Едва переступив порог ближнего строения, мы тут же поняли, что это своего рода склад: почти во всю его длину громоздились огромные кипы срезанных растений, аккуратно разложенных по сортам. Мы с Амелией обошли весь нижний этаж здания в тщетных поисках кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить, но, увы, нам попадались лишь те же крестьяне. И все они — и мужчины и женщины — совершенно игнорировали нас, сосредоточенно занимаясь каждый своим делом.

Пришлось покинуть склад тем же путем, каким мы попали сюда, — через исполинскую металлическую дверь, распахнутую настежь и удерживаемую в этом положении при помощи хитроумной системы блоков и цепей. Выйдя наружу, мы направились ко второму строению, отдаленному от первого ярдов на пятьдесят. На полпути между ними стояла очередная металлическая башня. Мы были как раз под ней, когда Амелия вдруг схватила меня за руку и воскликнула:

— Эдуард, прислушайтесь!

Издалека донесся звук, ослабленный разреженным воздухом, и мы не сразу сумели определить его источник. Но вот Амелия отстранилась от меня и шагнула в ту сторону, где виднелся длинный металлический рельс, фута на три приподнятый над почвой. С приближением к рельсу звук стал отчетливее — не то скрежет, не то вой, — и, всмотревшись, мы различили приближающееся с юга самодвижущееся устройство.

— Эдуард, — спросила Амелия, — уж не железнодорожный ли это состав?

— С одним-единственным рельсом? — отозвался я. — И без локомотива?

И все же, едва устройство замедлило ход, стало ясно, что это не что иное, как поезд. В поезде оказалось девять вагонов, и передний почти без шума остановился точно перед нами. Мы не сводили с этого зрелища изумленных глаз: все выглядело так, словно вагоны нормального поезда оторвались от паровоза. Но удивительно было не только это. Вагоны оказались некрашеными, их оставили в первозданном металлическом виде, и кое-где на стенках проступила ржавчина. Более того, и сама форма вагонов повергла нас в недоумение: они были совершенно круглые, вернее трубчатые. Из девяти вагонов лишь два — передний и задний — отдаленно напоминали те, к каким мы с Амелией привыкли у себя на родине. Иными словами, только в двух вагонах из девяти были двери и окна, и, когда поезд затормозил, из этих вагонов спустились немногие пассажиры. А семь остальных представляли собой полностью запечатанные металлические трубы — ни окон, ни видимых дверей.

Я приметил человека, который спустился вниз с самой передней лесенки; в торце первого вагона были прорезаны окна, и я догадался, что именно отсюда этот человек управлял поездом. Я обратил на него внимание Амелии, и мы принялись наблюдать за водителем с большим интересом.

С первого взгляда становилось ясно, что он не из крестьян: держался он уверенно и авторитетно, и на нем было аккуратно подогнанное серое форменное платье — туника или длинная рубаха без всяких украшений и брюки. Впрочем, точно так же были одеты и другие пассажиры, которые, сойдя с поезда, собрались вокруг центральных вагонов. Лицом и сложением они, однако, ничем не отличались от крестьян: все были очень высокими и кожа у всех имела красноватый оттенок.

Водитель подошел ко второму вагону и повернул прикрепленную сбоку большую металлическую рукоять. Тотчас же в стенках всех семи закрытых вагонов прорезались широкие двери и медленно поплыли вверх, словно стальные жалюзи. Пассажиры, сошедшие с поезда, выжидающе столпились подле этих дверей. И через несколько секунд мы стали свидетелями весьма постыдной сцены.

Оказалось, что закрытые вагоны были битком набиты крестьянами, мужчинами и женщинами вперемешку, и, едва двери поднялись, люди беспорядочно посыпались вниз, мгновенно заполнив все пространство вокруг поезда. Высадившиеся ранее расхаживали среди них, помахивая какими-то короткими тростями или палками; на первый взгляд нам почудилось, что это просто палки, и только потом стало ясно их ужасное предназначение. Внутри каждой такой тросточки был скрыт, очевидно, электрический аккумулятор; с помощью этих приспособлений надзиратели сгоняли крестьян в шеренги, и тот несчастный, кого хотя бы вскользь задевали тростью, тут же получал чувствительный удар током, сопровождаемый резкой зеленой вспышкой и громким шипением. От удара бедняга неминуемо падал, прижав руки к пораженному месту, и его силой поднимали на ноги его же товарищи.

Вряд ли надо говорить, что владельцам этих дьявольских инструментов не составило труда навести в толпе порядок.

— Мы обязаны немедля положить этому конец, — решительно заявила Амелия. — Тут обращаются с людьми как с рабами!

По-моему, она и вправду была готова кинуться на надзирателей, но я схватил ее за руку.

— Надо сперва разобраться, что тут происходит, — сказал я. — Подождем более подходящего момента для вмешательства.

Смятение длилось еще две-три минуты, затем крестьян погнали к зданию, куда мы еще не заходили. Тут я увидел, что двери центральных вагонов постепенно возвращаются на место, а тот, кто вел поезд, не спеша направился к дальнему его концу.

— Скорее, Амелия, — произнес я, — залезайте в вагон! Поезд сейчас отправляется.

— Но ведь дальше нет пути!

— Вот именно. Вы что, не понимаете? Поезд тронется в обратном направлении.

Без дальнейших колебаний мы подскочили к поезду и поднялись в пассажирское отделение — то, которое было ближе к нам. Ни один из надзирателей с электрическими бичами не удостоил нас вниманием, и не успели мы забраться внутрь, как поезд неторопливо тронулся.

Признаюсь, я ожидал, что вагоны окажутся неустойчивыми, — да и как могло быть иначе при одном-единственном рельсе? Но едва поезд набрал ход, я убедился, что движется он на удивление плавно. Не было слышно даже стука колес, из-под пола доносилось лишь равномерное легкое жужжание. Но в наибольший восторг нас сразу же привело то обстоятельство, что вагон отапливался. Снаружи становилось холодно — солнце клонилось к закату.

Скамьи для сидения не слишком отличались от тех, к каким мы привыкли дома, хотя в вагоне не было ни коридора, ни купе. Внутреннее его пространство оказалось не разгорожено, и каждый мог свободно перемещаться по вагону из конца в конец между голых металлических скамей. Мы с Амелией выбрали места у окна, обращенного в сторону водного потока. Кроме нас в вагоне не было никого.

На протяжении всего пути — а он и занял-то меньше получаса — ландшафт за окном не претерпел существенных изменений. Железная дорога по большей части следовала вдоль берега; мы заметили, что кое-где берег укреплен кладкой. Мои подозрения, что это не река, а грандиозный канал, как будто подтверждались. По воде плыли на веслах редкие лодочки, а над водой время от времени выгибались мосты. Через каждые четыреста-пятьсот ярдов навстречу попадалась металлическая башня.

Прежде чем достигнуть места назначения, поезд сделал лишь одну остановку. С нашей стороны железнодорожного полотна здесь находилось поселение не больше того, где мы садились, однако за окнами с противоположной стороны виднелась огромная промышленная зона с высоченными трубами, извергающими густые облака дыма, и доменными печами, отбрасывающими желто-красные отсветы на темное небо. Луна уже взошла, но за плотными дымами ее не было видно.

В вагоны загнали небольшую партию крестьян; в ожидании, пока поезд возобновит движение, Амелия приоткрыла дверь и бросила взгляд в направлении, куда мы ехали.

— Смотрите, Эдуард, — воскликнула она, — впереди город!

Я высунулся из вагона по ее примеру и в лучах заходящего солнца увидел, что впереди, в каких-нибудь полутора-двух милях, высится множество крупных, беспорядочно сгрудившихся строений. Подобно Амелии, я испытал при этом большое облегчение: самоочевидная жестокость сельской жизни в этих широтах вызывала у меня отвращение. В то же время городская жизнь, даже в чужой стране, по своему характеру знакома другим горожанам; кроме того, в городе наверняка найдутся ответственные представители власти, которых мы, собственно, и ищем. Куда бы нас ни закинуло, как бы жестоки ни были местные порядки, мирные путешественники вправе рассчитывать на снисходительное обхождение, и, как только мы с Амелией придем к какому-то соглашению (что само по себе составляет проблему, которую мне еще предстоит решить), нас по морю или посуху переправят в Англию. Я машинально похлопал себя по груди, желая удостовериться, что мой бумажник по-прежнему там, где ему и положено находиться, — во внутреннем кармане сюртука. Если нам суждено вскоре вернуться в Англию, то небольшая сумма, какой мы располагаем, — а мы еще раньше установили, что у нас на двоих два фунта пятнадцать шиллингов и шесть пенсов, — должна послужить в глазах консула свидетельством искренности наших заверений.