В зале сидят фермер и торговец. Эйнар развязал свои тюки и разложил рулоны окрашенной шерстяной или льняной ткани, лотки с янтарными бусами и бронзовыми застёжками, яркие ожерелья, украшенные орнаментами, гагатом и серебром, ножи в красивых ножнах, шейные подвески, наборы булавок и иголок в футлярах из полированного рога, эмалированные крестики, чтобы прогнать духов и дьяволов. Торговец одет в красную рубаху и зелёные штаны, на пальцах блестят золотые кольца. Наборный пояс и ножны из мягкой кожи, сапоги украшены причудливыми узорами. Он высок и светловолос, со светло-голубыми глазами. Эйнар разложил перед собой на столе весы, и разговаривает с фермером, жонглируя гирьками.

Фермер Орм одет в грубые шерстяные штаны и рубаху из овчины. Его грязные сапоги стоят возле двери. Лысина белее лица, потому что на улице он всегда носит шапку. Грязные ладони, чёрные и поломанные ногти. Возле его ног лежат собаки.

В конце зала в дверном проёме промелькнула девушка, направляющаяся в маслобойню. Её длинные до пояса волосы цвета ивовых осенних листьев. Спина прямая, хотя в руках ведро и скамеечка. Кажется, она вообще не заметила мужчин.

Торговец уставился на неё и перестал жонглировать гирьками. Они рассыпались и покатились по столу.

— Орм, кто эта девушка? Она ведь не твоя дочь?

— Какая девушка? — Орм оглядывается, но никого не замечает, лишь с маслобойни раздаётся слабый звон. — А, должно быть это Гудрид, моя приёмная дочь. Она — дочь Торбьёрна из Лаугабрекки.

Эйнар подбирает гирьку и взвешивает её в ладони.

— Должно быть, она — выгодная партия, — заметил он. — Полагаю, к ней уже сватались?

— Естественно. Но заполучить её в жёны нелегко. Гудрид очень разборчива в выборе жениха, как и её отец.

— В самом деле? — Эйнар раскладывает гирьки по порядку, по весу. — Если бы я предложил брачный договор, мог бы ты замолвить за меня словечко её отцу?

Орм поднял брови, но его лицо бесстрастно. Невозможно сказать, удивили ли его слова Эйнара или нет.

— Я отплачу тебе своей поддержкой, — убеждает Эйнар. — Торбьёрн должен понять, что я — достойный жених. Не секрет, что он растратил своё состояние. Всем известно, каковы его расходы, а доходы с поместья не способны покрыть траты. А у меня есть земля и деньги, и я знаю, как распорядиться всем этим, как и мой отец. Торбьёрн вряд ли откажется. Лишь такой брачный договор, что предлагает человек вроде меня, может спасти его от разорения.

— Я не уверен, что Торбьёрн согласится на это. — Орм замолчал и нахмурился. — Может ты и прав. Я не скажу, что ты ошибаешься. В этом деле я на твоей стороне, как и в любом другом, но Торбьёрн — человек гордый.

— У него не больше поводов для гордости, чем у меня. О, да, — энергично добавляет Эйнар. — Ты подумал о моей родословной. Неужели род Торбьёрна лучше? Пусть мой дед был рабом, но ведь и его дед тоже. Но, по крайней мере, моя семья сделала все возможное, чтобы разбогатеть.

— Но ты едва ли видел девушку.

— Я видел её, и этого достаточно. Я знаю, чего хочу, Орм, и не боюсь брать это. Мне уже пора жениться. Если хочешь добра своей приёмной дочери, поговори с Торбьёрном насчёт меня. Разве ты не хочешь увидеть её женой богатого человека, способного дать ей всё, что захочет женщина? Ты ведь знаешь, что она будет со мной, как за каменной стеной, гораздо лучше, чем с отцом.

— Что же, я подумаю над этим, — всё, что говорит Орм, но ясно, что предложение его заинтересовало.

Полагаю, что Эйнар прельщал меня тем, что восхищался мной. Я помню, как мы ужинали тем вечером. Он сидел рядом с Ормом, и каждый раз, как я украдкой поглядывала на него, он смотрел на меня. Я старалась не глядеть на него слишком часто, и тем вечером была застенчива, как никогда раньше. Когда я двигалась вдоль стола, наливая молоко, я знала, какое впечатление оказывает на него моё тело. Когда я наполняла его чашу, Эйнар смотрел на мои волосы, его лицо оказалось так близко, будто он хотел прикоснуться к ним. Я была взволнована, моё сердце выпрыгивало из груди, будто я делала что-то опасное. Не думаю, что когда-либо ещё я чувствовала себя такой застенчиво, ни до, ни после этого случая.

Но вышло так, что опасность грозила не мне, а Орму. Эйнар уехал на следующий день, даже не заговорив со мной. Я уже не помню, что сказал мне Орм, но я понимала, к чему всё идёт. Не думаю, что Халльдис одобрила эту идею, возможно, она знала больше. Когда я попыталась заговорить с ней о молодом человеке, который посетил нас, она просто поджала губы и отвернулась.

Я думала, что увижу Эйнара на следующей неделе, на осеннем пиру моего отца, но его там не оказалось. Этот пир был еще более щедрым, чем обычно. Во всей округе некому было соперничать с моим отцом в гостеприимстве, и он старался превзойти самого себя. Результаты оказались впечатляющими, хотя я и не одобряла подобной расточительности, видимо, из-за нужды детских лет или предчувствия будущего голода. Торбьёрн поприветствовал меня теплее, чем обычно. Может быть, из-за моего нового наряда или янтарного ожерелья, или он начал строить собственные планы по поводу моего будущего. Определенно, он выглядел довольным мной и моими приёмными родителями.

Отец с Ормом сидели во главе стола, почти соприкасаясь головами. Вдруг Торбьёрн с криком вскочил на ноги. Я увидела, как отец занёс кулак, и подумала, что он хочет ударить Орма. Торбьёрн был более крупного телосложения, чем мой приёмный отец, но Орм даже не пошевелился. Моя приёмная мать растолкала людей на скамье и встала между мужчинами. Она схватила отца за руку, мне показалось, что он ударит Халльдис, но он лишь оттолкнул её. Гости закричали, призывая его успокоиться, а я пробивалась через людей, пока мой путь не преградил стол. Отец даже не взглянул на меня.

— Так значит, я нуждаюсь в деньгах? — проревел отец. Он приблизил лицо к Орму и кричал на него. Орм сохранял хорошо знакомое мне суровое выражение лица. — И я, нищий, должен радоваться, что меня спасёт сын раба? Так, значит, ты говоришь? И я должен быть счастлив отдать свою дочь за сына обычного коробейника? Ты что же, думаешь, я пал так низко? Да как ты смеешь предлагать мне это на моём пиру, и при этом ешь моё мясо и запиваешь моим элем? И ты осмелился, ты сам сказал, договариваться с простолюдином насчёт моей дочери? Я доверил её тебе. Она жила у тебя все эти годы, и ты решил этим отплатить мне за доверие?

— Я лишь с добрыми намерениями для вас обоих, — сказал Орм, не повышая голос.

Моя приёмная мать стояла между мужчинами, бросая взгляды то на одного, то на другого, словно хотела перехватить удар. Впервые в жизни я заметила, насколько она выше Орма, и мне пришло в голову, что рядом они смотрятся довольно нелепо. Я никогда не замечала этого, пока они оба не столкнулись с моим отцом, споря за моё будущее.

— Добрые намерения? — язвительно произнёс отец. — Какое право ты имеешь на какие-либо намерения? У тебя не больше прав, чем я тебя наделил, а теперь нет и вовсе. Проваливай из моего дома вместе со своей женой, но не с моей дочерью. Гудрид останется здесь, я сам присмотрю за ней. И я больше не потерплю твоих интриг. И не вздумай распространять слухи о моей нищете. Видишь, какой пир я устроил, и какие подарки раздаю гостям? Так что не смей говорить людям, что я бедняк!

Думаю, Орм пытался ответить ему. Я помню, как смотрела на Халльдис, а она на меня. Нас разделял стол, она попыталась подойти ко мне, а я протянула ей руки. Я не могла говорить, вокруг было слишком шумно. Гости на лавках кричали, пытаясь вмешаться. Некоторые вклинились между Ормом и Торбьёрном. Стейнтор из Эйра заставил отца попятиться, призывая его угомониться. Остальные оттеснили Орма и Халльдис к дверям. Я хотела пойти за ними, но Халльдис снова посмотрела на меня и покачала головой. А потом они ушли.

Всю последующую зиму я ненавидела отца. Наши отношения изменились коренным образом. Он пытался поговорить со мной, но я избегала его. Всякий раз, когда он заговаривал со мной, я сидела с каменным лицом, уставившись на занавеси на стене. После ужина и до самой ночи он держал меня подле себя, пытаясь получить от меня ответ. Но я молчала. Я не пыталась вернуться в Арнастапи, не желая доставить ему удовольствия остановить меня. И хотя мы жили в стороне от торных дорог на Снайфельснесе, иногда у нас бывали гости, в эти вечера звучали истории и песни, и на этом фоне моё молчание казалось менее заметным. Я всегда была обходительна с гостями отца, обслуживая их за столом, как меня и учили, но получила репутацию холодной и равнодушной девушки. Иногда кто-то из гостей наблюдал, как я двигаюсь по комнате, совсем так же, как Эйнар в Арнастапи, но вряд ли кто-то из них обращался к отцу насчёт меня. Слухи о неважном состоянии дел Торбьёрна настораживали будущих женихов. А я думала, что не нравлюсь им. Мне часто говорили о моей красоте, но я решила, что, видимо, во мне есть какой-то изъян.