Глава 1.

Марилия. Юг. Поместье герцогов Стефановичей. 3205 год.

На юге Марилии осень, наконец, начинала теснить жаркое, долгое и невыносимое для меня знойное лето, вечера становились длиннее и прохладнее, листья на деревьях — разноцветными, а вода в реках и озёрах — освежающе прохладной. В Тангрии осень давно наступила, и тангрийцы уже давно наслаждалась осенним пасмурным небом, мелким теплым дождем, под которым я раньше так любила гулять, разноцветными деревьями, которые так радуют глаз. Тангрийцы… бывшие тангрийцы, конечно… Ведь Тангрии больше нет. Есть Южная провинция великой империи Марилии. Чтоб ее разнесло в клочья, эту Марилию!

Я поежилась от вечерней прохлады и от своих мыслей. В Марилии осень приходила неохотно, когда на большей части бывшей Тангрии уже вовсю готовились к зиме. А я так люблю осень… только тангрийскую, а не это… недоразумение.

Третий год я проживала в небольшом поместье, принадлежащем моему другу по академии магии атеру Кирстану Стефановичу, принцу Марилии, которому я была обязана спасением из плена.

Поместье Кирстана находилось на Юге Марилии в какой-то глуши за тридевять земель от столицы-города Мара. К нему шла всего лишь одна достаточно опасная и труднопроходимая дорога через невысокие горы, больше похожие на холмы, по которым, однако, регулярно сходили опасные оползни и сели. Именно из-за отдаленности этого поместья Кир и выбрал его местом моего проживания.

Само поместье было не очень большим, с минимальным количеством слуг, которые все без исключения принесли Киру и мне магическую клятву верности.

Я облокотилась на мягкую спинку скамейки в густом и уже по-осеннему зеленовато-желтеющем саду, кутаясь в тонкую шаль, прикрыла глаза, размышляя о своей Земле, по которой очень скучала. Здесь же мне все было не то и не так. Чужое, не родное. Не такие дожди, не то небо, не та природа, не та погода… Все раздражало.

Мне хотелось увидеть Ледяное озеро, родной дом, леса Стенфилдов и Тубертонов, где я была так счастлива в детстве, но я осознавала, что это стало невозможно, в ближайшем будущем точно. Я ещё очень долго не увижу родные места, не смогу сходить на могилы к погибшим родителям и чете Тубертонов. Тоска грызла сердце, а понимание несправедливости того, что произошло с моими родными и Землёй, отравляло кровь чёрной злостью.

Искусственный пруд, с почти чёрной зеркальной водой, в котором плавали белые и черные прекрасные лебеди с длинными изящными шеями, не затрагивал тайных струн в душе так, как когда-то их затрагивало Ледяное озеро. Я совсем не обращала внимание на красоту и очарование места, в котором находилась. И так было не потому, что я привыкла к этому саду, пруду и самому пейзажу за последние три года, а потому, что я всей душой ненавидела Марилию и все, что с ней связано, даже ее природу. Моя внутренняя сущность постепенно, с каждым прожитым днем в этом месте, становилась все больше такой же чёрной и зеркальной, как этот искусственный пруд, потому что она озлобилась и отторгала от себя все хорошие чувства. А ведь раньше я была магом земли и, априори, не могла испытывать подобные чувства к природе. Не могла, но теперь могу, потому что я очень изменилась. И потому что теперь я не маг земли, а обычная женщина.

Прекрасные лебеди медленно и царственно плавали в пруду, не обращая внимание на равнодушную к ним зрительницу, а я пустым взглядом смотрела сквозь них.

Для всего магического мира Вериус я умерла три года назад от кровоизлияния в мозг в Тангрии в госпитале для военнопленных. Мое тело кремировали в крематории госпиталя на следующий же день после «смерти». Для кремации заговорщики отрезали часть моих волос и ногтей, которые добавили при кремации чужого женского тела. Кирстан сказал, что оно принадлежало одной из пленных женщин тангриек, умершей от тяжелой болезни за день до моей «смерти», и немного похожей на меня.

Урну с «моим» прахом захоронили в госпитале для военнопленных в колумбарии крематория, который местные служители прозвали Стена Скорби Тангрии. Ее поместили в отдельную ячейку, которую закрыли мемориальной плитой с надписью: «Графиня Лорианна Тубертон, тангрийская аристократка Зарданского округа бывшей империи Тангрии. Даты жизни и смерти: 1 мая 3180 года — 3 июня 3202 года. Место смерти — Главный военный госпиталь Зарданского округа бывшей империи Тангрии. Причина смерти — кровоизлияние в мозг». Кратко, ясно, исчерпывающе.

В этом колумбарии таких ячеек, заполненных урнами с прахом военнопленных, было много сотен, а, возможно, и тысяч. Кирстан позже рассказывал, как настаивал на развеивании моего праха, боясь в будущем каких-либо некромантских экспертиз, но глава крематория, мрачный атер Датинич, категорически ему отказал, обосновав отказ тем, что в соответствии с межземельными нормами права, за соблюдение которых атер Стефанович больше всех и радел, в течение трех лет с момента захоронения урны с прахом родственники умершего, как близкие, так и дальние, с соответствующими документами могут затребовать урну у крематория. И только по истечении трех лет прах можно будет развеять. Кирстан ничего больше сделать не смог, чтобы не вызывать подозрения. Оставалось только ждать.

Сейчас, спустя три года с тех кажущимися до сих пор нереальными событий, урну можно затребовать, но кому она нужна? Кому? Тоска снова вгрызлась острыми зубами в страдающее сердце. Все родные мертвы, муж пропал без вести, а Джейсон не подавал никаких признаков, где его можно найти. Уже три года мы не могли напасть на след исчезнувших братьев Тубертонов. А больше у меня никого не осталось. Никого. Только тётя Кристина, подданная империи Марилия, но ей совсем не нужно знать, что я осталась жива. Это знание станет опасным для неё… и для меня.

Я смотрела на черную зеркальную воду пруда и видела в ней себя. Ещё совсем молоденькую и счастливую, в родительском доме, пусть небольшом, но для меня самом лучшем, который марилийские солдаты сожгли несколько лет назад, во время проклятой Кровавой мясорубки под Зарданом.

Перед мысленным взором мелькали комнаты и коридоры родного дома, малая уютная столовая, гостиная, прихожая, огромный бальный зал, широкая лестница…

…Я спускаюсь по ней в шикарном бальном платье на своё совершеннолетие. Внизу стоят мама с отцом с восторженными лицами и Кристоф… тогда ещё даже не жених… мой будущий муж…

Такой красивый дом…

Такие счастливые мы…

Кристоф… смотрит на меня…

Усилием воли я остановила опасные воспоминания. Дальше я запрещала себе вспоминать, иначе становилось очень больно. За три истёкших года я выдрессировала себя словно цирковую собачонку и, когда воспоминания становились опасными для расшатанной нервной психики, я принудительно останавливала саму себя, хотя…

Когда жизнь отнимает у тебя всё, остается только вспоминать.

Я плотнее закуталась в шаль. Когда начинала нервничать и переживать, сразу начинала мерзнуть, хотя совсем не была мерзлячкой. Раньше…

Это был странный внутренний холод, проникающий изнутри, пробирающийся до самого сердца и постепенно превращающий его в глыбу льда.

Как и этот странный внутренний холод, боль моей души… она тоже шла изнутри.

Иногда я думала, что нестерпимая боль должна ломать человека, его кости и душу, ломать его внутренний стержень, особенно когда эта нестерпимая боль двойная: физическая и душевная. Но, испытав столько боли в жизни, сколько трудно вынести любому обычному человеку, я однажды поняла, что не сломалась. Хотя сначала и думала по-другому. Поняла, что боль закалила истерзанную душу и сделала меня сильнее.