Однако я медлил. Я добрался до самого конца своей вывески и ждал: не было никакой уверенности, что вывеска Джулии выдержит нас обоих, зато та, на которой стоял я, безусловно, выдержит двоих. Оглянувшись еще раз, я увидел, что по ней уже ползет первая из девушек. А Джулия тем временем достигла ближайшего окна, и не успел я подумать: а открыто ли оно? — оттуда протянулись две руки, схватили ее под мышки, приподняли и втащили внутрь, только ноги слегка брыкнулись на лету.
Тогда я поднялся в рост, переступил через разрыв и быстро двинулся к тому же окну. У самого окна я оглянулся в последний раз и увидел сквозь снегопад, что и вторая девушка быстро лезет по вывеске, а мужчина все ждет на подоконнике своей очереди; из окна валил дым и даже, мне показалось, выбилось пламя, жара там должна была быть невыносимой. Я приветственно помахал ему рукой, надеясь подбодрить его, — самообладанием он отличался отменным. Но сам я уже достиг цели, и тот же человек, молодой и бородатый, что помог Джулии, помог и мне, и мы с ней были теперь в безопасности.
Я обнял ее рукой за талию и улыбнулся ей от всей души, а она прижалась ко мне, склонив голову мне на грудь. Взгляда она не опускала, смотрела на меня и, полусмеясь, полуплача, беспрерывно шептала: «Слава богу, слава богу, слава богу…» Свободной рукой я пожал руку мужчине, который нас втащил. Это оказался мистер Томпсон, хозяин кабинета. Тут же стояли и весело посмеивались еще двое, и одного из них я признал: доктор Прайм из «Обсервера», тот самый, что на днях подсказал мне, как найти дворника. Выяснилось, что и он и второй человек с ним рядом перебрались сюда по вывеске, как и мы.
Томпсон снова двинулся к окну, чтобы помочь первой из девушек, а мы с Джулией вышли в коридор. Навстречу нам попался человек в рубашке, на бегу натягивающий пиджак. Он нас окликнул, как раз когда мы повернули на лестницу: он-де репортер из «Таймс» и не мы ли только что спаслись из горящего дома по вывеске — он наблюдал за нами с улицы. Я ответил — нет, они все в кабинете Томпсона. И мы с Джулией сбежали по лестнице вниз, на улицу.
Я сохранил — и, наверно, буду хранить всегда — газету «Нью-Йорк таймс», вышедшую на следующее утро, 1 февраля 1882 года. Вся первая страница и большая часть второй отданы репортажу с этого страшного пожара. Не испытываю желания описывать, что мы с Джулией увидели с улицы, лучше приведу дословно выдержку из газеты:
«…в окнах верхних этажей… теснились человеческие фигуры. Искаженные ужасом лица мужчин и женщин были устремлены сквозь дым на собравшихся внизу; руки тянулись с мольбой о помощи, голоса взывали о спасении. Пламя и дым придавали лицам потусторонний вид, а крики, смешиваясь с ревом огня и хриплой перекличкой пожарных, доносились к волнующейся внизу толпе, как голоса из могилы. Пожарные бесстрашно рисковали жизнью, стремясь помочь отрезанным от земли страдальцам, однако, как ни расторопно они действовали, задыхающимся людям в горящем здании казалось, что те передвигаются слишком медленно. Огонь столь стремительно делал свое дело, что пробиться к погибающим через лестничные клетки оказалось совершенно невозможным. Пожарные ставили раздвижные лестницы, но лестницы доходили лишь до третьего этажа, а чтобы их нарастить, требовалось время. Обреченные воочию видели, как к ним неуклонно и неотвратимо приближается смерть и приготовления, ведомые ради их спасения, казались им воистину бесконечными…»
Вряд ли кому-либо в наше время доводилось видеть что-либо подобное. Каменными были только наружные стены здания, все остальное — полы, оконные рамы, двери — было из дерева. Из дерева же была почти вся мебель в комнатах и даже стены и потолки — сетчатая дранка под штукатуркой. И все это дерево за многие годы стало сухим, как порох. Огонь, охватив весь первый этаж, буквально взлетел по обеим лестницам наверх. На двух нижних этажах языки, нет, полотнища пламени вырывались — я не преувеличиваю — из каждого окна и яростно вытягивались, подпрыгивали, словно всеми силами стремились вскарабкаться вверх по стене. Вместе с огнем из окон клубами валил густой жирный дым. Колючий ветер нес по улице вихри снега, и с каждым его порывом языки пламени на несколько долгих мгновений ложились плашмя, вздрагивая и развеваясь, но при первой же возможности выпрямлялись и старались лизнуть стену еще выше, чем раньше.
По сей день, стоит мне закрыть глаза, я вспоминаю эти страшные краски: темный, прокопченный фасад старого здания, дикое оранжево-черно-красное буйство огня и дыма, красные паутинки пожарных лестниц и люди на окнах, по большей части в черно-белых костюмах, но одна девушка в длинном ярко-зеленом платье. И все это сквозь белую завесу крутящегося снега — невероятное, кошмарное сновидение…
С третьего этажа людей сняли довольно быстро, хотя окна над вывеской «Обсервер» уже закрывала сплошная стена пламени. Кое-где лестницы могли бы достать и до четвертого этажа, но как только их верхушки вытягивались выше третьего ряда окон, середина упиралась в переплетения протянувшихся над улицей телеграфных проводов. Пятеро или шестеро пожарных подняли одну из лестниц и, орудуя ею как тараном, попытались силой пропихнуть сквозь провода. Тонкие черные нити натягивались, лопались, опадали на землю и в конце концов уступили напору. Таким же манером удалось протолкнуть еще две лестницы, и по ним, временами полностью исчезая в клубах черного дыма, поспешно соскользнули вниз несколько человек. Однако другие лестницы не прошли сквозь провода, и на наших глазах мужчина, а следом за ним женщина повисли на подоконнике на руках, болтая ногами в воздухе, и по команде пожарника, оседлавшего самую верхнюю перекладину, упали в его объятия.
Тут Джулия принялась дергать меня за пальто.
— Джейк! — закричала она прямо мне в ухо. — А если Джейк тоже на подоконнике?… Со стороны Нассау-стрит…
Я совершенно забыл про Джейка и про Кармоди — происходящее начисто вытеснило их у меня из головы. Но Джулия уже спешила прочь, и я последовал за ней, с трудом продираясь через толпу. Наконец мы выбрались на свободу и по парку пробежали к почтамту. Отсюда нам был виден не только охваченный огнем фасад, выходящий на Парк-роу, но и южный фасад, по Бикмен-стрит.
«На Бикмен-стрит, — сообщала газета „Нью-Йорк таймс“ в среду 1 февраля 1882 года (мы с Джулией тоже наблюдали это, стоя в примолкшей толпе), — вцепившись в подоконник четвертого этажа, висел седовласый мужчина, и пожарные уже налаживали лестницу, чтобы подняться к нему. Он держался мертвой хваткой, но пламя оказалось сильнее его. Видно было, как оно вырвалось из окна, под которым он висел. Пожарные уже почти достигли цели, когда единодушный стон вылетел из тысячи уст: руки старика разжались, и тело его рухнуло вниз, на каменную мостовую. Пострадавший оказался Ричардом С. Дейли, наборщиком из „Скоттиш Америкэн“. В бессознательном состоянии его доставили в больницу на Чэмберс-стрит, где вскоре смерть избавила беднягу от дальнейших мучений».
— Мы могли предотвратить это, — прошептала Джулия. Затем вцепилась в меня обеими руками и тряхнула так сильно, что я пошатнулся. — Мы могли, мы могли! — яростно бросила она мне в лицо. Секунду-другую еще смотрела на меня в упор, потом отвернулась, пробормотав:
— Никогда себе не прощу…
Возразить ей я не мог. Мне хотелось умереть со стыда, но надо, необходимо было что-то делать, как-то действовать. Мы начали пробираться к Нассау-стрит, и тут мне наконец представилась такая возможность.
На окно четвертого этажа вскарабкалась молодая женщина; когда я заметил ее, я вначале удивился — где же она пробыла столько времени? Вероятно, металась из комнаты в комнату, пока не обнаружила окно, еще не охваченное пламенем. Взобравшись на подоконник, она тщательно притворила раму у себя за спиной, потом, подняв руки и вытянув их в стороны, крепко уперлась в кладку оконного проема. Снизу она казалась поразительно невозмутимой: не кричала, не плакала, просто смотрела вниз, на нас, и ждала. Видимо, она понимала, что назад пути отрезаны, что это окно — ее последний шанс…
