4. Хотя притворное безумие Одиссея и не противоречит его новому желанию не поступать так, как подобает царю, вероятно, оно истолковано ошибочно. На самом деле он пророчески предсказывал бесполезность войны, на которую его призывали. В конической шапке, которую носили мистагоги, или прорицатели, он пахал и перепахивал поле, причем каждая борозда, засеянная солью, означала напрасно потерянный год. Паламед, который тоже обладал способностью к прорицанию (см. 52.6), схватил Телемаха и, тем самым, остановил пахоту, без сомнения, на десятой борозде, посадив ребенка перед самой упряжкой. Этим он показал, что решающая битва — а именно это означает слово «Телемах»[292] — состоится тогда, когда пройдет указанный срок.

5. До Трои все предводители греков были царями-жрецами. Прирученный змей Малого Аякса не мог сопровождать его в бою, поскольку змей у Аякса мог появиться только после того, как он стал вещим героем. Украшенный клыками вепря шлем Идоменея, существование которого подтверждается находками на Крите и в микенской Греции, первоначально должен был принадлежать танисту (см. 18.7). Громоздкие щиты изготавливались из сшитых бычьих шкур; все, что выступало, обрезалось. По ритуальным соображениям средняя часть щита была уже, отчего щит приобретал форму восьмерки. Такой щит закрывал всего человека от подбородка до лодыжки.

6. Рео, дочь Стафила и Хрисофемиды («гранатовый плод, дочь виноградной грозди и золотого порядка»), явившаяся на Делос в сундуке, представляет собой хорошо известную богиню плодородия с челноком в форме народившегося месяца. Она также предстает в виде триады внучек «виноградарок», чьи имена означают «оливковое масло», «зерно» и «вино». Поскольку «виноградарки» были праправнучками Ариадны, то они должны были явиться на Делос с Крита (см. 27.7).

7. Трудности, с которыми сталкиваются греки при поиске путей в Трою, никак не соответствуют той легкости, с которой Менелай плавал в этот город. Возможно, в первоначальной легенде троянская Афродита с помощью заклинания лишила их памяти так же, как ей потом удалось разбросать весь греческий флот, плывший к родным берегам (169.2).

8. То, как Ахилл лечил нанесенную копьем рану, основывается на древнем гомеопатическом принципе, что «подобное лечится подобным», и напоминает использование Мелампом ржавчины с ножа для кастрации животных, чтобы вылечить Ификла (см. 72.e).

9. До сих пор ни один из комментаторов не дал точного объяснения, почему птичье гнездо, о котором говорит Калхас, было на платане уничтожено змеем. Дело в том, что змеи сбрасывают кожу каждый год и как бы омолаживаются. То же происходит и с платанами, поэтому они оба являются символами возрождения. Калхас знал, что съеденные птицы означали не месяцы, а годы. Это дерево, позднее присвоенное Аполлоном, было священным деревом богини на Крите и в Спарте (см. 58.3), поскольку его листья напоминали зеленую ладонь с пальцами, вытянутыми для благословения. На статуэтках эпохи архаики богиня делает именно такой жест рукой. Голубой цвет змея говорит о том, что его послал Зевс, который как бог неба обладал голубым нимбом. Игрушечные корабли Кинира, возможно, отражают заимствованный киприотами у египтян обычай класть в могилу царя терракотовые кораблики для путешествия в мир мертвых.

10. Пятьдесят дочерей Кинира, превратившиеся в зимородков, вероятно, были сообществом жриц Афродиты. Одним из ее наименований было «Алкиона», т.е. «царица, отводящая [бури]», а ее священные птицы — зимородки — предвещали тихую погоду (см. 45.2).

161. Второй сбор в Авлиде

Калхас, брат Левкиппы и Феонои, научился искусству прорицания от своего отца Фестора. Однажды Феоноя гуляла по морскому берегу вдоль стен Трои и ее схватили карийские пираты. Так она стала наложницей царя Икара. Фестор, не мешкая, пустился в погоню, но потерпел кораблекрушение у карийских берегов, и Икар заключил его в темницу. Несколько лет спустя Левкиппа, которая была еще ребенком, когда произошли эти печальные события, отправилась в Дельфы, чтобы узнать о судьбе своего отца и сестры. Пифия посоветовала ей переодеться в жреца Аполлона и отправиться на их поиски в Карию. Левкиппа послушно побрила себе голову и пришла ко двору царя Икара. Феоноя, не узнав сестру в таком обличье, влюбилась в нее и сказала одному из стражей: «Приведи этого молодого жреца в мою опочивальню!» Левкиппа, тоже не узнав Феоною, испугалась, что ее предадут смерти за мошенничество, и отказалась. Тогда Феоноя, которая знала, что не может приказать дворцовым слугам совершать святотатство и убить жреца, распорядилась, чтобы убийство совершил кто-нибудь из узников-чужеземцев, послав для этой цели меч.

b. Выбор пал на Фестора, который, отправившись в спальню, где была закрыта Левкиппа, и обнажив меч, в отчаянии рассказал, зачем он пришел. «Я не убью тебя, — произнес он, — ведь я тоже поклоняюсь Аполлону, и мне лучше самому лишиться жизни, чем убить его жреца. Но сначала я открою тебе свое имя: я — Фестор, сын аргонавта Идмона и троянский жрец». Он уже был готов вонзить меч себе в грудь, но Левкиппа вырвала меч и отбросила его в сторону. «Отец! Отец! — вскричала она, — я — дочь твоя, Левкиппа! Не обращай это оружие против себя, лучше убей им омерзительную наложницу царя Икара. Пойдем, я проведу тебя!» Они поспешили в чертог, где Феоноя занималась вышиванием. «Ага, похотливая баба, — закричала Левкиппа, ворвавшись в комнату и таща за собой Фестора. — Готовься умереть от руки моего отца Фестора, сына Идмона!» Тут наступил черед Феонои воскликнуть: «Отец! Отец!» И когда слезы радости полились из их глаз и зазвучали слова благодарности Аполлону, царь Икар великодушно отпустил их всех домой, одарив богатыми подарками1.

c. Тем временем Приам отказал Агамемнону в требовании вернуть Елену и послал сына Фестора Калхаса, жреца Аполлона, в Дельфы к пифии. Предсказав падение Трои и конец дома Приама, пифия приказала Калхасу присоединиться к грекам и помешать им снять осаду раньше, чем они одержат победу. Калхас поклялся в дружбе Ахиллу, предоставившему ему свой дом и приведшему его к Агамемнону2.

d. Когда греческий флот во второй раз собрался в Авлиде и в течение многих дней не мог выйти в море из-за встречного ветра, Калхас предрек, что корабли не смогут отплыть до тех пор, пока Агамемнон не принесет в жертву Артемиде самую прекрасную из своих дочерей. Правда, споры идут до сих пор, почему нужно было умилостивить Артемиду. Одни говорят, что, попав с большого расстояния в оленя, Агамемнон похвастался: «Сама Артемида не выстрелила бы лучше!» — или что он убил ее священную козу, или что поклялся принести в жертву богине самое прекрасное существо, которое появится на свет в его царстве в течение года, и таким существом оказалась Ифигения, или что его отец Атрей пожалел для богини причитавшегося ей золотого ягненка3. Как бы там ни было, Агамемнон отказался принести такую жертву, заявив, что Клитемнестра никогда не согласится отпустить от себя Ифигению. Но когда греки поклялись, что изберут над собой Паламеда, если Агамемнон будет упорствовать, а Одиссей, изобразив на своем лице гнев, стал готовиться к отплытию домой, Менелай выступил как миротворец. Он предложил Одиссею и Талфибию привезти Ифигению в Авлиду якобы для того, чтобы выдать ее замуж за Ахилла в награду за отвагу, проявленную им в Мисии. Агамемнон согласился на эту хитрость, но тут же отправил тайное послание Клитемнестре с предупреждением, чтобы она не верила Одиссею. Менелаю удалось перехватить послание, и Ифигению обманом привезли в Авлиду4.

e. Когда Ахилл обнаружил, что обманщики воспользовались его именем, он обязался защитить Ифигению от любого обидчика, но она благородно согласилась умереть во славу Греции, молча положив голову под жертвенный топор. Одни говорят, что в то же мгновение Артемида отнесла ее в земли тавров, заменив ее на алтаре ланью, медведицей или, может быть, старухой. Другие считают, что при этом раздался раскат грома и, по велению Артемиды и вняв мольбам Клитемнестры, вмешался Ахилл, спас Ифигению и отправил ее в Скифию или что он женился на ней и она, а не Дейдамия родила ему Неоптолема5.

вернуться

292

Телемах (от греч. tele — далеко и machomai — сражаться) — «сражающийся издалека», «далеко разящий»; «решающая битва» здесь ни при чем (это было бы верно, если бы первое e имени было кратким: telos — конец).