 16 марта в штаб Белорусского военного округа, Малиновский получил следующую аттестацию: «Военно-теоретическая подготовка хорошая. В обстановке разбирается быстро и умело. Обладает данными для выработки хорошего штабного командира крупного масштаба. Имеет вполне достаточные для командира волевые качества, более склонен к работе в роли строевого командира.
Здоров, вынослив, хорошо подготовлен в стрелковом деле. Отлично владеет личным оружием. Может быть выдвинут на должность нач. сектора или командира стрелкового и кав. полка. Вполне соответствовал должности помощника начальника 3 сектора 1 отдела штаба округа».
В 1932 году аттестация была столь же положительной:
«Обладает волевыми качествами командира, на занятиях с начсоставом принимает грамотное решение и твердо проводит решение в жизнь. Политически развит хорошо.
Подлежал выдвижению вне очереди на должность начальника штаба дивизии, командиром стрелкового или кавалерийского полка — единоначальником.
Достоин продвижению на начальника сектора 1 отдела Штаба округа К-10».
И вот наконец приказом от 14 марта 1933 года Малиновский был назначен начальником 2 сектора 1 отдела штаба БВО. Аттестации 1933 и 1934 годов констатировали его полное соответствие занимаемой должности и возможность назначения командиром-единоначальником стрелкового полка или начальником штаба стрелковой дивизии.
Но в результате последовало неожиданное повышение.
Приказом от 10 января 1935 года Малиновский был назначен начальником штаба 3-го кавалерийского корпуса, располагавшегося в Минске, куда Родиону Яковлевичу пришлось переехать из Смоленска. Но в июне 1936 года его вернули в штаб Белорусского округа в Смоленск, назначив помощником армейского кавалерийского инспектора по оперативному отделу.
После введения 22 сентября 1935 года в Красной армии персональных воинских званий Малиновскому было присвоено звание полковника.
Бросается в глаза, что, достигнув высоких штабных должностей, Малиновский так никогда и не командовал ни полком, ни дивизией, хотя по итогам аттестаций его неоднократно выдвигали на должность командира полка. Вероятно, несмотря на то, что сам Малиновский всегда стремился командовать в строю, его больше ценили как штабного работника.
В принципе до командировки в Испанию карьера Малиновского была вполне успешной, но ничего особо выдающегося в ней не было. В Красной армии были сотни командиров с похожими послужными списками, которые в Великую Отечественную в лучшем случае доросли до командиров дивизий и корпусов.
В 1936–1937 годах Малиновского не обошли доносы. Позднее ему довелось их читать, хотя доносчиков он знал еще тогда. Его дочь вспоминала:
«Не знаю, откуда появилась на папином столе папка устрашающего размера (жалко, не помню, как она называлась, хотя, наверное, просто номером), исчезнувшая через несколько дней. Я полюбопытствовала, полагая, что это белый ТАСС, но в папке обнаружилось невообразимое количество доносов, подшитых в хронологическом порядке. (Сейчас могу предположить, что в конце пятидесятых некоторых лиц ознакомили с их особыми личными делами. Можно только гадать, зачем ознакомили и кого именно, но полагаю, что вернулись эти папки, конечно же, не в архив.) По детской глупости из всего множества доносов я прочла только первый и последний.
В последнем известный мне персонаж с большими звездами на погонах извещал кого следует об имевшем место на его глазах криминальном факте беседы Р.Я. Малиновского на таком-то приеме с иностранным дипломатом на иностранном же языке. О предмете беседы автор бумаги по незнанию языков сообщить ничего не мог, в чем и расписался. Так ругательное слово из родительских разговоров “сексот” впервые наполнилось очевидным смыслом. И надо же было на другой день нам с папой, неся из магазина “Сыр”, что на Горького, кусок рокфора (то было наше традиционное зимнее гулянье), встретить автора доносной бумаги! Я отвернула нос. Папа поздоровался, даже как будто весело, и, выждав, заметил: “С взрослыми ты всегда должна здороваться. А со своими — сама разбирайся”. Значило ли это, что дети не должны сводить родительские счеты или что счеты вовсе не надо сводить? Или правомерны оба ответа?
История первого доноса не в пример длиннее. Она растянута во времени на полвека и никак не укладывается в два абзаца. Жизнь странно выстроила ее — не то как драму, не то как роман, путая жанры, меняя протагонистов и рассказчиков.
Итак, действие первое — излагается по документу. В бумаге (жаль, не посмотрела, куда адресованной и когда именно сочиненной) соседи по коммуналке извещают, что проживающий рядом комбриг (или как-то иначе) Малиновский так и не снял со стены портрет врага народа Уборевича с дарственной надписью, хотя жены нижеподписавшихся командиров “обратились к жене Малиновского с соответствующим замечанием”, а она-де, на другой день, сказала, что мужу слова их передала и получила ответ: “Что я повесил, то будет висеть”…
Прошло по меньшей мере пять лет. Война, видимо, конец сорок четвертого или начало сорок пятого. Почти ночь. Входит дежурный офицер с докладом:
— Товарищ маршал! Генерал такой-то прибыл по случаю назначения на такую-то должность! (Формулировка в моем штатском изложении, естественно, условна.)
Отец (спокойно, негромким голосом):
— Скажи этому сукиному сыну, чтоб через полторы минуты и духу его тут не было! А то лично приду морду бить».
