Я положила ладони на свой большой живот.

— Целый кит? Правда?

— Тебе лучше знать, — сказал он и прошёл мимо, не проронив больше ни слова.

Карлсефни выслушал новости Торхеля с нескрываемым облегчением. Все мы сразу же отправились туда, нагрузив на двух лошадей верёвки, ножи, пилы и пустые корзины. Мы миновали пляж из серого песка, между лесом и линией, отмечающей самый высокий прилив, пробрались через кустарник, и на втором пляже увидели большого серого кита, всё, как и описал Торхель.

Запаха разложения не чувствовалось. Я подошла прямо к китовому глазу, по сравнению с огромной тушей глаз казался очень маленьким, совсем как у человека, и заметила, что в нём всё ещё теплится жизнь. Когда мужчины начали взбираться на кита, животное слабо пошевелило хвостом, а когда они сделали первый разрез, кит так сильно ударило хвостом, что кто-то свалился на песок. Тогда Карлсефни забрался на массивную китовую голову, вытащил меч и погрузил его в дыхало. Оттуда брызнула тёмная кровь и заструилась вниз, стекая по туше. Животное дёрнулось и затихло. Я наблюдала, как медленно мутнеет его глаз. Карлсефни вытер меч и убрал в ножны, затем съехал с китовой туши и встал рядом со мной. Торхель подошёл к нему.

— И что теперь, вы, христиане, скажете? — сказал он. — Разве старый добрый Рыжебородый не оказался щедр, не то, что ваш Христос? Или ты не рад, что у тебя человек, который всё ещё слагает стихи в честь Тора?

— Было бы лучше, если бы ты помалкивал об этом, — всё, что ответил ему Карлсефни.

— Замалчивать правду? И с какой это стати?

— Так же, как и я, ты понимаешь, что, если люди подумают, что этот кит — происки дьявола, они не притронутся к мясу. Зима уже наступила, и, если мы не принесём это мясо домой и не высушим его, нам конец. Так понятно?

— А что насчёт тебя, Карлсефни? Ты не боишься дьявола? Что это за тварь, по-твоему?

Карлсефни взглянул на кита, мужчины уже начали сбрасывать вниз вырезанные куски ворвани, на миг на его лице мелькнуло сомнение, но, когда он обернулся к Торхелю, от нерешительности не осталось и следа.

— Я думаю, что это просто мясо, — сказал он и пошёл прочь.

Той ночью мы все спали как убитые после тяжёлой дневной работы. Прежде чем мы поднялись утром, я спросила Карлсефни, о чём он подумал, когда смотрел тогда на кита. Он лежал ко мне спиной, и ответил не сразу.

— Ни о чём, — сказал он, в конце концов, — я думал, что знаю каждого кита в океане, но такого вижу впервые.

— А чем он отличается?

— Они все разные. Но этот, ты видела его шею? Серая с левой стороны, и белая справа. А плавник слишком близко сдвинут к хвосту. О таких тварях я ничего не слыхал.

— А мясо такое же, как у остальных.

— Так и есть. Я подумал также. Но что это за чудище, Гудрид? Он может быть животным, а может быть и духом, возможно, в море происходят какие-то необычные скрещивания, о которых никто ничего не знает.

— Ничего необычного, — заметила я. — Если задуматься, кто мы сами? Разве наше место не где-то между животными и призраками? Возможно, мы боимся это чудовище, потому что слишком хорошо знаем, что привело его сюда.

— Ты имеешь в виду сон?

— Мясо на зиму для нас появилось не из снов.

Я потянула его за плечо, заставив повернуться и посмотреть на меня.

— Мы заплыли очень далеко на юг. Говорят, в Африке обитает много необычных тварей. И Торхель молился своему тёзке, как и твоему тоже, Тору, который всю жизнь защищал тебя. И не похоже, что тебя это смущает, Карлсефни.

— Нет.

Он накручивал на палец пядь моих волос, не глядя на меня.

— Но эта страна не принадлежит старым богам, а христианский мир заканчивается за дверью церкви Тьёдхильд. Ты знаешь, я больше доверяю собственным суждениям, я всегда поступал так. По-моему, Торхель — опасный человек.

— Он нашёл кита. А нам была нужна пища.

— А откуда он узнал про кита? Нет, не отвечай, не хочу знать. Но, держись от него подальше, Гудрид.

Я вспомнила сон с Торхелем и испугалась. Я не могла прогнать его оттуда, а значит, каким-то образом ему удаётся проникнуть в наши души. Карлсефни был не тем человеком, что стал бы мириться с этим, хотя, из-за своей замкнутости, он относился к жене более ревниво, чем остальные мужчины, это проявлялось и в мыслях, и внешне. Я подумала о своём огненном заговоре, и задалась вопросом, где мог быть в тот момент Торхель. Тогда я решила, что впредь надо будет вести себя более осмотрительно, чтобы не накликать зло. Я не особо заботилась точно следовать ритуалу, как, например, Халльдис делала это дома, я подумала, что здесь, в Винланде, нам нечего бояться призраков. Я подумала о своём ещё не рождённом ребёнке и страстно захотела, чтобы Торхель впредь не обращал на меня внимания.

Должно быть, Карлсефни наблюдал за моим лицом, потому что он опустил мою голову на своё плечо и обнял меня.

— Ты не виновата, — повторял он. — Это не твоя вина. И, слава Богу, теперь у нас есть мясо. Даже если это мясо даровали нам злые духи, ты тут не при чём, и мы, конечно же, не вправе отказываться от мяса. Но всё же, держись подальше от Торхеля. Не провоцируй его, не позволяй ему приблизиться к тебе. Тем более, теперь тебе не нужно рисковать. Не будешь?

— Нет.

— И ты послушаешь меня?

— Да.

— Замечательно. Не переживай, а со всем остальным управлюсь я.

Той зимой он очень хорошо справился со всеми делами. Теперь, когда мы изгнали призрак голода, люди расслабились, и когда море замёрзло, мы стали обустраивать нашу домашнюю жизнь. Зима оказалась более суровой, чем предсказывал нам Лейф, — нам выпало всего лишь несколько ясных дней, а в остальное время метель шла за метелью. Но даже в Йоль нам вполне хватало дневного света, и мы разводили в очагах настоящий огонь. Запах дыма от горящих дров всегда возвращает меня мыслями в Винланд. Первым делом мы смастерили в наших новых мастерских несколько саней, на которых мы в погожие дни ездили в лес. В Винланде нам не приходилось топить очаги навозом или сушёными морскими водорослями, мы жгли дрова, сколько хотели. Мой сын Снорри родился в последнюю ночь Йоля, открыв глаза, он первым делом увидел пламя, и в последующие несколько дней, когда его душа ещё гостила в его крохотном тельце, он часто поворачивал головку и рассеяно смотрел на огонь голубыми, как у всех новорожденных, глазами. Даже теперь, он иногда так делает. Теперь он стал хёвдингом в Глауме вместо своего отца, а его сыновья выросли такими же высокими, как и он сам. Кажется, в нём уже не осталось ничего от младенца, он так ясно смотрит на вещи, но иногда я бросаю на него взгляд через очаг, и вижу, как он, уставившись в пламя, блуждает где-то далеко, будто окружающий его мир всего лишь тень, мимолётное видение. И тогда я размышляю о том, где он родился, о том странном месте, что было нам домом, и задаюсь вопросом, а помнит ли он что-нибудь.

У нас не было священника, поэтому мы окрестили его сами, а Снорри Торбрандсон стал его крёстным отцом. Я была рада, когда мы это сделали. Безымянной душе невыносимо скитаться в этих пустынных землях, а путешествие в мир людей — самое опасное из всех. Равнодушие Господа — ужасная несправедливость, он предложил свою защиту лишь тогда, когда самое худшее уже закончилось.

И даже когда мы благополучно крестили Снорри, я ненавидела Торхеля, который крутился возле нас. Он знал это, но всё равно старался держаться поблизости. Хотя он и жил в северном, самом дальнем от нас доме, у него всегда находились причины прийти и усесться возле нашего очага. Люди всегда радовались ему, потому что он был скальдом, и вечерами веселил нас остроумными изречениями на всевозможные события, что случались в нашем новом поселении. Но, кроме этого, он был довольно злопамятным человеком и никогда не упускал возможности напомнить о том ките. Он любил слагать стихи, в которых высмеивал христиан, отпуская колкости о тех, кто повернулся спиной к Тору. На Сретение нас поразила болезнь, все мучилась животами. Слава Богу, болезнь не попала в молоко для ребёнка, и всё обошлось, хотя заболели более половины людей, и тогда Торхель воспользовался случаем открыто озвучить подозрения насчёт китового мяса, полагаю, он сделал это шутки ради, ведь он первым обнаружил кита. После этого многие отказались есть китовое мясо. Возможно, то было не просто суеверие, рано или поздно всё равно откажешься от пищи, которая вызывает рвоту. Всё закончилось тем, что несколько людей Снорри однажды ночью проникли на склад, вынесли остатки мяса и выбросили его в море.