Карлсефни не дрогнул.

— Выслушай свой приговор, Торстейн, сын Эрика, и все те, кого ты привёл!

Он потянул меня к себе.

— Продолжай Гудрид. Суди!

Не знаю, видел ли он их, но я видела Торстейна: комки могильной земли налипли на саван, его пустые глазницы и белые кости, просвечивающие сквозь высохшую кожу. За ним я заметила Гримхильд, её жёлтая и сморщенная кожа обтягивала кости, за их спинами собрались остальные мертвецы, они выстроились между нами и дверью, я не могла их сосчитать.

Мне показалось, что мои ноги вот-вот подкосятся, и я опёрлась спиной о Карлсефни. Он крепко сжал меня, заставив смотреть на них.

— Гудрид, они услышали мой зов. Они явились на суд.

Я смотрела в тёмные глазницы Торстейна, они притягивали меня, мне казалось, что я свалюсь туда и утону. Я попыталась вдохнуть, но горло сдавило.

— Суди, Гудрид, суди!

Я заставила себя встать прямо, Карлсефни стоял за мной, я отвела глаза от пустых мёртвых глаз и прошептала:

— Ты должен удалиться в предназначенное тебе место. Ты должен уйти навсегда и не возвращаться. И тогда тебя ждёт покой.

Краем глаза я заметила, как Сигрид перекрестилась, тогда я тоже сотворила крестное знамение, но осенила не себя, а пространство перед собой, ради мертвецов, что стояли напротив. Они покорно склонили головы, и, подчинившись, медленно растворились в воздухе.

Торстейн был последним. Он скользнул ко мне так близко, что я могла протянуть руку и прикоснуться к нему. Я понимала, что не должна делать этого, и просто позволила ему уйти

Пространство между нами и дверью дома опустело. Я обернулась к мужу, обхватила его за шею руками и зарыдала, словно моё сердце раскололась. Он подхватил меня на руки и отнёс в дом, мы укрылись от дождя, уединившись на нашей кровати. Он говорил мне снова и снова, что любит меня, пока я не успокоилась, мне стало стыдно, что из-за меня поднялась такая суматоха. Конечно, я никогда не говорила ему этого, но пока я плакала, я ощущала дрожь его тела. Обычно, когда он видел женские слёзы, у него заканчивалось терпение, и тогда он просто выходил из комнаты. Не то что бы я часто докучала ему; обычно я не позволяла себе слёз. Но я никогда не забуду, что он сделал для меня в тот день, и с тех пор я никогда и ничего не утаивала от него и давала всё, что могла.

Призраки собирались в тени горы и смотрят вниз, на Санднес. Они видят зелёные лоскуты пастбищ и луга, напоминающие одеяла, которые повесили сушиться. Они видят постройки, которые, словно прялки, раскинули вокруг себя нити дорожек, утоптанные ногами и копытами. Поселение опоясывает берег, вытащенные на сушу остроносые лодки раскиданы и тут, и там. Призраки видят, как тщательно обустроено это место, всё увязано в единое целое, насколько уязвима зелень, что лежит между скалами и морем. Призраки смотрят сквозь серый дождь, который более не ощущают. Затем они уплывают вдаль, в горы, там нет зелени, а лишь вечные, неумолимые льды. Облака на севере сияют словно алмазы, освещённые отражённым ото льда светом.

Призраки никогда не вернутся в эти дома. Для них не разожгут очага. Зажатые между любовью, что соединяет их с жизнью, и блеском, который они не чувствуют, призраки растворяются в просторах пустынного севера, исчезая в ледяном свете.

Седьмое августа

Нам следует сегодня потрудиться, чтобы наверстать упущенное за вчера. Но я наслаждалась нашим разговором, и мы, конечно же, можем иногда отвлечься. История продолжается, так ведь? Ты почти исписал этот свиток пергамента и скоро дойдешь до рукоятки. Могу я взглянуть, как ты пишешь?

Странно, что любой человек, умеющий читать, взглянет в этот свиток и услышит мою историю, точно так же, как я рассказала тебе.

Он не сможет увидеть меня, стоящую здесь и заглядывающую тебе через плечо, он не ощутит запах кипариса и кухни, или не увидит ту курицу, клюющую на пороге кухни. Если задуматься, он может находиться в совершенно другом месте, даже в другой стране, и в другое время года. Он может сидеть в холодном скриптории в шерстяных перчатках, чтобы согреть руки, а снаружи кружит снег. Вряд ли он представит, как мы сидим здесь во дворе, и солнце так высоко в небе, что здания обители едва отбрасывают тень. Он точно не сможет разделить эти грецкие орехи с нами, — возьми ещё, бери горсть, и вообще, должно быть, человек испытывает странные ощущения, когда читает книгу. Как тебе удаётся читать без голоса, который направлял бы тебя? Как ты понимаешь, кто говорит? Куда ты смотришь, чтобы представить всё, что там написано? Смотришь ли ты на текст всё время, видя лишь черное и белое? Как ты видишь образы в голове, когда читаешь?

Да, я полагаю, мудрые люди в Италии тщательно обдумали все эти вопросы.

Что, разные цвета? Как рисунки на стене церкви? Или, скорее, как ткацкое ремесло?

Я не знала этого. Я даже не догадывалась, что книга может быть такой прекрасной. Много ли времени нужно монахам на изготовление книги? Ты знаешь, как это делается?

Слава Богу. Да, я понимаю. Агнар, а можно ли взглянуть на одну из этих книг женщине, которой закрыт путь в скрипторий или за кафедру собора?

А ты мог бы? Спросить его разрешения? Я была бы очень благодарна. Да, я очень хочу. Это будет что-то совершенно новое.

На чем мы остановились? Я никогда больше не видела Эрика Рыжего, Агнар. Он умер за два года до нашего возвращения домой. Когда я впервые увидела его, он был необузданным и опасным человеком, но он изменился. Там, на задворках мира, Эрик значил больше, чем император Священной Римской Империи здесь. Он не казался чем-то эфемерным, окутанным величием и политикой. Это был человек, которого все мы знали. Он не был добр. Эрик был жестоким, коварным и властным. Его смелость и притягивала к нему людей. Он казался щедрым, но, в конце концов, всё равно оказывался в выигрыше. Из дикой пустоши за краем света он создал страну, в которой могли жить люди. Я полагаю, его потомки будут жить там до конца времён, и благодаря ему мир стал немного больше, чем раньше.

Я должна рассказать, как плыть в Винланд. Нам предстояло отплыть от Западного поселения и поймать попутный ветер до отдалённого побережья. От Люсуфьорда мы взяли курс на запад, пока на горизонте не появились высокие горы Хеллюланда. Потом, держа новый берег по правому борту, мы последовали вдоль него на юг, пока скалы и ледники не сменились лесами. Затем нужно было отыскать ориентир — песчаный пляж, такой длинный и белый, что Лейф назвал его Фурдустандс. Посреди пляжа в море выдавался заметный мыс в форме киля, который мы назвали Килснес. От этого мыса день плавания до места, где берег уходит на запад. Затем нужно было разглядеть высокий остров к юго-западу, так что после Килснеса необходима хорошая видимость. Торвальд и его люди несколько дней стояли там лагерем, ожидая, пока не рассеется туман. Добравшись до острова, который назывался Бьярни, потому что охотничья партия Лейфа убила там белого медведя, в ясный день мы смогли бы увидеть на юге побережье Винланда.

В ясную погоду плаванье, как и сама жизнь, может показаться таким простым, но в любой момент погода может испортиться, и натянутая нить, на которой висит твоя жизнь, может оборваться. Позже стало ясно, что в некоторые года невозможно достичь Винланда, но мы пересекли пролив, что сейчас служит границей обитаемого мира, и для нас распахнулись двери в пустынные земли. Так что два деревянных корабля, несущие на борту сорок девять мужчин, пять женщин, шесть коров и быка, дюжину овец, шесть лошадей и клетки с курами, беспрепятственно проделали путешествие из мира смертных в мир, оставшийся неизменным с шестого дня сотворения. Хотя, конечно, это было не совсем так; мы везли с собой наше прошлое, будто не погребённый труп. Мы увидели всё, что описал нам Лейф, и спустя неделю после встречи двух кораблей в Люсуфьорде, ступили на остров Бьярни, всё это время оба корабля шли вместе.