«Говорливая и очень довольная», — с недоверием заключила Гидра. — «С чего бы ей так радоваться свадьбе диатрина, коли она, если верить молве, может быть его возлюбленной? Придётся быть настороже».
Их разговор продлился недолго. Попрощавшись, Гидра отправилась внутрь и передала отцу послание от диатрина. Тот посмеялся, в очередной раз сказав, что диатры не зря просят его помощи — ведь сами не могут сладить с драконом. Гидра наслушалась его бахвальств, а потом пошла в приготовленную для неё комнату.
Пиния не стала раскладывать её вещи, поскольку здесь ей предстояло провести всего одну ночь. А следующая должна была состояться уже в паласе — и одновременно донжоне Лорнаса.
— Постарайтесь заснуть побыстрее, миледи, — шепнула ей Пиния, забирая канделябр с тумбочки. — Чтобы круги под глазами стали поменьше. Завтра ваша свадьба — и король, и боги будут смотреть на вас!
Гидра, сидя в ночной рубашке с заплетёнными на ночь косами, посмотрела на служанку без привычной колкости. В её тёмно-зелёных глазах была лишь тоска.
— Иди, Пиния, — вздохнула она. — Не будешь ты больше моей горничной.
— Теперь вам станут прислуживать фрейлины, — на загорелом лице Пинии проступило еле заметное едкое удовольствие, словно она желала замковым коллегам худших грубостей от Гидры.
— Да, — пробормотала Гидра. — Я говорю, иди.
— Вы даже не бросите в меня подушку напоследок?
Гидра вздохнула и ответила:
— Да куда там, Пиния. Надо же учиться смирению, иначе меня будут называть «диатрисса Ландрагора Жестокая, Кидающая Подушки».
Пиния неожиданно расхохоталась и чуть не заляпала себя воском от свеч.
— Впервые вижу, чтобы вас волновало, как вас будут называть!
— Не искушай меня, — усмехнулась Гидра. Но глаза её оставались холодны. Пиния была не только лишь её шудрой — она служила ушами и глазами леди Ланхолии Гидриар, донося той любые оплошности дочери. Поэтому отношения между ними всегда были прохладны. И всё же со смуглой служанкой уходила целая эпоха.
Пиния выскользнула за дверь. Стало темно, как в погребе.
Гидра вытянула ноги под хлопковым одеялом и легла набок, чтобы видеть небо в окошке. Луна исчезла с небосвода. Чернильно-чёрное новолуние угрожающим затишьем обволокло дождевые леса.
В груди кололо страхом о том, как всё будет завтра. В старинном сером донжоне она останется наедине с диатрином, и он протянет к ней свои руки…
Содрогнувшись, Гидра перевернулась и легла на другой бок.
«Все женщины проходят через это», — напомнила она себе. — «Девицей не ходят долго. Всякая должна стать мужней — либо останется ничьей, всякий сможет ею воспользоваться».
Она повернулась обратно на правый бок и бессонными очами уставилась на чёрную луну.
«И всё же как я это вынесу? А если не вынесу и швырнусь подушкой в диатрина? Хоть бы я знала, подобно старухе Тамре, как смутить чужой разум каким-нибудь наговором. Хоть бы колдовство действительно существовало».
***
Десятки белых голубей взвились над Мелиноем, как неожиданный весенний снег. Они резвились над тремя шпилями триконха — ещё не до конца достроенного, но уже величавого храма Трёх Богов Рэйки.
Левый и правый от входа шпили обозначали Ранкара, Бога-Зверя, и Схали, Бога Горя. Левый был украшен изваянием дракона, а правый — статуей рогатого жнеца в чёрном балахоне. Третий же, над алтарной частью, вырастал из двух колонн, знаменуя два начала Бога-Человека Ирпала — его жизнь среди духов, савайм, и жизнь среди людей.
Но основой всего, стенами из зелёного мрамора, куполом и фундаментом, была суть Великой Матери Мар-Мар, верховной богини, что, согласно преданию, породила драконов ради Кантагара. Все прочие боги были лишь следствием её милости, её заботы обо всех живущих. Тем страннее было думать, что где-то её не включают в пантеон богов. Она была будто вне его — но одновременно над ним и под ним, и без неё не было бы остальных трёх.
По крайней мере, так гласил Первый из Двутомника, издаваемый в Рэйке.
Что же до савайм, они нашли отображение во фресках и украшениях внешних колонн триконха. Саваймам редко отводили хоть какое-либо место, полагая их больше злыми, чем помогающими силами. Но этот триконх, Малха-Мар, был построен по чертежам эпохи Гагнаров, которыми руководила сама королева Лорна. Всё в нём было непохоже на другие храмы: и зелёный мрамор стен, и окружённая колоннадой галерея с саваймами, и круглый купол, и сравнительно приземистая форма, из-за которой он почти не возвышался над городом. Только шпили виднелись за крышами.
Толпы людей пестрили на храмовой площади и окрестных улицах. Множество флагов сверкало гербами знатных родов, что прибыли на церемонию. Экипажи, кареты и породистые скакуны располагались подле парадных ступеней триконха, и простые горожане не могли приблизиться туда, отгороженные от знати длинной вереницей конной стражи. Лёгкие рыцари, статные, все как один в гибкой чешуйчатой броне, держали ровный строй.
Гидра сощурилась и всмотрелась в стражу через окошко кареты.
— У них белые плащи, а не золотые, — сообщила она отцу — единственному, кто был с ней в полумраке экипажа. — Я думала, городская стража Мелиноя должна носить жёлтые накидки как символ воли Астрагалов.
— Это личная гвардия принца, лёгкие рыцари иксиоты. Он созвал их тогда, когда отправлялся строить Мелиной, и с тех пор они выполняют роль городской стражи и местной армии. Ты и об этом не знала? — голос отца звучал глухо. Он был одет в белое — как и следовало всякому, кто собирался на ирпальскую свадьбу — но его взгляд был мрачен и казался чёрным, как и его брошь с гидриарским гербом.
Она чувствовала, что он хочет назвать её безответственной и бесполезной так болезненно, как только можно. Чтобы она ощутила всю силу его ненависти.
Но то ли он не нашёл достаточно неприятных слов, то ли решил, что не будет в день своего торжества на них тратиться; он просто промолчал, глазами дав ей понять, что он о ней думает.
Гидра сидела перед зеркалом. Даже в полумраке кареты её белое атласное платье сияло, как зимнее солнце. Сплошная ткань формировала общий пышный силуэт, посаженный на тугой корсет, а сверху кружевная пелерина укрывала едва видные плечи. Фата была ещё поднята. Причёска, увенчанная тиарой из белого золота и беленькими цветками мускари, каскадом ниспадала на плечи рыжими кудрями. Круги под глазами были запудрены, глаза подведены… если бы Гидра когда-нибудь рассчитывала выглядеть наилучшим образом в своей жизни, это был бы тот самый день.
Вот только она привыкла к свободным, лёгким сари, а это платье на столичный манер с давящим корсетом казалось клеткой. Сперва она ещё пыталась рассмотреть жемчужную вышивку — изображения гидр, драконов, солнц и цветов — но затем устала. К корсетам она так или иначе была приучена, ибо домашняя мода Аратинги давно уже утратила почёт. Но в этот раз её затянули так туго, что она не на шутку думала, не переломится ли спина в районе поясницы.
И белый цвет она не любила. Как и триконхи, и свадьбы, и церемонии. Всё божественное кололо её, будто шипами. Будто она была дурным конём на рынке, которого продавали по цене хорошего ничего не подозревающему диатрину. И оттого заранее ощущала вину и необходимость искать оправдания своему вздорному нраву, болезности тела и всем прочим недостаткам.
— Сейчас пойдём, — оборонил марлорд Тавр и поправил фибулы своего блестящего парчового плаща.
— Хорошо.
— Гидра?
Она подняла на него измождённый, потерянный взгляд.
— Ты никогда не слушалась мать и не уважала моё отцовское слово, — проговорил он. — Привыкла возражать на всё и всему противиться, считая, что сама знаешь, как тебе лучше. Играла со своими блохастыми, а не с младшими сёстрами. И вместо танцев лазала по лесу. Иные говорили, что твой мерзкий нрав — зеркало моего собственного. Но, расставаясь с тобой, хочу, чтоб ты знала.
Его губы натянулись в ухмылке:
— Ничего подобного. Упрямство натуры и сильный характер закаляют мужчину. А женщина от этого становится лающей, дурной шавкой, из которой всё равно не вытравить женский страх. Ты будешь говорить, что не страшишься. Но там, где мужчина бы готовился к обороне, ты уже заранее начинаешь юлить и подбирать оправдания. Женщине никогда не сравняться с мужчиной, и она храбра лишь тогда, когда знает, что её пожалеют, не ударят в полную силу. И только пред лицом дракона она показывает свою истинную трусливую суть. Можешь считать это отцовским напутствием перед свадьбой, чтоб мне впоследствии не пришлось слушать тирады священников, когда тебе станут отрезать твой язык.
