— Ты помнишь прекрасного, благородного и великодушного сына моей старой служанки?

— Да.

— Ты помнишь, что он приезжал в ту ночь и…

— Да, помню, так что же с ним случилось?

— Они расстреляли его! Мой дорогой, любимый Мигель, ведь они его расстреляли!

— Когда?

— Сегодня в семь утра, как только узнали, что ночью он отлучался из дома губернатора. Как видно, они опасались…

— Что он их выдаст и скажет то, что знает! Я избавляю вас от необходимости говорить мне это.

— Да, но ты видишь, что я погиб! Я предан! Ах, что мне делать!

— Чините ваши перья, чтобы завтра поступить на службу в качестве частного секретаря к сеньору министру иностранных дел.

— Ах, Мигель! Мой Мигель! — ив порыве восторга дон Кандидо принялся покрывать руку своего ученика благодарными поцелуями.

— Теперь сверните на первую попавшуюся улицу и вернитесь домой.

— Да, да, я прибежал к тебе, когда Тонильо выводил из ворот твою лошадь, я пошел за ним, затем погнался за тобой и…

— Да, знаю, но вот еще что: есть у вас кто-нибудь из близких, мужчина или женщина, у кого бы вы иногда ночевали?

— Да.

— Ну, так идите туда сейчас же и уговоритесь в том, что вы прошлую ночь ночевали там, на всякий случай, если что-нибудь произойдет. Теперь прощайте, мне некогда, сеньор.

И пришпорив коня, дон Мигель помчался галопом вниз с холма и въехал на широкую улицу, погруженную в полный мрак.

Этой же самой дорогой восемнадцать часов назад дон Мигель ехал с полуживым от ран, окровавленным другом, которого он бережно поддерживал в седле, сидя на крупе коня.

На башне церкви святого Франсиско только что пробило пять часов вечера, в воздухе висел густой сырой туман, столь обычный в зимнее время в Буэнос-Айресе.

Улица Торговли, на которой, несмотря на ее название, вовсе не было ни торговли, ни торговых людей, была почти совершенно безлюдна. В числе немногих прохожих было двое мужчин, поспешно направлявшихся к реке. Первый из них был одет в короткий синий плащ, подобный тем, какие некогда носили испанские кабальеро и благородные венецианцы; второй был укутан в длинный белый бурнус, доходивший ему до самых пят.

— Поспешим, дорогой господин, поспешим, уже становится поздно! — сказал первый из них второму.

— Если б мы вышли раньше, нам не пришлось бы идти так быстро! — отвечал тот, перехватив под мышку большую трость с золотым набалдашником, которую он нес в руке, стараясь поспевать за своим спутником.

— Я не виноват, климат Ла-Платы капризнее ребенка, он меня подвел. Всего лишь два часа назад, все небо было ясно, и я рассчитывал на добрых полчаса хороших сумерек; вдруг все изменилось, небо затмилось, и все мои расчеты не оправдались. Но не беда, теперь мы уже близко.

— Позволь мне сказать тебе два слова, мой милый Мигель.

— Да, только не останавливайтесь, в чем же дело?

— Знаешь, я очень боюсь, и не без основания, поверь мне…

— Ах, сеньор, две вещи вечно неразлучны с вами.

— Какие, милый Мигель?

— Неистощимый запас всяких прилагательных и весьма крупная доза трусости, которую вам не переварить за всю вашу жизнь.

— Да, да, что касается первого, то этим я горжусь, это доказывает мои обширные познания в нашем богатом оборотами наречии, что же касается второго, то это появилось у меня в ту пору, когда почти все мы были поражены этим недугом в Буэнос-Айресе, и…

— Молчите! — прервал дон Мигель, когда они приблизились к концу улицы Балькарсе. Затем они уж молча и покойно продолжали путь вплоть до реки, где в самом начале улицы Кочабамба остановились у дверей маленького дома.

— Оглянитесь осторожно и посмотрите, не идет ли кто за нами! — сказал дон Мигель.

Трость с драгоценным набалдашником немедленно упала на землю и покатилась назад, по обыкновению дона Кандидо Родригеса, когда он желал обозреть местность.

— Никого, милый мой Мигель! — сказал он, поднимая трость. Молодой человек вытащил из кармана ключ и, отворив им дверь, пропустил вперед своего спутника, а затем вошел и сам. Дверь он снова запер на ключ и положил его в карман.

Дон Кандидо вдруг стал бледнее своего белого шарфа.

— Что это значит? — прошептал он. — Что это за таинственный дом, куда ты меня привел?

— Да это дом, как все другие, мой добрый сеньор! — сказал дон Мигель, проходя через сени в прихожую. Дон Кандидо следовал за ним по пятам.

— Подождите здесь, дон Кандидо, — сказал дон Мигель. Он прошел в смежную комнату, где стояла одна из тех кроватей, взобраться на которые можно с помощью лесенки, он приподнял перины, чтобы удостовериться, что там никто не спрятан; после этого он прошел и в другие комнаты и всюду повторил ту же операцию. Основательно осмотрев весь дом и не опасаясь теперь иметь непрошеного свидетеля, он вышел наконец на двор и с помощью лестницы забрался на крышу. До наступления ночи оставалось не более пятнадцати минут.

Дон Мигель окинул пристальным взглядом расстилавшуюся перед ним местность. Вокруг не было ни малейшей возвышенности, как раз напротив красовалась прекраснейшая вилла, а дальше раскинулся пустырь и кустарник, которым начиналась улица Сан-Хуан, направо виднелись развалины какого-то здания и старый заброшенный дом, смотревший на баранку32, куда выходило небольшое кухонное окно, дон Мигель разглядел все это в один момент.

— Мой уважаемый, любезный и любимый дон Кандидо! — крикнул он.

— Мигель! — отозвался профессор дрожащим голосом.

— Настало время работать и, главное, не трусить! — продолжал молодой человек, видя, что дон Кандидо бледнее полотна.

— Но, Мигель, весь этот дом… и это уединение! Эта таинственность! Ведь при таких условиях само положение мое как тайного чиновника его превосходительства, господина министра…

— Сеньор дон Кандидо, ведь вы распространили весть о возвращении Ла Мадрида.

— Ах, Мигель! Мигель!

— То есть вы сообщили об этом мне, а такое передать одному или нескольким все равно.

— Ты меня не погубишь, Мигель! — воскликнул злополучный дон Кандидо, готовый броситься на колени перед Мигелем.

— Конечно, нет, чтобы спасти вас, я выхлопотал вам должность, которую многие купили бы за сто тысяч пиастров.

— Да, и за это я отдам тебе мою бурную, сиротскую, страдальческую жизнь! — воскликнул он, целуя дона Мигеля.

— Именно это я и хотел услышать от вас еще раз. А теперь за работу, всего на пять минут!

— Хоть на год, хоть на два, мне все равно!

— Ну, полезайте! — сказал дон Мигель, указывая на лестницу.

— Чтобы я лез на крышу?

— Ну, да, на крышу.

— Но что я там должен делать?

— Да полезайте!

— Но нас могут увидеть.

— Фу, ты черт! Вы только полезайте!

— Вот, я на крыше.

— И я тоже, — сказал молодой человек, в два прыжка очутившись подле своего бывшего учителя, — ну, теперь сядем!

— Но, друг мой…

— Сеньор дон Кандидо!

— Ну, ну, Мигель, я сел.

Молодой человек достал из кармана листок бумаги, компас и карандаш и, разложив бумагу на крыше, сказал голосом, не допускавшим возражения:

— Ну, сеньор дон Кандидо, за десять минут вы нарисуете мне план окрестностей этого дома. За десять минут, слышите вы? Хотя бы крупными штрихами, деталей мне не нужно, только расстояние и границы. Через десять минут спуститесь в прихожую, я буду там.

Холодный пот вдруг выступил на лбу дона Кандидо: по мере того как эта сцена становилась более и более таинственной, ему казалось, что все кинжалы Масорки направлены на его горло, в то же время он чувствовал себя смущенным при мысли, что своим необдуманным признанием предал себя в руки Мигеля.

Хотя дон Кандидо был весьма посредственным чертежником, но то, что требовалось от него, было так просто и не трудно, что менее чем за десять минут все было готово.