– Сэмми не расстается с ее лейкой, даже спит с ней. Это значит, что у него душевная травма, да? Мы нанесли ему душевную травму? Декс вроде справляется лучше, хотя прошлым вечером набросился на Сэмми и попытался отобрать у него лейку. Вряд ли это хороший признак.

Гриффин недоуменно воззрился на него:

– Шерил выгнала тебя из дома? Но почему?

– Понимаешь, ей просто нужна передышка, – объяснил Джесси. – Такое бывает.

– Когда, Джесси? Когда такое бывает?

– Ну, когда узнаешь, что твой муж сделал ребенка другой женщине.

Я не поверила своим ушам. Что он сказал? Словно прочтя мои мысли, Джесси кивнул и встретился глазами с Гриффином.

– Все очень сложно, – сказал он.

Я смотрела на Джесси так долго, будто надеялась, что он возьмет свои слова обратно. А может, я просто боялась взглянуть на Гриффина и понять по его лицу, что он думает (или не думает) о признании брата.

Однако Гриффин хранил молчание – наверное, ждал, когда заговорит Джесси. И Джесси заговорил, только не с ним, а со мной:

– Извините, Гриффин нас не представил. Я Джесси, его брат. А вы кто?

Он протянул мне руку. У меня промелькнула мысль, что она, наверное, липкая от мороженого, но я все-таки ее пожала.

– А я его жена.

– Вообще-то Джесси гений – хочешь верь, хочешь не верь. Дипломированный гений. У него высоченный ай-кью. В школе он перепрыгнул через два класса. В шестнадцать получил полную стипендию на обучение в МТИ. Хотя, возможно, это принесло больше вреда, чем пользы…

Мы лежали в постели – моя первая ночь в нашей общей постели. В спальне горел только ночник. Я смотрела в потолок, часто моргая и стараясь не обращать внимания на растущий в груди тугой комок. На комок в груди и на большую дыру в стене рядом с дверью – последствие игры в пейнтбол, перешедшей в потасовку. Эту пробоину размером с ребенка занавесили простыней, которая, впрочем, плохо отгораживала нас от внешнего мира.

Чтобы отвлечься, я разглядывала рисунок на потолке, вполне различимый в мягком свете ночника: красивые сложные узоры, цифры, слова, отдельные буквы… Целая система, но понять ее до конца у меня пока не получалось. Гриффин только что пришел после долгого разговора с Джесси, в котором я не участвовала. Брат немного рассказал ему о той, другой женщине – он познакомился с ней в институте – и еще меньше о том, что собирается делать дальше.

Гриффин говорил шепотом. Я знала и одновременно не была уверена почему. Джесси с близнецами смотрели в спальне напротив какой-то фильм – «В поисках утраченного ковчега», кажется. Мальчишки смеялись и галдели, перекрикивая телевизор, – игра в молчанку, судя по всему, закончилась.

– Жаль, что он произвел на тебя неприятное впечатление, – сказал Гриффин.

– Да нет, не такое уж неприятное…

Я прочистила горло, не зная, что добавить. «Неприятное впечатление» казалось мне не особо удачным выражением. Неприятное впечатление производит слишком развязная либо зловеще безмолвная свекровь или друг детства, который хлебнул лишнего и теперь ведет себя глупо. Но когда обнаруживаешь, что женатый брат мужа поселился у тебя дома, потому что сделал ребенка посторонней женщине… по-моему, это называется как-то иначе.

Мне хотелось ободрить Гриффина, хотя, по правде говоря, я осуждала Джесси. Но меня беспокоило не только это: впервые с тех пор, как мы с Гриффином познакомились, появилось нечто, о чем я не могла сказать ему прямо.

Гриффин повернулся на бок и оперся на локоть:

– Им просто некуда больше пойти. То есть, конечно, они могли бы поехать в Нью-Йорк к нашей матери, но Джесси еще не рассказывал ей о том, что произошло. Боится ее реакции. И, если честно, я его не виню.

– Я понимаю.

И я действительно понимала. Гриффин рассказывал мне о своей матери. Она преподавала геологию в Нью-йоркском университете, но большую часть времени посвящала семье, наполняя дом любовью. Впрочем, мать Гриффина была не только заботливой и любящей, но и удивительно эмоциональной женщиной, особенно когда дело касалось ее сыновей. А сейчас бурные эмоции все только бы усложнили.

– Джесси нужно время, чтобы во всем разобраться. Близнецы уже ходят в местную школу… В общем, я не уверен, что могу просто выставить их за дверь.

– Нет, конечно же, нет. – Я покачала головой и решительно добавила: – Я бы никогда не попросила тебя об этом. Никогда бы не попросила их прогнать. Джесси – твой брат, и он в тебе нуждается.

– А ты моя жена и тоже во мне нуждаешься.

Гриффин крепко обнял меня одной рукой.

– Со мной все будет хорошо, – ответила я. – Обещаю.

– Просто время совсем неподходящее… Мы только что переехали… пытаемся обжиться… ты привыкаешь к новому месту… Совершенно неподходящее время.

Я теснее прижалась к нему:

– Гриффин, а разве бывает подходящее время для того, чтобы переехать к старшему брату, потому что сделал женщине ребенка? Сомневаюсь. Не такое это достижение, за которое вручают медали.

Он рассмеялся и нежно поцеловал меня в лоб:

– Тут ты права.

– Все будет хорошо, – сказала я. – Просто придется запирать дверь, когда занимаемся любовью.

– И проверять, плотно ли задернута простыня.

Так он и сделал.

На следующее утро я проснулась в полном недоумении. Такая же путаница возникает в голове, когда днем ложишься немного вздремнуть и просыпаешься уже поздно вечером. В комнате темно, и ты начинаешь лихорадочно соображать: почему я сплю? Какой сегодня день? И дома ли я вообще?

В спальне было темно, как ночью, – это-то и сбило меня с толку. На окнах висели коричневые шторы в пол, не пропускающие света. Полезная штука, если работаешь поваром и часто спишь днем. Но самой мне не особо понравилось, что я понятия не имею, ни сколько сейчас времени, ни настало ли уже утро, ни где, собственно, Гриффин.

Я перевернулась на живот, отдернула плотную штору и выглянула наружу. В глаза мне ударил резкий солнечный свет, такой же яркий, как в Калифорнии по утрам. Я прижала ладонь к стеклу, ожидая ощутить тепло, но руку обожгло ледяным холодом. Только тут я заметила рядом с рамой маленький термометр, который показывал минус пятнадцать.

Я вылезла из постели, натянула спортивные брюки и еще одну пару носков и спустилась на кухню, где уже завтракали Джесси с детьми. Джесси, одетый в помятый костюм, пытался завязать галстук, а близнецы ели мягкие вафли. Вернее, Декстер прогрыз в вафле дырку и теперь вертел ее на языке, а Сэмми запихивал свою в лейку. Под ногами у них растекался двумя лужицами кленовый сироп.

– Доброе утро, – сказала я, останавливаясь на пороге.

Джесси поднял голову и улыбнулся:

– Привет, сестренка!

– Привет, – ответила я, не двигаясь с места и чувствуя себя немного неловко.

Стоять на деревянном полу было холодно даже в носках, и я переминалась с ноги на ногу.

– Любишь кофе? – спросил Джесси.

– Только первые четыре чашки. К пятой начинает приедаться.

– Значит, ты пришла туда, куда нужно. Присаживайся. У нас тут имеется обалденно вкусный кофе.

В качестве доказательства он махнул галстуком на узкий серебристый термос, стоящий посередине стола.

Я села на свободный стул рядом с Джесси. Он оставил галстук в покое, открыл термос, налил в крышку кофе и протянул мне.

Я взяла ее обеими руками, вдохнула поднимающийся от кофе пар и сделала большой глоток.

– Ух ты, – сказала я, – а ты не соврал. Очень вкусно. Божественно вкусно.

– Тут ты права. По-настоящему хорошо я умею делать три вещи, и одна из них – кофе. – Джесси затянул галстук узлом и тут же снова развязал. – Я привез из дома френч-пресс. Ему, наверное, уже лет сто. В этом часть секрета.

Я улыбнулась, подула на кофе и сделала еще глоток.

– А термос зачем? Тоже часть секрета?

– Нет, просто так удобнее везти кофе в Бостон. У меня сегодня встреча в Кембридже.

Я так и застыла с чашкой у губ.