Трое его товарищей были молодые люди лет двадцати пяти—тридцати, скромно и просто одетые; двое из них были очень бледны, с ввалившимися от усталости или бессонницы глазами; все трое что-то писали.

Человек в соломенной шляпе читал одно за другим письма, целой кипой лежавшие перед ним на столе.

В углу этой комнаты находилась еще одна человеческая фигура: то был маленький старичок лет семидесяти, с бледным, мрачным и угрюмым лицом, на которое ниспадали в беспорядке пряди седых волос. Его слабая, плоская фигура с едва заметным физическим недостатком — искривлением позвоночника — была облачена в ярко-красный военный мундир, медные золоченые эполеты которого, украшенные густыми массивными кистями, слишком даже массивными в сравнении с хрупкой тщедушной наружностью их владельца, свесились с плеч и висели один на груди, а другой на спине. Ярко-пунцовый шелковый пояс, очень засаленный и драный, как и его мундир, все же придерживал маленькую шпагу, казавшуюся игрушечной. Панталоны совершенно неопределенного цвета и высокие сапоги, облепленные грязью, довершали парадный костюм этого маленького человека, который давал знать о своем существовании только тем, что поминутно ударял своим острым подбородком себе в грудь, продолжая с великим усердием бороться с одолевавшей его дремотой.

В противоположном углу на полу свернулся, как змея, другой человек. Это был мулат, насколько можно было видеть, маленький и толстый, одетый в одежду священника, уткнувшись коленями в грудь, он спал глубоким, крепким сном.

Стояла мертвая тишина.

Но вот один из секретарей поднял голову, оставив перо в чернильнице.

— Вы кончили? — обратился к нему человек в соломенной шляпе.

— Да, превосходнейший сеньор.

— Читайте!

— В провинции Тукуман: Марко Авельянеда, Хосе Тор-рибио дель Корро, Пьедрабуэна, Хосе Коламбре; в провинции Сальта: Торрибио Тедин, Хуан Франсиско Вальдес, Бернабе Лопес Сола.

— Больше никого?

— Никого, превосходнейший сеньор, это имена тех унитариев, которые решились подписать документы седьмого и десятого апреля этого года в провинции Тукуман и тринадцатого числа того же месяца в провинции Сальта.

— Те документы, из-за которых меня отказываются признавать правителем и губернатором Буэнос-Айреса и лишают полномочий во внешних сношениях и политике, — сказал с непостижимой улыбкой человек, которого именовали превосходнейшим сеньором, но который в действительности был не кто иной, как тиран, как диктатор Аргентинской республики, генерал Хуан Мануэль Росас.

— Прочтите мне выдержки из сообщений, присланных сегодня, — продолжал он.

— Из Ла-Риохи от пятнадцатого апреля сообщают, что изменники Брисуэла, так называемый губернатор, и Франсиско Эрсильбенгоа, так называемый секретарь, в сообществе Хуана Антонио Кармоно и Лоренсо Антонио Бланко, так называемыми президентом и секретарем собрания, готовятся утвердить и скрепить своей подписью новый вердикт, которым перестают признавать правителем и губернатором Буэнос-Айреса уполномоченного во внешних политических и иных сношениях, славного восстановителя законов, правителя и губернатора провинции Буэнос-Айрес, дона Хуана Мануэля Росаса, и все это по наущению кабесильи13 унитариев Марко Авеланеды, названного главой северных провинций.

— Брисуэла! Эрсильбенгоа! Кармона! Бланко! — повторил Росас, вперив свои зрачки в ярко-красное сукно скатерти, как будто он желал огненными буквами запечатлеть в своей памяти эти имена. — Продолжайте, — вымолвил он через некоторое время.

— Из Катамарки от шестнадцатого апреля сообщают, что унитарий Антонио Дульсе, названный президентом собрания, и Хосе Кобас, названный губернатором, намериваются обнародовать такой закон, в силу которого славный восстановитель законов и губернатор провинции Буэнос-Айрес дон Хуан Мануэль Росас отныне будет признаваться изменником.

— О-о!.. Я им задам! — сказал Росас, сжав губы и раздув ноздри, как хищный зверь. — Посмотрим, — обратился он к другому секретарю, — подайте мне сюда акт провинции Жужуй от тринадцатого апреля. Прекрасно, теперь прочтите мне список тех лиц, которые подписались под ним.

Секретарь прочел сорок два имени, наиболее уважаемых и чтимых в стране, тогда как Росас сличал их по документу, который он держал в руках.

— Прекрасно, — сказал Росас, возвращая бумагу секретарю. — Под каким названием заносите вы эти бумаги?

— Сообщения из провинций, находящихся во власти унитариев, как ваше превосходительство изволили приказать.

— Я этого не приказывал, повторите!

— Сообщения из провинций, находящихся во власти из-менников-унитариев, — сказал молодой человек, побледнев так, что у него даже губы побелели.

— Я этого не приказывал, начинайте повторять снова.

— Но… сеньор…

— Что сеньор? Ну же, говорите отчетливее и громче, для того чтобы вы это и впредь помнили и не смели забывать: сообщения из провинций, находящихся во власти диких унитариев.

— Сообщения из провинций, находящихся во власти диких унитариев, — повторил молодой человек вибрирующим, металлически звонким голосом, заставившим старичка в красном мундире раскрыть глаза, не смотря на то, что он успел уже окончательно заснуть.

— Вот как я требую, чтобы их называли впредь, я уже раз приказывал вам это! Дикие — слышите ли вы? — Дикие унитарий.

— Да, превосходнейший сеньор, дикие.

— Вы кончили? — обратился генерал к третьему секретарю.

— Да, превосходнейший сеньор.

— Читайте.

Секретарь стал читать следующее:

Да здравствует Аргентинская конфедерация!

Да погибнут дикие унитарий!

Буэнос-Айрес, четвертого числа месяца Америки 1840 года, тридцать первого числа месяца Свободы, двадцать пятого числа месяца Независимости и одиннадцатого числа месяца Аргентинской конфедерации.

С минуту продолжалось молчание, затем Росас продолжал, обращаясь к одному из секретарей.

— Сообщения из Монтевидео выписаны?

— Да, превосходнейший сеньор.

— А сведения, полученные от полиции?

— Записаны, как ваше превосходительство изволили приказывать.

— В котором часу должно было состояться отплытие?

— В десять часов.

— Теперь уж четверть первого, — сказал генерал, посмотрев на свои часы и вставая с места, — они, как видно, побоялись, струсили. Вы можете удалиться, — обратился он к секретарям. — Эх, черт возьми! Что это? — воскликнул он, увидав человека, спавшего свернувшись клубком в углу комнаты, укутанного священническим плащом. — Эй, падре Вигуа! Проснитесь! — крикнул он, сопровождая эти слова злобным и сильным пинком ногой в бок спящего человека. — Эй, ваше преподобие!

Страшно вскрикнув от боли, тот разом вскочил на ноги, путаясь в своем подряснике.

Секретари один за другим вышли, любезно улыбаясь милой шутке его превосходительства.

И вот Росас остался один с этим мулатом низенького роста, коренастым, широкоплечим, заплывшим жиром, с коротким широким, точно расплющенным носом, в безобразных и бесформенных чертах лица которого угадывалась самая низкая степень умственного развития, почти граничившая с идиотизмом.

Этот человек, одетый в священнические одежды, был одним из двух полуидиотских существ, которыми развлекался Росас.

Побитый и испуганный мулат, потирая плечо, глупо смотрел в лицо своего господина.

Росас, в свою очередь, глядел на него со смехом, когда вернулся генерал Корвалан.

— Что вы на это скажете, генерал, его священство изволили спать, тогда как я работал!

— Это очень дурно, — отвечал адъютант все с тем же невозмутимым видом.

И потому, что я его разбудил, он сердится.

— Он меня побил, — сказал мулат глухим жалобным голосом, осклабив бледные губы, за которыми виднелось два ряда очень мелких острых зубов.

— Это не беда, падре Вигуа. То, что мы сейчас будем кушать, приведет ваше священство в прекрасное расположение духа. Доктор этот ушел, Корвалан?