– А этих двоих, кто с погибшим был, раньше не видели?

– Нет, не видала.

– Почему вы их запомнили?

– Да они какие-то не такие, как все.

– Как это не такие? Чем же они отличаются? – спросил Дробышев.

Маро помялась.

– Не такие. Строгие. Не улыбнулись, не пошутили.

Маро не умела объяснить толком свое впечатление. А дело было просто. Она привыкла к фамильярностям нетрезвых посетителей, к заигрыванию, к ощупывающим взглядам, двусмысленным шуткам. А эти люди не обращали на нее никакого внимания. И это было непривычно.

– Вы их после катастрофы не видели?

– Нет, они не появлялись.

– Кто-нибудь вас вызывал, допрашивал?

– Никто, – ответила Маро.

– А куда же портфель погибшего девался?

– Откуда же мне знать?

Больше ничего она, видимо, не знала. Дробышев поблагодарил за беседу.

– Пожалуйста, – сказала она, улыбаясь, – если надумаете, приходите сюда вечером, – продолжала Маро, впадая в привычный наигранно-веселый тон разбитной официантки.

Дробышев решил продолжать свои поиски. О его приезде и беседах уже стало известно сотрудникам местного оперпункта, и, когда он попросил их найти носильщика Нико, несколько человек бросились выполнять его просьбу. Не прошло и двадцати минут, в течение которых он успел просмотреть запись о происшествии в книге дежурного, как длинный и сухопарый носильщик уже сидел перед ним. В небольшой комнате оперпункта собрались сотрудники, свободные от дежурства, и с люботытством наблюдали за Дробышевым. Разговаривать в такой обстановке было трудно, но Федору не хотелось обижать их, и он, положив перед собой блокнот, начал опрос.

Нико объяснил, что он видел, как через тамбур товарного перелезли трое. Один из них был очень пьян, и двое других его поддерживали. Вагоны закрывали свет перронных фонарей, на пути было темновато, и он не смог рассмотреть людей, да это его и не интересовало. Чего-чего, а пьяных на станции хватало. На пути он находился, чтобы встречать пассажиров, – это его обязанность. Но как только мимо него прошел электровоз и поравнялся с этими тремя, он услышал крик, скрип и скрежет тормозов. Когда он подбежал к вагону, под колесами которого лежал человек, около уже никого не было.

– А те двое, которые поддерживали пьяного? – перебил носильщика Дробышев.

Нико пожал плечами.

– Их не было. Я на это сразу и не обратил внимания. Потом начали подбегать люди: машинист, пассажиры. Возможно, эти люди были в толпе, но меня окликнул пассажир, и я понес вещи.

– Нашли ли портфель? – поинтересовался Дробышев.

– Да, я видел черный портфель, он лежал на путях. Его подобрали и сдали в оперпункт.

«Пусть думают, что меня беспокоят документы», – подумал Федор и повернулся к дежурному.

– Где же портфель?

– Отправлен вместе с телом в Тифлис, – ответил тот.

Ближайший обратный поезд на Ново-Сенаки шел в одиннадцать вечера. В оставшиеся до отхода поезда два часа Дробышев решил побродить по городу. Он уже направился к выходу, но к нему подошел сотрудник оперпункта и сказал, что его вызывает Сухум. Взяв трубку, Федор услышал голос Чиверадзе.

– Что ты там шумишь? – спросил Иван Александрович. Он добавил иронически: – Даже Тифлис всполошил! – Чиверадзе помолчал. – Первым же поездом возвращайся домой, – строго закончил он.

Проходя мимо буфета, Дробышев вспомнил, что с утра ничего не ел, и зашел в зал. Почти все столы были заняты. Буфетчик, увидев его, улыбнулся как старому знакомому и помахал рукой. Пробираясь к свободному столику, Федор столкнулся с Маро. Она побледнела, и пройдя вплотную, шепнула, чтобы он прошел в угол к ее столику. Как только он сел, она подошла и, протянув карточку, вполголоса сказала:

– Мне надо вам что-то сказать. – Первый раз она не улыбнулась. – Быстро идите на улицу. Я выйду за вами.

Голос ее был тревожен. У Федора пропало желание есть, он встал и направился к выходу. Обернувшись в дверях, увидел, что Маро испуганно оглядела зал и смотрит на него. Спустившись по лестнице на площадь, Дробышев завернул за неосвещенный угол – оттуда ему был хорошо виден вокзал – и приготовился ждать. Не прошло и минуты, как он увидел вышедшую Маро. Она быстро спустилась по лестнице и, перебежав площадь, юркнула за угол, где ее ждал Дробышев, схватила ничего не понимающего Федора за руку и быстро зашептала, что через час после их беседы в зале появился один из тех, кто сидел с погибшим. Отозвав ее в сторону, он спросил, о чем она говорила с приезжим русским. Она сделала вид, что не узнала его, и ответила, что русский спрашивал, не вспомнит ли она людей, которые были на вокзале с убитым, а она будто бы сказала русскому, что за день у нее перед глазами проходит много народу и она не помнит, кто сидел за ее столиком. Неизвестный, видимо, успокоился, но все же предупредил, чтобы она держала язык за зубами, потому что русский уедет, а она останется!

Невры Маро сдали и она заплакала.

Дробышев смотрел и думал: «Никуда я не уеду отсюда, пока не разберусь до конца! Убили Самушия ведь, – решил он, – убили, чтобы не выдал других. Кто эти двое? Один здесь. А другой?»

Маро побежала к вокзалу. Федор, обойдя вокруг здание, через перрон отправился в оперативный пункт.

Дежурный соединил его с Сухумом, и через несколько минут сквозь треск, разряды и какие-то разговоры он услышал голос Ивана Александровича.

– Необходимо задержаться на один-два дня, – сказал Дробышев, – совершенно необходимо! Очень важные сообщения. Очень! – подчеркнул он. – Разрешите?

– Догадываюсь! Не случайная смерть? Разберемся! Но сам выезжай!

– Надо остаться! – повторил Федор.

– Выезжай немедленно! – вскипел Чиверадзе, – понимаешь, немедленно обратно. Понял?

– Понятно! – обиженно ответил Дробышев. – Через час выезжаю.

40

Прошли только сутки, как Федор уехал в эту срочную командировку, а Елену Николаевну уже томили страх и предчувствие каких-то опасностей.

День промелькнул в сутолоке хозяйственных дел и забот, но к вечеру, оставшись одна, она загрустила. С сумерками возвратились и волнения за мужа. Елена Николаевна знала, что некоторые жены телефонными звонками надоедали начальникам своих мужей – куда поехал? Надолго ли? И чуть не задавали вопрос «зачем?» Им говорили о примерных сроках командировок, но на остальное отвечали неопределенно и, как им казалось, загадочно. Наиболее дотошным и надоедливым сухо напоминали, что их мужья работают не в промкооперации и что женам чекистов любопытство противопоказано. По возвращении из командировок с мужьями таких ревниво-любопытных разговаривали. Разговоры были неофициальные, но неприятные и оканчивались, как правило, дома слезами «слабого пола». К счастью, таких жен было не так уж много. Большинство женщин, вышедших замуж за чекистов, мирились с неизбежной скукой довольно частых одиноких вечеров. Многие из них работали, у многих были дети. Это скрашивало семейную жизнь. Кое-кто иногда не выдерживал. Застигнутый врасплох слезами жены, муж гладил поникшую, дорогую ему голову и, взволнованный, успокаивал свою подругу словами, которым сам не очень верил, о том, что нужно подождать, сейчас не такое время, чтобы отдыхать. Елена тоже прошла через это. В сущности что, как не это толкнуло ее к Григорию Самойловичу?

По ее расчетам, Федор завтра должен был вернуться.

Она читала, когда в окно постучали. Отодвинув занавеску, Елена увидела за стеклом незнакомое лицо. Человек что-то говорил, но она видела только раскрывающийся рот. Она открыла окно. Человек сказал, что он из госпиталя, от доктора Шервашидзе. Она испугалась.

– Не случилось ли чего-нибудь с Дробышевым?

– Не знаю, но доктор сказал, чтобы вы немедленно пришли в больницу.

Елена Николаевна растерялась. Она схватила платок, надела его, потом сняла. Чувствуя, что у нее дрожат ноги, она села, но сейчас же вскочила и выглянула в окно. Неизвестный ожидал. Она крикнула ему, что идет, и, забыв даже погасить свет, выскочила из комнаты. У калитки, ласкаясь, к ней подбежал Дин. Увидев собаку, Елена вспомнила, что дома никого не осталось, и крикнула: «Домой!» Дин неохотно повернул обратно, но, не пройдя несколько шагов, остановился и, стараясь не попадаться на глаза расстроенной хозяйке, побежал за ней. Схватив провожатого за руку, ничего не соображая от волнения, Елена заторопилась. Неизвестный успокаивал, но она не слушала. Воображение рисовало ей страшную картину нового ранения Федора. Ранения? А может быть, даже смерть? Она уже бежала. Видимо, спутник ее был не совсем здоров, не поспевал за нею, снова уговаривал не спешить, потом начал отставать. Когда она вышла к Ботаническому саду и обернулась, его уже не было.