— Разумеется, моя добрая повелительница, высокочтимая госпожа! Я счастлива, что высокий долг заставил вас остановить свой выбор на короле Сицилии, тем более счастлива, что все мои друзья в один голос утверждают, будто из его спутника, дона Андреса де Кабрера маркиза де Мойя note 20 , при всей его ветрености и легкомыслии тоже выйдет превосходный муж для Беатрисы де Бобадилья!

Сдержанная и гордая Изабелла все же имела наперсниц, и у нее тоже были минуты откровенности; Беатриса принадлежала к числу ее ближайших подруг, и как раз сейчас пришла такая минута. Поэтому Изабелла только улыбнулась в ответ на шутливую речь Беатрисы и, отведя прекрасной рукой темный локон с ее лба, заглянула ей в глаза, как растроганная мать смотрит на своего ребенка.

— Если ветреник женится на такой же ветренице, то твои друзья правы, — проговорила она. Затем, немного помолчав, словно вдруг охваченная глубокой задумчивостью, она продолжала уже совсем иным, серьезным тоном, хотя робость, затуманившая ее лицо, и нежное сияние глаз свидетельствовали, что сейчас она говорит скорее как женщина, а не как королева, озабоченная только благом своих подданных. — Никогда не думала, что я, инфанта Кастильская, буду так смущена предстоящим свиданием! Но чем ближе этот час, тем больше я волнуюсь. Тебе, моя верная Беатриса, я признаюсь: будь король Сицилии так же стар, как дон Альфонс Португальский, так же хил и женоподобен, как монсеньор де Гиень, короче — будь он не столь молод и привлекателен, встреча с ним не вызывала бы у меня такой неловкости.

— Какое странное пожелание, сеньора! Признаюсь, я бы не хотела, чтобы мой дон Андрее был хотя бы на час старше — возраст у него, по-моему, самый подходящий — и уж тем паче, чтобы этот честный рыцарь утратил хоть одно из своих достоинств, телесных или духовных, которыми можно гордиться.

— Но ведь у тебя, Беатриса, совсем другое положение! Ты знаешь маркиза де Мойя, не раз слышала его речи и привыкла к его похвалам и любезностям!

— Святой Яго, покровитель Испании! Не бойтесь этого, госпожа моя: к похвалам и восхищению привыкнуть легче всего!

— Согласна, дочь моя, — отозвалась Изабелла, которая часто называла так свою подругу, хотя сама была моложе ее; позднее, когда она сделалась королевой, это стало обычным ее ласковым обращением к приближенным придворным дамам. — Согласна, но только в том случае, если похвалы и восхищения идут от души и соответствуют истине. Еще неизвестно, что подумает обо мне дон Фердинанд после первой встречи. Я знаю, что он красив, смел и благороден, что он великодушен и тверд в делах веры, что род его так же высок, как его добродетели, — все это я знаю и дрожу при мысли, что окажусь недостойной стать его супругой и королевой.

— Боже милостивый! Хотела бы я видеть хоть одного арагонского дворянина, который посмел бы произнести столь дерзостные слова! Ах, сеньора, если дон Фердинанд знатен, то ведь вы еще знатнее, потому что происходите от старшей ветви того же рода; если он молод, то вы еще моложе; если он умен, то вы еще умнее; если он пригож, то вы — скорее ангел, чем женщина; если он доблестен, то вы добродетельны; если он изящен, то вы — сама грация; если он великодушен, то вы добры… нет, вы сама доброта; и если он тверд в делах нашей веры, то вы просто святая!

— Полно, Беатриса, полно, хватит! Ты бессовестно льстишь мне. Надо бы тебя побранить за пустые речи, но я знаю, что ты говоришь от чистого сердца.

— Вы слишком скромны, высокочтимая госпожа моя, и потому, замечая достоинства других, часто забываете о своих собственных. Пусть он явится во всем блеске и великолепии своих титулов, — я знаю, что в Кастилии найдется принцесса, которая затмит его и собьет с него спесь, даже если предстанет перед ним лишь с тем, чем ее наделила природа.

— Постой, Беатриса, я ведь ничего не говорила о спеси дона Фердинанда и меньше всего подозреваю его в таком низком пороке. А что касается блеска и великолепия, то мы обе знаем, что при всех настоящих и будущих королевских титулах дона Фердинанда золота в Сарагосе не больше, чем в Вальядолиде. Тем не менее, несмотря на все твои глупые, хоть и дружеские речи, я продолжаю сомневаться, но не в короле Сицилии, а в самой себе. Любого другого принца любой христианской страны я могла бы, наверное, принять холодно или, во всяком случае, так, как приличествует моему полу и положению, но при мысли о том, что подумает обо мне мой благородный кузен, меня бросает в дрожь!

Беатриса слушала с величайшим интересом и, когда ее царственная подруга умолкла, почтительно поцеловала ей руку и прижала к своей груди.

— Пусть лучше дои Фердинанд дрожит, боясь ваших суждений! — ответила она.

— О нет, Беатриса! Мы ведь знаем, что ему бояться нечего: все, что нам известно о нем, говорит в его пользу… Но к чему тратить время на сомнения и предложения? Не следует забывать о своих обязанностях. Отец Алонсо, верно, уже дожидается нас, пойдем к нему!

Принцесса и ее подруга поднялись и отправились во дворцовую часовню, где их исповедник служил мессу. Молитва успокоила Изабеллу, ее робкая душа вновь обрела уверенность. Когда маленькая групна вышла из часовни, запыхавшийся слуга доложил, что прибыл гонец с давно ожидаемым известием: король Сицилии благополучно добрался до Дуэньянса! Теперь все сомнения остались позади. Он находился среди верных ему людей, и откладывать дальше брачную церемонию уже не было никаких оснований.

Известие это безмерно взволновало Изабеллу. Как никогда, она нуждалась в заботах Беатрисы де Бобадилья, чтобы с ее помощью обрести внутреннее и внешнее спокойствие, обычно делавшее ее столь привлекательной. Несколько часов, проведенных в размышлениях и за молитвой, постепенно вернули мир ее душе, и вскоре обе подруги вновь встретились в той самой комнате, где читатель увидел их впервые.

— Ты видела дона Андреса де Кабрера? — спросила Изабелла, отнимая руку ото лба, который она поглаживала, пытаясь сосредоточиться.

Беатриса де Бобадилья вспыхнула, затем расхохоталась с такой свободой и откровенностью, какую могла себе позволить только давняя любимица принцессы.

— О да! — ответила она. — Для юноши под тридцать и для воина, утомленного битвами с маврами, дон Андрее сохранил удивительную прыть! Ведь это он принес долгожданную весть, а заодно свою собственную любезную персону в подтверждение истинности своих слов. Несмотря на всю свою опытность, он на редкость многоречив, поэтому, пока вы, моя высокая госпожа, размышляли в уединении, мне оставалось только слушать о всяких чудесах этого путешествия. Похоже, что они добрались до Дуэньяса как раз вовремя: свой единственный кошелек они то ли потеряли, то ли его ветром унесло, — такой он был легкий!

— Надеюсь, этой беде помогли, — заметила Изабелла. — Сейчас из рода Трастамары мало у кого найдется золота в достатке, но и совсем без денег они быть не привыкли.

— Дон Андрее не скупец и не нищий. Здесь, в родной Кастилии, он, без сомнения, знаком со всеми ростовщиками, а те прекрасно знают цену его землям и поместьям, так что король Сицилии ни в чем не будет нуждаться. Кроме того, и граф де Тревиньо, как я слышала, принял их со всем радушием.

— Граф де Тревиньо заслуживает благодарности за такую щедрость. Я этого не забуду. А сейчас, Беатриса, принеси мне письменный прибор. Полагаю, что все-таки следует сообщить королю Генриху эту новость, а так же о моем намерении выйти замуж.

— О нет, дорогая моя госпожа, так не делают! Когда девушка, знатная или простого рода, собирается выйти замуж против воли своих родных, она сначала венчается и лишь затем пишет письмо и просит благословения, когда дело ужа сделано.

— Вот болтушка неугомонная! Ну, поговорила, и хватит! А теперь принеси мне перо и бумагу. Король не только мой повелитель и государь, но также единственный мой близкий родственник, которого я почитаю, как отца.

— В таком случае, донья Хуана Португальская, его царственная супруга и наша прославленная королева, приходится вам матерью? Хороша наставница для невинной и скромной девушки! Нет и еще раз нет, любимая моя госпожа. Вашей благородной матушкой была донья Изабелла Португальская, ни в чем не похожая на свою распутницу племянницу.