Вот тогда я увидела, каков Карлсефни в гневе. Он заставил людей Снорри признаться, кто именно сделал это, и когда тех людей вытащили из дома, чтобы предстать перед ним, думаю, те всерьёз опасались, что их прикончат на месте. Лишь один из них осмелился говорить вызывающе, он утверждал, что они ради общего блага выбросили дьявольское мясо. Он продолжал говорить, когда Карлсефни подошёл и ударил его кулаком по лицо. Тот рухнул, словно оглушённый бык, корчась на снегу и ловя ртом воздух. Из сломанного носа лилась кровь, но никто не сдвинулся с места. Карлсефни пнул его ногой, и ударил бы снова, но Снорри встал между ними, схватив моего мужа за руку и закричал:

— Это мой человек! Не тронь его!

Я думала, драка неизбежна, но Карлсефни опустил руку, они со Снорри стояли вплотную, почти грудь к груди, уставившись друг другу в глаза. Затем, Карлсефни, переведя дух, сказал спокойным голосом.

— Твой человек. И что ты будешь делать, если он своим поступком убил нас всех?

— Он испугался.

— Вполне может быть.

— Говорили, что то мясо — бесовский промысел.

Человек, лежащий на земле, перекатился и неуверенно встал на четвереньки. Снег вокруг него порозовел от крови.

— Итак, ты изгнал бесов, — тихо сказал ему Карлсефни. — Ты дал нам возможность провести Великий пост вдвое строже. А как насчёт Пасхи? Есть ли какие-нибудь мысли о нашем воскрешении?

Стоящие вокруг люди выглядели крайне озадаченно.

— Думаешь, я сам не понимаю? — продолжал Карлсефни. — Очень хорошо, а ты понимаешь? Сейчас февраль. Мы не знаем, когда придёт весна. В мае, а может быть в июне. А теперь, когда ты выбросил большую часть пищи, припасов хватит едва ли на месяц. Так что ты собираешься предпринять?

— Бесполезно обвинять кого-то, когда дело уже сделано. Нам придётся охотиться за любым зверем, какого отыщем, — сказал Снорри.

— Вон там?

Карлсефни вытянул руку и все как по команде оглядели окружающий нас белоснежный мир, и во внезапно повисшей тишине, мы услышали вой ветра среди паковых льдов.

— Мы урежем пайки, — упрямо продолжал Снорри.

— Точно. А может, нам придётся умереть.

— Торфинн, — Снорри был одним из немногих, кто иногда называл Карлсефни по имени. — Этому не бывать. Пусть люди идут. Нам нужно поговорить наедине.

— Говори!

Но вместо этого Карлсефни отправился с ним. Они зашли в наш дом, и никто за ними не последовал. Я взяла маленького Снорри и отправилась к очагу Хельги, меня била дрожь. Когда родился Снорри, я поверила и доверилась ей. Хельга напоила меня горячим кислым молоком, и мы зашептались, чтобы никто нас не услышал. Я никогда не стала бы обсуждать с ней Карлсефни, это было бы предательством, но тогда я поймала себя на мысли, что говорю о Торхеле.

— Итак, где сейчас Торхель? — сказала она. — Его не было этим утром, так ведь? Ты думаешь, это его рук дело?

Я покачала головой.

— Зачем ему это? Он утверждает, что это мясо — дар Тора. Зачем ему злиться?

— Я не уверена.

Хельга отвела взгляд и уставилась в огонь. — Он говорил, что все наши несчастья из-за женщин.

— В каком смысле?

— О, многие здесь думают также. Говорят, если здесь есть женщины, то, они должны принадлежать всем, как рабыни. Они говорят, что мужчинам не следовало брать своих жён, и делать вид, что они тут как дома, когда остальные лишены всего этого. Это худший их всех миров, говорил Торхель, и многие согласны с ним. Вряд ли они выскажут это твоему мужу — видишь, как он поступил сегодня, но мой муж — обычный кузнец, а не хёвдинг, и они без колебаний нападут на него. Знаешь, мой муж говорил Снорри, что никуда без меня не поедет, и Снорри согласился, потому ему был нужен кузнец.

— Я не знала этого, — сказала я задумчиво.

— Ты многого не знаешь. Но твой муж необыкновенный человек.

— Женщины не имеют никакого отношения к мясу.

— Ты так не думаешь? Кое-кто думает, что у тебя больше власти, чем ты утверждаешь, Гудрид.

Это напугало меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты думаешь, мы умрем от голода?

— Нет, — я уверено покачала головой. — Нет, может быть будет трудно, но я уверена, что нет. Это не наша судьба.

— Уверена? Откуда ты можешь знать?

Я не знала, что ей ответить, но, думаю, я настаивала на этом, потому что у меня был Снорри, и я была готова бросить вызов любой силе, чтобы защитить его. Никакого колдовства, так поступила бы любая мать. Но больше всего я не хотела иметь ничего общего с Торхелем. Он вернулся на следующий вечер после того случая с китовым мясом, думаю, он слышал, что произошло, и никогда больше не заикался об этом. Та нужда, от которой мы страдали всю оставшуюся зиму, казалось, лишь раззадорила его, и он стал еще агрессивнее.

Итак, в том, что произошло дальше, не было никакой магии. Во время коротких ясных деньков мужчинам удалось перетащить лодки через лёд и загарпунить двух тюленей в открытом море. К нашим выгребным ямам вышел проснувшийся от зимней спячки медведь, его загнали в западню и убили копьём. Люди, рискуя жизнями, удили рыбу на кромке льда замерзающего моря, и им удалось поймать несколько морских собачек. Нам пришлось забить несчастных тощих овец, которые должны были оягниться в будущем году. Задолго до Пасхи вновь ударили морозы, и мы ждали окончания зимы до самого июня. А затем внезапно наступила весна, выплеснув гнев долгих голодных месяцев.

Двенадцатое сентября

Я весьма ценю то, что ты прислал мне, дорогой мой. Вино просто великолепно — мягкий и богатый вкус, это лучшее, что я пробовала. Это вино из монастырских виноградников? Какой ты заботливый, виноград тоже порадовал меня, я и не ожидала, ягоды такие больше и сочные. Интересно, а те ягоды, что мы собирали в Винланде, действительно были виноградом? Если так, то за сотни лет выращивания винограда в Италии его вкус изменился до неузнаваемости. Давно ли в этой стране люди лакомятся виноградом и пьют вино, Агнар?

Ты считаешь, с самого потопа? А до него? Рос ли виноград в райском саду? Ты затрудняешься с ответом, так ведь? Рим такой старый город, я не чувствую здесь себя как дома. Такой древний и культурный, обременённый прошлыми. Когда я болела, то вначале подумала, что не хочу умереть здесь. Я наблюдала, как солнечный луч двигался по стене кельи, показывая трещины в штукатурке, в солнечном свете клубились тучи пыли, невидимой в тени. Пыль из прошлого, может быть пыль людей, всё, что они когда-то построили здесь — всё разрушено и забыто. Я лежала в постели, слишком слабая, чтобы поднять руку или повернуть голову, и наблюдала за пылью. Пылинки кружились в жарком воздухе, казалось, это движение никогда не прекратится. Почему прошлое так будоражит нас, Агнар? Почему не лежит спокойно? Луч солнца двигался по стене, я лежала под одеялом, после этих месяцев жары и болезни я чувствовала себя такой высохшей и невесомой, как лист пергамента. Когда солнце зашло, опустилась ночь, мягкая, словно бархат, она буквально укутала меня, и я подумала, что в тихой темноте совсем не страшно. Я думала о своей любви, будто я снова молода и опять рядом с ним, мне казалось, что в эту сладкую ночь стоит лишь протянуть руку, и его рука окажется рядом, ожидая меня. Он был там, и я уверена, он присутствовал там, совсем как много лет назад, когда мы были молоды. Я вспомнила его крепкие объятия, как он наваливался на меня всем весом, и мы двигались вместе. Будто он снова здесь на самом деле, а не только его душа, ожидающая меня. Тогда я подумала, что, возможно, были времена, когда мы были едины телом и душой, доказательство нашей любви при жизни, и моя душа обязательно отыщет его душу. Возраст — всего лишь оболочка, скорлупа, которой мы обрастаем, Агнар. Я всё ещё ощущаю себя внутри этой оболочки, и когда умру, думаю, останусь такой же, какой он меня запомнил.