Он горевал, что не может дать мне рабов для прислуги, повторяя, что когда разгребёт снег, то вызовет нескольких полевых работников. Я продолжала настаивать, что отсутствие слуг — последнее, о чём я беспокоюсь, к тому же я не хотела, чтобы кто-нибудь ещё находился рядом с женщиной, которая приносит одни несчастья. Мне было совсем не трудно готовить пищу для нас обоих. Я была очень признательна Торстейну и Гримхильд за предусмотрительность, в доме были внушительные запасы сушёной рыбы и мяса. И, конечно же, я так и не призналась, но, чтобы хоть немного облегчить надломленную невзгодами душу, я занялась уборкой, чего не посмела бы сделать, будь Гримхильд жива. Похоже, ты удивлён моей чёрствостью, хотя будь я мужчиной, тебя вряд ли так же поразил рассказ о том, как я вырезал целое поселение. Мой муж умер, я оказалась запертой в доме, как в ловушке, где мёртвые превосходили живых числом на десяток или даже более. И ты не вправе судить меня за то, что мне немного полегчало, когда я слегка отмыла в тёплой воде от жира горшки из мыльного камня. В первый раз, с тех пор как их выточили. Порой Торстейн Чёрный становился рядом, хмурился и ворчал: "Ты же моя гостья, и не должна заниматься такими вещами за меня". В ответ я огрызалась: "А что, если бы не я, ты бы сам оттёр их?" После чего он снова заводил разговор о том, чтобы вызвать рабов, и тогда я жалела, что раскрыла рот.

Порой он был чутким, как женщина. Уверена, что я не была для него самым удобным компаньоном. Ну, я знаю, что никогда не была тихой или послушной, какой большинство мужчин хотят видеть своих жён. Мы часто ссорились с моим мужем Торстейном, потому что я перечила ему и гнула своё, продолжая спорить, пока у него не заканчивались слова, и тогда он распускал руки, а я кричала на всю ферму, и все слышали, какими обидными словами я его называла. А с Карлсефни мы не ссорились, потому что он был сдержанным человеком, с годами и я стала менее вспыльчивой, думаю потому, что со мной никто не спорил. Несколько раз мне всё же удавалось разозлить Карлсефни, и тогда мне по-настоящему становилось страшно. Он никогда не кричал и не бил меня, но больше всего меня пугала его тихая ярость. Я редко наблюдала её, и почти никогда эта ярость не изливалась на меня.

Торстейн Чёрный не был моим мужем, но нам предстояло прожить с ним вместе всю зиму. Он терпел все лишения, так же, как и я, и вновь повторял, что ему со мной хорошо, но я помню, какие неудобства ему причиняла. Я просыпалась ночью и всхлипывала, зовя своего мёртвого Торстейна. Каждую ночь мне снилось, что я своими руками убиваю Торстейна, и я просыпалась от ужаса. Жаль, что я не могла искренне горевать и оплакивать его, ведь он этого заслуживал, но это был бы не траур, а настоящий кошмар. Торстейн Чёрный взял в руки топор и уложил восставший призрак своей жены, лишь потому, что он угрожал Торстейну и мне. Возможно, если бы мы не оказались там, Гримхильд осталась в живых, и её призраку не пришлось бы вставать. Помню, как лежала в объятиях Торстейна Чёрного и кричала: "Я не убивала его! Я не хотела его убивать!", а он сжимал меня крепче и твердил снова и снова, "Нет Гудрид, ты никого не убивала. И никому не причиняла вреда. Ты ни в чём не виновата".

Однажды ночью, пытаясь утешить меня, он сказал:

— Если с тобой заговорит призрак Торстейна, он скажет тебе лишь хорошее. Весной ты отвезёшь его тело в Братталид, и благодаря тебе он будет покоиться с миром. Думаю, он желает, чтобы твоя жизнь сложилась впредь более удачно, и мне кажется, что после всего этого, так и случится.

— Почему ты так думаешь? — спросила я, повернувшись к нему, потому что на самом деле ждала, чтобы кто-нибудь сказал мне, что жизнь не всегда будет ко мне так сурова.

— Я уверен в этом, Гудрид. Ты вновь выйдешь замуж. Предполагаю, ты уедешь из Гренландии, здесь не место для такой женщины, как ты. Возможно, тебя возьмёт в жены исландец. Но ты обязательно выйдешь замуж, и вы проведёте вместе долгие годы, твои дети прославят твой имя, и ты положишь начало династии, что будет продолжаться поколениями.

Я рассмеялась сквозь слёзы.

— Ты же не провидец, Торстейн, и не можешь этого знать.

— Ну да, я обычный деревенщина. Но порой даже таким как я, даётся маленький дар. И такая прозорливая женщина, как ты, может посмеяться надо мной, — и тогда я ущипнула его, — но я точно знаю то, что знаю.

Это правда, Агнар, он знал. А если бы не знал, не думаю, что стал бы искушать капризную судьбу, чтобы просто успокоить меня. Я считаю, он действительно знал. Здесь, в Риме, Торстейн Чёрный представляется тебе дикарём. Ты видишь его грязным, со всклоченными волосами, огрубевшее от непогоды тёмно-коричневое лицо, словно выделанная кожа. На нём засаленные штаны из тюленьей кожи, сапоги мехом наружу, и куртка из толстой медвежьей шкуры, которая когда-то была белой. На поясе два ножа без ножен. А если бы ты видел, как он разрывает пищу пальцами, вместо того, чтобы пользоваться ножом, и постоянно жуёт сырую ворвань, так что насквозь пропах ей, то с отвращением отпрянул прочь. Ты считаешь его грубым мужланом, который не в состоянии связать двух слов на родном языке, ты опустил бы перед ним глаза, чтобы не пришлось с ним заговорить. Нет, даже просто представить его здесь, в Риме невозможно, это всё равно, что мысленно соединить оба конца мира. Иногда я забываю, где сейчас нахожусь, но до сих пор вижу его таким, каким запомнила, хоть это и невероятно.

Он всегда держал данное мне слово, и я довольна, что смогла кое-что сделать для него. Весной, как только море вскрылось ото льда, мы починили корабль, вышли в море, и довольно легко добрались до Эриксфьорда. Когда мы вернулись в Братталид, Эрик принял меня в свою семью, будто родную дочь. На самом деле, согласно его понятиям, так и было. Не ко всем вдовам относятся так хорошо, но в семействе Эрика научились великодушию у него самого, и когда пришло время, Эрик устроил мне свадьбу, будто я его родная дочь, но об этом позже. Когда я рассказала, что для нас сделал Торстейн Чёрный, Эрик был готов отблагодарить его как угодно, что бы я для него ни попросила. Именно так Торстейн получил от Эрика ферму, и с тех пор к нему стали отпроситься, как к родственнику хёвдинга.

Я боялась возвращения в Братталид из-за дурных новостей, которые мы принесли, но, когда мы сошли на берег, оказалось, что наша история не стала неожиданностью. Когда люди спустились на берег, чтобы помочь вытащить корабль на сушу, шёл дождь. Тела молча вынесли и уложили на землю. В сыром воздухе повис запах смерти, и очень скоро над тем местом, где мы стояли, закружились мухи. Я не помню, как именно я озвучила эту новость, но буду до самой смерти помнить лица Эрика и Тьёдхильд, когда они услышали это. Ни один не произнёс ни слова, и не пожаловался. Эрик Рыжий стоял неподвижно и смотрел на море. Тьёдхильд, казалось, ушла в себя, и я помню, как рассматривала её лицо, тонкую морщинистую кожу, обтягивающую череп, мне казалось, я привыкла видеть во всём смерть. Затем я почувствовала, как кто-то положил руку мне на плечо, я оглянулась и увидела Лейфа. Он смотрел на меня серьёзно, но без скорби. Я знала, он тяжело переживает потерю обоих братьев, но уверена, что никогда и никому не покажет своих чувств. Он сказал мне:

— Тебе пришлось нелегко, Гудрид, — чего никто мне ни разу не говорил, а затем взглянул на своих родителей. — Гудрид, — продолжал он, — давай отойдём ненадолго? Я хочу кое-что сказать тебе.

Озадаченная его словами, я отправилась с ним, мы поднимались от берега по песчаной тропинке, среди чертополоха и лапчатки.

— Тебе выпало тяжёлое возвращение домой.

— Да и тебе нелегко, — сказала я.

— Гудрид, твой отец...

Как только он заговорил, я сразу догадалась, что он хочет сказать, и поняла, что должна была узнать об этом раньше. Если бы я не была настолько поглощена своим горем, своей несправедливой судьбой, я смогла бы понять, что Торбьёрн тоже повстречался со своей судьбой той же зимой.