— Так я, конечно, не скажу, но, чтобы разглядеть красоту в какую-то секунду, в каком-то повороте… Что-то не верится.

— А как, вы думаете, мы находим красоту в женщинах? Листаем журналы с барышнями в купальниках? В наших глазах красота в женщине вспыхивает как лампочка. А после может потухнуть, а может не потухнуть.

— Интересное мнение.

— Потом я вас видел еще несколько раз. И всегда в эти мимолетные встречи вы производили на меня такое же волнующее впечатление: красивое, озадаченное чем-то, может даже печальное лицо и длинная закрытая одежда.

— Приятно слышать. Спасибо, — сказала она сдержанно. — Вы ждали удобный момент, чтобы мне это сказать?

— Момент сам подвернулся.

Он глянул на нее украдкой. Она смотрела в окно, как будто не очень интересуясь его болтовней.

— Вам идет, как вы одеваетесь, но почему так закрыто?

— Я вдова.

— О, простите. Мне это почему-то не пришло в голову.

— Ничего. Я привыкла.

— Давно?

— Два года.

Они замолчали. Она вздохнула, и ему показалось, что она не против продолжить разговор.

— Еще раз извините, надеюсь, мои слова не обидели вас, — сказал он.

— Конечно, нет. Но… признаюсь, это немного неожиданно для меня.

Он посмотрел на нее.

— Вы красивая женщина, — сказал он тихо.

Она потеплела, склонила голову и улыбнулась, глаза спрятались в сетке морщинок. Ее улыбка показалась ему вымученной.

— Вы очень красивая женщина, — сказал он еще тише.

— Ну что вы…

Он почувствовал, что «очень» было лишним. Она вздохнула, как будто подавила стон, зашевелилась, стала поправлять платок.

— Все же странно, как вы запомнили…

— Не вижу ничего странного.

— Не знаю, как-то… — ее пальцы перебирали ремень сумки.

— Просто, я вижу в вас красоту.

Он замолчал. Она посмотрела на него и, встретившись с его глазами, тут же отвела свои, опустила лицо в платок, спрятав в складках теплую улыбку. Ее глаза увлажнились.

— Давно я не слышала таких слов, — сказала она своим низким с хрипотцой голосом.

— Почему?

— Естественно, бывают комплименты на работе, от знакомых, но это из разряда дежурных фраз. Иногда подвыпившие мужики выражают свои чувства, но это все такая вульгарщина…

— Вы такая женщина и…

— Ну, какая — такая?.. — неожиданно резко сказала она.

— Я же сказал — красивая.

— Не льстите. Морщины и седые волосы — это, по-вашему, красота?

— Красота бывает разная. У вас она зрелая.

Она вздохнула.

— В вас, как бы это сказать… образец женственности. — Он окатил ее лицо горячим взглядом. — И ваша закрытая одежда это подчеркивает.

Под увядшей кожей появился румянец. Так внезапно польщенная, растаявшая, она вцепилась взглядом в его глаза, стараясь распознать, не лгут ли они. Она долго не отводила взгляд. Выбившаяся прядь волос упала на лицо. «У тебя уже наверное пупырышки встали вокруг сосков» — подумал он. Она подняла руку и пригладила прядь к волосам, старательно перебирая беспокойными пальцами, как будто нажимала черно-белые клавиши.

— Потому что, как известно, — он улыбнулся, — одежда, если она облегающая, как болтливая подружка, выдает секреты, которые обязана охранять.

Однажды он увидел ее, когда она с кем-то разговаривала. Она была в черной блузке и черных брюках, которые были настолько тесными, что вдавились в нее узкой полоской между ног. И это не выглядело небрежным или вульгарным. Эта маленькая деталь, которую способны заметить лишь очень внимательные мужчины и женщины, делала эту пышную, немолодую, застывшую в расслабленной позе женщину, мучительно сексуальной.

Тогда он подумал, что похотливая сука натянула узкие брюки нарочно, чтобы сводить с ума мужиков. Теперь он знал, что это было естественно, ее женственности стало тесно, и она неосторожно просочилась наружу.

Они молчали. Ей было хорошо. Он знал, что его слова растопили лед, и она сейчас млеет, исходит неслышными теплыми каплями. Слова, прозвучавшие из уст молодого самца с приятным голосом, повторялись в ней, как эхо.

— Приятная музыка, можно сделать погромче? — попросила она немного охрипшим от молчания голосом.

Это была Good Evil Гранд Фанк. Он сделал громче, прибавил низов. Она расслабилась, расплылась. На ее лице появилась улыбка, и она утопила ее в платке, но глаза ее выдали. Его лесть, лизнувшая ухо мокрым языком собаки, запела в ее сознании под аккомпанемент приятной мелодии.

Мелкие капли превратились в крупные, тяжело разбивающиеся о стекло и исчезающие под черной резиной дворников. Они исчезали и тут же появлялись вновь, рождаясь из воздуха, из ничего. С музыкой к ним вошел убаюкивающий ритм, надавил на веки. Чувственность вползла в салон под бархатные переборы басов, под напряженные аккорды, свернулась на заднем сиденье, затаилась и незаметно ужалила, чудесный мед влился в кровь. Она почувствовала, что в плену.

— Вам нравится эта песня? — спросил он.

— Да.

— Чем?

— Она тревожная и в этой тревоге есть что-то завораживающее.

— Что вы чувствуете?

Она чуть улыбнулась уголками губ.

— Как сказать… Просто мне хорошо.

— Можно сказать, что это о чувственной любви?

Она спрятала рот в складках платка.

— Это полупение-полушептание… шипение — вот нужное слово. Шипение наподобие змеиного, но не отталкивающее, а притягивающее. То самое, каким соблазнили Еву… Да?

— Вас увело слишком далеко, — улыбнулась она, но глазами призналась, что он угадал.

Рейндж Ровер мягко рычал, скользя по мокрому, залитому желто-белым светом асфальту. Она сидела в пол-оборота к нему и улыбалась. В ее улыбке была растерянность. Их глаза встретились, и он тоже улыбнулся. Они свернули во дворы, она показывала, куда ехать.

Когда они остановились, она спросила:

— Если я правильно вас поняла, вы живете на Подбельского?

— Мой друг живет на Подбельского. Давно не виделись и вот договорились вместе посмотреть футбол.

— Футбол уже идет?

— Еще нет.

— А все-таки, где вы живете?

— На Ленинградке.

Когда она вышла из машины, она взяла на изгиб локтя сумку, выпрямилась, подобралась. Она чувствовала его взгляд. Повернувшись к нему в профиль, она положила руку на затылок и потрогала заколку, подняла подбородок и провела пальцами по волосам. Потом, повернувшись к нему, встретила его теплый взгляд и ее чувственные губы улыбнулись.

Они стояли рядом. Она, так неожиданно помолодевшая, затянутая как в шинель в свое серое пальто, чего-то ждущая, сама не знающая, чего. И он, в ослабленном галстуке, в расстегнутой куртке, улыбающийся теплыми искренними глазами, с прядью смоляных волос, упавшей на лоб.

Он подошел к багажнику и потянул ручку.

— Поможете мне? — она словно боялась, что он откажет.

— Вы думали, что я оставлю вас с коробками на улице?

Когда они ехали в лифте, они стояли лицом друг к другу. Она старательно держала осанку, выдерживая разделяющие их несколько сантиметров пространства, как рубеж обороны. Он смотрел на нее, а она стояла, опустив глаза. Потом подняла руку и поправила платок, дотронулась беспокойными пальцами до волос, до щеки. Он смотрел на ее залитое светом скуластое лицо и радовался, чувствуя в ней вызванное им волнение. И злился на свет, обнаживший ее седину и морщины, мелкие и подвижные.

Но седые волосы и морщины не портили ее лицо. Оно было прекрасным, словно кто-то вернул ему молодость. Ему хотелось увидеть, как меняется это умное, сдержанное лицо, как эти темные глаза наполняются наслаждением и прячут его под смуглыми веками, как дрожат губы и рот растягивается до неприличия, выпуская из глотки мучительный стон.

Она вставила ключ в массивную дверь и повернулась к нему.

— Могу предложить вам чай. Если вы не очень торопитесь, конечно. — Она посмотрела ему в глаза и тихо добавила. — Без глупостей, пожалуйста.

Открыв дверь, она прошла вперед и показала, куда поставить коробки.

— Не разувайтесь. Идите так.