Его оторвал ото сна тихий, но настойчивый стук в закрытые ставни. Сквозь оконную щель не проникал свет, значит, ночь еще продолжалась. Кто же это? Староста? Взяв клинок и пробудив эфир, Дарлан зажег погасший каганец на маленьком столе возле окна. Стук повторился. Чуть отворив ставень, монетчик увидел деревенского кузнеца, который стоял с молотом на плече.

— Я знаю как найти вукулу, идем, — негромко позвал он и зашагал в сторону кузницы. Не мешкая, Дарлан схватил кошель с серебряными монетами, который собрал заранее, и кинулся к двери. Но что-то тут было не чисто. Почему кузнец промолчал об этом раньше? Еще днем он мог просто подойти, пока Дарлан беседовал с Тропином, и все рассказать. Зачем тянуть до ночи, когда у вукулы больше шансов избежать смерти?

Угрюмый кузнец, дождавшись монетчика, повел его к частоколу, к которому задней стеной примыкала его мастерская. Отодвинув одну из досок, он с трудом пролез в образовавшуюся брешь, Дарлан последовал за ним. Старый пес, развалившийся на земле, молча проводил их взглядом.

Луна над головами выросла уже на половину, далекие звезды сияли, словно заброшенные на небосвод свет-кристаллы. Лес приближался, и монетчика охватило странное чувство. Кузнец вел его точно тем же путем, что и Кетро. Подозрения Дарлана усилились, он незаметно выудил из кошеля монету, внезапно оказавшуюся медной на ощупь. Как она затесалась сюда? Дарлан достал вторую — снова медь. Он проверил все — ни единой серебряной марки. Демонова тьма! Ладно, неважно, медной монеты достаточно, чтобы убить человека. По крайней мере, пока он не обратился в свою звериную форму. А если дойдет до этого, запасной выход у Дарлана был.

На поляне, где пролилась кровь отца Кетро, кузнец остановился, положил молот к ногам и, немного помолчав, сказал:

— Меня зовут Бален. Сколько тебе заплатил староста за мою смерть?

— Нисколько. Цену мы пока что не обговаривали. — Усилив эфиром зрение, Дарлан приготовился защищаться.

— Не желаю я убивать тебя, мастер, ты помог нам избавиться от чудовищ. Уезжай прямо сейчас. Или утром, коли отдохнуть жаждешь. Забудь про нашу деревню. Забудь все, что здесь слышал. Обещаю тебе, вукула никого больше не погубит.

— За этим ты привел меня сюда? Сохранить мне жизнь? Заговорить зубы, чтобы я оставил деревню тебе на растерзание?

— Не будь дураком, монетчик! — повысил голос Бален. — Я не лгу. Ты был бы уже холодный, если б я хотел. Сомневаешься? Зря! Для того мне даже превращаться не надо было. Хоть и молвят про вас, что вы чутко спите, я все равно тайком пробрался в дом подменить твое серебро на медь, чтоб потолковать нам безопасно. Если б зло супротив тебя задумал, разбил бы голову вот этим молотом или придушил. А монеты твои отдам, чай не ворюга какой. Пришел я к тебе сам, когда понял, что Сигира, эта ведьма, колдовством надоумит тебя, как меня сыскать.

— Пусть так, но ты убил человека, — сказал Дарлан, не спуская глаз с оборотня. — Вкусил человеческой крови.

— Ничего я не вкушал, забери тебя демоны! Убил — да! Есть на мне эта вина, но не сожрал. Не зверь я, монетчик, не зверь. Неужто не поймешь никак?

— У Кетро на это другое мнение.

— Хорошо, я тебе докажу! — Кузнец скинул с себя рубаху, спустил штаны и сбросил ботинки. Кидай монету, кидай немедленно, скомандовал себе Дарлан, но что-то удержало его, а потом стало поздно. Он услышал, как затрещали кости Балена, будто невидимая сила внутри него разом ломала их все. Загорелая кожа кузнеца взбугрилась, потемнела, заходила волнами от головы до пят. Боги, какую же боль он сейчас испытывал? Скривившееся от мук лицо Балена вдруг стремительно вытянулось, уши заострились, нос впал. Мощная грудь выгнулась вперед, словно нечто пыталось вырваться из кузнеца, ноги с хрустом согнулись в обратную сторону. Через миг кожу того существа, что раньше было человеком, по всему телу пробила серая шерсть. Страшное преображение заняло не более шести ударов сердца. Перед Дарланом стояло чудовище с оскаленной пастью. Клыки, заполнявшие ее, блестели в звездно-лунном свете, словно маленькие ножи. Изумрудное пламя завораживающе горело в огромных глазах вукулы. То, что секунды назад, можно было называть руками, теперь представляло собой две мощных лапы с острыми когтями. Выставив перед собой меч, монетчик, не делая резких движений, спрятал бесполезный медяк в кошель на поясе. Обратившийся кузнец тяжело дышал, но по неведомой причине все еще не нападал на Дарлана. Может, выбирал момент для внезапного прыжка? Дарлан медленно расстегнул куртку и продемонстрировал висящую на шее серебряную монету, полученную им после обряда посвящения.

— А вот эту ты забыл подменить, — угрожающе сказал он, готовясь в любой момент сорвать цепочку. Но чудовище по-прежнему не атаковало. Вдруг вукула неестественно изогнулся, и снова противно захрустели кости. Волчья шерсть с резким свистом втянулась в плоть, зеленый огонь в глазах погас. Жуткий процесс пошел вспять, тело постепенно приобретало человеческий вид. Когда трансформация завершилась, обнаженный Бален, не обращая внимания на ошеломленного монетчика, подобрал вещи и оделся.

— Убедился? Не теряю я себя, когда зверем становлюсь. — Кузнец опустился на землю. — Помню кто я — человек! Потому и прошу тебя уехать, не трогать такого же человека, как ты.

— Ты вукула, — возразил Дарлан, не снижая бдительности. Все это представление могло оказаться хитрой ловушкой. — Хочешь ты этого или нет.

— Да я же не напал на тебя!

— Не напал. Но что, если ты лишь притворяешься?

— Это бессмысленно, монетчик! Зачем мне играть с тобой? Не малые дети мы давно. Я честен с тобой.

— Предположим, ты не лжешь. Но что тогда с отцом Кетро? Как ты объяснишь то, что произошло прямо на этом же месте. Его ты не пожалел.

— Боги, я не забуду ту ночь никогда, — прошептал Бален, обхватив голову руками. — Его крик, его кровь, брызнувшая на меня, будут сниться мне до конца моей несчастной жизни. Но знай, монетчик, я защищал себя и свою семью! Все, что я натворил на этой проклятой поляне, я сделал, чтобы спасти жену и детей.

— О чем ты говоришь? — удивился Дарлан. Защищал семью? От чего?

— Опусти ты уже меч, я все расскажу, ежели ты готов слушать. А потом… Потом, если уж так решишь, убей меня, возьми деньги у старосты и езжай охотиться на настоящих чудовищ. Сопротивляться не стану.

— Хорошо, рассказывай.

— Напасть эта свалилась на меня почти что семь лет назад, — начал кузнец. — Семь лет, мастер, спроси в деревне — задрал ли оборотень кого-нибудь за это время? У города собиралась ярмарка, а у меня было что туда свезти по мелочи, да еще добротный клинок выковал, его у меня какой-то воин на ярмарке и купил. Остальное тоже продал, уж больно бойко торговля прошла. Удалось неплохо заработать и достать приличную пластину серебра, чтобы жене кой-какое украшение справить, она как раз мне сына подарила. И вот, возвращался я уже домой, а ко мне в повозку человек попросился. С виду — обычный путник, одежа скромная, не молодой, не старый, все улыбался и хвалился, что полмира объездил, а я как болван слушал про то, как в дальних краях живут, да рот разевал. Заночевали мы, значится, в поле, вокруг ни души. У него с собой из еды ничего даже не было, ну думаю, чего жадничать, у меня-то курицы вдоволь осталось, поделюсь. Развели костер, пожарили. Этот ублюдок, прихвостень Малума, жевал да нахваливал. Потом, говорит, что мясо едал, слаще которого в мире нет. Где же такой вкуснятиной кормят, спрашиваю, небось на югах далеких, где верблюды водятся? А он, подлец, смеется, подмигивает мне, будто приятелю, и отвечает, что мясцо это расчудесное повсюду есть. Мне бы, дураку, еще тогда смекнуть, о чем мой новый знакомец толкует. Вдруг гляжу — он одежду снимать принялся, а сам улыбается все. Ну, думаю, попался мне грязный мужеложец, спаси Хиемс его душу. Надо сказать ему, что не по мне этот грех, а коли приставать все равно станет, то двинуть ему хорошенько, для воспитания. Не успел — увидел то, что тебе, мастер, сегодня увидеть пришлось. Помню, что закричал я сначала, сердце в пятки ушло. Потом схватил прут, на котором мы курицу над огнем крутили, а тут он и сиганул на меня. Я этот прут ему прямо в брюхо и воткнул, он взвыл, больно все-таки ему было. Но вукуле только серебро смерть приносит. А он, значит, рычит жутко, слюна из пасти капает, и медленно своей лапой прут из себя вынимает. Тут я вспомнил про пластину серебряную, края у нее тонкие, чуть ли не острые, молюсь Аэстас, чтобы силы придала. Запрыгиваю в повозку свою, хватаю эту самую пластину, а он… Короче укусил он меня, демонская сволочь, за ногу прежде, чем полоснул я его по горлу серебром. Смотрю — завертелся он волчком, захрипел и упал замертво, превратившись в человека. Рану я перевязал, его тело там и бросил, чтобы звери съели. А сам еду домой и трясусь то ли от страха, то ли от укуса. Вспоминаю, что про вукул слыхал. Вроде в народе говорят, коли убьешь укусившего тебя монстра, то сам от этого проклятья избавишься. Неправда это оказалась, как видишь. Я сам скоро это понял, когда по ночам все члены почему-то ныть начинали, словно лихорадку какую подхватил. В первое полнолуние после этого совсем тяжко стало. Когда жена с детьми уснула, я в лес ушел и тут уж обратился, дал волю тому, что поселилось во мне. И веришь, монетчик, я не почувствовал голода, о котором рассказывают. Видел в полной темноте, будто ранний вечер был, запахи слышал так, будто никогда до этого носом-то и не нюхал. Ощущал страшенную силищу внутри себя! Но не жаждал крови, не желал броситься в деревню, чтобы разорвать кого-нибудь и насытиться. Уж не знаю, как так вышло — от того ли, что я быстро отправил к демонам укусившего меня вукулу, или еще от чего. И я завыл, мастер, но не от горя, а от счастья, что проклятье это не сделало меня чудовищем во всем. Жизнь продолжилась, лишь иногда мне было нужно перекидываться в волка на двух ногах, чтобы это не произошло на глазах у родных или соседей. Я научился возвращать себе прежний вид по хотению, смирился с долей, которую не просил и даже кровному врагу бы не пожелал. Семь долгих лет минуло. Все было спокойно, пока…