И это явно была еще одна из неприятных особенностей, которым оказались подвержены реграданты: их манера речи претерпевала самые непредсказуемые изменения, ассимилируя речевые паттерны доноров.

Но в тот момент Макс подумал об этом мельком, чисто автоматически. Расталкивая гомонивших наблюдателей, он устремился в коридор.

5

То, что Макс увидел в процедурной, показалось ему в первый момент настолько диким и немыслимым, что на миг он даже прикрыл глаза — как если бы рассчитывал, что попал под воздействие морока, который необходимо развеять.

Сашка не соврал: бывший директор зоопарка и вправду пропал по стола для экзекуций. Равно как пропали из помещения и все восемь представителей клиники, которые должны были приговоренным заниматься. И можно было бы даже представить, что все они просто-напросто переправляли в другое помещение подвернутого принудительной экстракции Зуева. Вот только — кое-что не позволяло думать так.

Во-первых, рядом со столом так и стояла хирургическая каталка, на которой должны были увезти Петра Зуева после исполнения приговора. И Макс ни секунды не верил в то, что здешние доктора стали бы выносить отсюда нового безликого на собственных руках.

Во-вторых, ремни, которыми Зуева к медицинскому столу прикрепили, были не расстегнуты, а разрезаны. Тем, что освобождал от них бывшего директора Московского зоопарка, явно дорога была каждая секунда.

И, в-третьих, впасть в иллюзию не позволил бы вид юриста с высокими залысинами, который только что зачитывал приговор. Он вяло шевелился теперь в своем застекленном отсеке — и как будто даже отбивался от охранника Макса, который пытался к нему подступить. На затылке рыжеватые волосы мужчины слиплись от свежей крови. Макс даже не знал, чего именно хотел его прикрепленный: оказать помощь этому человеку или немедленно его допросить.

Но — чего он сам хочет, Макс знал. Быстро шагнув к поверженному юристу, он склонился над ним и задал только один вопрос:

— Вы слышали, что именно говорил Зуев, когда его пристегивали к столу?

Лысоватый юрист слышал — и немедленно сообщил Максу, что. А потом прибавил:

— Я даже не понял, кто оглоушил меня — тогда, в темноте.

Но — это обстоятельство Макса в данный момент уж точно не волновало. Он выхватил из кармана свой мобильный телефон — радуясь, что корпорация «Перерождение» обеспечило его этим гаджетом, почти прекратившим существовать в эпоху информационной инволюции. Однако набрать номер полиции он не успел.

Мобильник пронзительно пиликнул — пришло SMS-сообщение от Настасьи. И, когда Макс его прочел, про вызов полиции он позабыл напрочь.

Референт о чем-то спрашивал его, даже голос позволил себе возвысить. И даже юрист, который встал-таки с пола и прижимал теперь ладонь к своему кровоточащему затылку, сделал к Максу два шажка и что-то произнес. Однако их слова звучали для Макса будто из другой вселенной. Он вызывал телефон Настасьи — с которого сообщение было отправлено всего минуту назад. Но слышал одну лишь музыкальную заставку: фрагмент увертюры к опере Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».

Январь 2087 года

Москва

1

Настасья Рябова ощущала себя так, как если бы её жизнь стала подобием сумасбродного бала-маскарада Эдгара Алана По — того самого, в конце которого появляется Красная Смерть. Её мать, которую она много лет считала утонувшей, вернулась к ней — живой и относительно здоровой. Но выглядела она теперь как бывшая Настасьина соседка по дому Карина — сестра Ивара Озолса, её погибшего друга детства и почти жениха. Настасьин отец, о котором девушка думала, что и он утонул вместе с матерью, тоже оказался вполне себе жив. Да еще и выяснилось, что все последние девять лет он постоянно находился рядом с Настасьей. Только, пройдя трансмутацию, принял облик её деда, маминого отца — профессора Петра Сергеевича Королева, который и в самом деле погиб. А теперь, после повторной трансмутации, её папа стал выглядеть как Денис Молодцов — президент всесильной корпорации «Перерождение»: монопольного поставщика на рынок пресловутых капсул Берестова, благодаря которым трансмутация и была возможна.

Но всё же сегодня Настасья чувствовала себя вполне счастливой. Завтра, в день Рождества по юлианскому календарю, корпорация «Перерождение» должна была объявить всему миру о начале самого широкого применения нового открытия гениального Максима Берестова: технологии реградации. Ну, то есть — открытие это было не столько Макса, сколько профессора Королева. Однако существовали причины, по которым этого упоминать никто не станет.

И счастлива Настасья была не столько за себя, сколько за Макса — который за минувшие полгода стал не почти, а самым настоящим её женихом. Да, в этом была дикая, вывихнутая ирония. Ивар так и не успел сделать ей предложение. Да что там, они и в любви-то друг другу объясниться, по сути дела, не успели. Зато теперь человек с лицом Ивара подарил ей обручальное кольцо, и они уже назначили дату свадьбы: на Красную горку: в первое воскресенье после Пасхи — четвертого мая. До этого момента оставалось еще почти четыре месяца, но — в глубине души Настасья была этому даже рада. Поскольку, прежде чем выходить за Макса, она должна была кое-что уладить в собственной жизни — то, без чего её брак оказался бы кургузым, неправильным. То, без чего вся её семья оказалась бы неправильной.

Потому-то сегодня, когда Макс укатил с утра пораньше по одному крайне неприятному делу, она кое-кому позвонила. Собственно, первый-то звонок по этому номеру Настасья сделал еще десять дней назад, до наступления Нового года. И формальный повод был — поздравление с грядущим праздником. Однако истинная причина обоих звонков — и тогдашнего, и нынешнего, — была очень хорошо понятна и ей самой, и тому, чей номер она набирала. Точнее — не тому: той. Женщине, которую она и прежде-то не называла мамой, только — Машей. А теперь при виде неё у Настасьи с языка так и норовило сорваться другое имя: Карина.

По счастью, у Марии Рябовой имелся мобильный телефон — как и у самой Настасьи. Так что связаться с нею, соблюдая конфиденциальность, никакого труда не составило. О сделанных телефонных звонках Настасья не планировала говорить никому. Ни своему отцу, ни даже Максу, в чьей квартире они проживали вместе еще с прошлого лета. А с ними компании в квартиру вселился и третий жилец — огромный черный пес: ньюфаундленд Гастон, любимец их обоих. Да что там — любимец всех, кто только его знал!

По большому счету, квартира эта была не Макса — его отца, Алексея Федоровича. Макс провел в этом доме на Большой Никитской только первые восемь лет своей жизни, а затем — по причинам, о которых крайне не любили упоминать отец и сын Берестовы, — переехал к бабушке и дедушке в Санкт-Петербург.

Впрочем, насколько поняла Настасья, в этой квартире мало что переменилось за четверть века, что с того момента прошли. Разве что — входные двери стали более массивными и замков в них прибавилось. Зато звук, с которым сработал видеозвонок, наверняка остался тем же, что и во времена детства Макса. Настасья глянула на экран, коротко выдохнула и пошла отпирать дверь. А Гастон, всё утро ходивший за своей хозяйкой по пятам, тут же пошлепал за нею следом в прихожую.

2

Гастон очень любил своих людей. Он всех людей любил, конечно же, такова была его суть. И такова была природа всех ньюфаундлендов: быть рядом с людьми, помогать им, защищать их, спасать даже ценой своей собственной жизни. Однако люди, с которыми он разделял свою жизнь — это всё-таки было не то же самое, что все остальные. И потому его собачье сердце не оставляло беспокойство с самого утра — с момента, как хозяин ушел невесть куда, а хозяйка поговорила с кем-то по странной плоской коробочке, и после этого разговора стала сама не своя. У неё даже запах переменился — стал резким и горьковатым, как у миндальных пирогов, которые ньюф терпеть не мог.