Собрались в районном центре школьники на смотр художественной самодеятельности. Пели и плясали. Вышли на сцену мальчишки и девчонки из 6 «б» большеникольской школы. Ведущий объявил:

— Исполняется песня «Пулемет строчил без перебоя». — Переглянулись в жюри, откуда у ребят эта песня. Потом шестиклассники пели песню о пограничнике Васе Баранове, герое Хасана. Снова удивились в жюри: откуда песня, которую теперь помнят немногие.

Потом узнали. Тетя Таня работала в интернате, варила обеды школьникам. Как-то сидела на кухне, чистила картошку. Заглянули из 6 «б».

— Помочь, тетя Таня?

— Садитесь, песни попоем вместе.

— А какие, тетя Таня?

— Нашим научу, фронтовым. — И она запела «Пулемет строчил без перебоя». Ее просили спеть еще и еще. На другой день она услышала: в коридоре кто-то из ребят пел песню про пулеметчика. Песня прижилась в отряде, как добрая память о героическом прошлом.

Как-то заболела тетя Таня. Ребята не забывали заглянуть к ней домой.

— Дров наколоть, тетя Таня, воды принести?

Татьяна Кузьминична смотрела на них полными слез глазами и не могла ничего сказать, видя их деловое беспокойство и заботливые лица.

— Милые вы мои, — шептала она. Ей хотелось встать, обнять всех, как одного родного сына.

В день Советской Армии за ней на кухню прибежал Виктор Сапельцев, классный руководитель 6 «б».

— Тетя Таня, вас ждут. — Заволновалась, так и не успела переодеться.

— Ребята просят, тетя Таня, — сказал Виктор. — И чтобы медали были.

— Надо домой бежать.

— Пойдемте, без вас нельзя.

Ее встретили шумно, 6 «б» повскакал с мест:

— Тетя Таня! Тетя Таня!

Она села с краю, но ее потащили в президиум. Она сидела среди мужчин, и на платье поблескивали медали.

Татьяна Кузьминична не знала, что говорить. Обо всем уже знает 6 «б».

Вспомнила, как три года назад военком снимал ее с учета.

Он пожал ей руку, пожелал здоровья и счастья. А она, подтянувшись, сказала с улыбкой:

— Если придется, молодым не уступлю. — А сейчас, когда нужно было что-то сказать мальчишкам и девчонкам, смотревшим во все глаза на нее, Татьяна Кузьминична растерялась. Она зачем-то поправила гладко прибранные волосы и вдруг почувствовала себя молодой, будто и не было ей пятидесяти лет и морщин, наброшенных на лицо трудным временем. И вновь она стала той, которую когда-то называли сестренкой.

У нее никогда не было детей, и она жалела об этом. Но сейчас каждый мальчишка в этом зале привязан к ней, как к матери. И для каждого из них она сумеет сказать то, что долго носила в своем сердце.

Солдат искал дочь. Она была где-то на войне, и в душе у него все время жила надежда встретить ее или что-нибудь узнать о ней. Способ розысков был прост: увидев женщину в шинели — сестру или связистку, он допытывался: не встречала ли она его Марусю?

Шли дни, месяцы… Шли годы, а солдат все искал дочь…

Однажды на маленькой станции, до отказа забитой людьми и составами, он увидел девушку. Она стояла у крана с полустершейся надписью «Кипяток» и, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, смотрела на тоненькую струйку теплой воды, бежавшую в котелок.

Услышав вопрос солдата, девушка не улыбнулась, не покачала головой, как другие, а чуть заметно вздрогнула. И глаза ее, только что выражавшие досаду и нетерпение, стали строгими и напряженными.

— А вы почему интересуетесь? — спросила она довольно недружелюбно. Но тут же, овладев собой, добавила уже обычным тоном: — Кем же вы ей приходитесь, что ищете?

— Отец я. С начала войны о семье ничего не слыхал.

Глаза девушки подобрели:

— Повезло вам. Встречала я Марусю. Воевали с ней на Волге и на Дону. Видала ее и потом — учились вместе. Она закончила, а я не прошла по здоровью. Думаю, жива ваша Мария! Но где она, никто сейчас, наверное, не скажет. Узнаете после войны…

Ранним теплым утром по дороге, разбухшей от ливня, шла маленькая сероглазая девушка лет двадцати. Нарядные туфли она несла в руке и шагала босиком, глубоко погружая ноги в жидкую черную грязь.

Утреннее солнце весело играло на зеленой глади мокрого поля. Было пустынно и совсем тихо. Лишь где-то вдали ревел скот, который пастухи гнали на пастбище.

Внезапно из-за поворота дороги появились лошади. Они быстро приближались, и девушка узнала немецкую тачанку. В ней сидело несколько человек, в том числе офицер.

Девушка замедлила шаг, в глазах ее на мгновенье мелькнуло сомнение, но, поравнявшись с тачанкой, она тихо сказала:

— Доброе утро!

И, не оглядываясь, зашагала дальше, помахивая туфлями.

Впереди показалась деревня. Над крышами курились дымки — хозяйки топили печи.

— Тетя, далеко до Губинихи? — звонко крикнула девушка, завидев пожилую женщину.

— Да ты ж с Губинихи идешь!

Девушка оторопела.

— Вот проклятый шофер! Привез на развилку дорог и сюда показал.

— Вертайся обратно.

В Губиниху девушка пришла только в полдень. Деревню она знала, ни у кого не спрашивая, подошла к одному из домов. Тихо постучала в ворота.

— Маруся?! Откуда ты? — охнул дед, приоткрыв засов.

— Из Запорожья. В немецком госпитале медсестрой служила.

— Чего ж не писала? Мама тут извелась.

— Мама?! — девушка побледнела. — Где она?

— Здесь, в Губинихе. Выехать не успели, попали в окружение. Потом сюда перебрались. Она с малыми.

«Мама здесь, — лихорадочно думала девушка, — что делать?»

Впервые за этот день присев и вытянув облепленные грязью ноги, она почувствовала, как сильно устала.

— А где же мама?

— Близко. Тетя Соня за ней сходит.

…Нет, девушка пришла сюда не из Запорожского немецкого госпиталя. Первого немца на оккупированной земле она увидела только этим утром на дороге.

Сомнение, мелькнувшее в ее глазах, означало вопрос: нужно ли здороваться в таких случаях? Это было, кажется, единственное, чего не предусмотрели, посылая ее сюда. Очевидно, здороваться все-таки полезно, потому что у сидевших в тачанке она не вызвала подозрений.

Не остановили ее и часовые, когда шла через железнодорожную станцию. Не заподозрила ничего, по-видимому, и тетка, которой она соврала про шофера. Вот, кажется, и родные верят, что она из Запорожья. Но мама…

«Мама, мама, — думала девушка. — Могу ли я подвергать опасности твою жизнь? И не только твою — а брата и сестры? Ведь если попадусь, возьмут и вас. Что делать? Уйти? Нет, это невозможно».

Мария попала в эти места «с неба». Сегодня ночью ее забросили в немецкий тыл. С самолета она прыгала не одна, а с товарищем. Вслед за ними полетел вниз и стокилограммовый мешок, набитый вещами и продуктами. Второй парашютист во время приземления сильно ушиб ноги, и она почти до рассвета перетаскивала в рощу его и вещи.

Что это была за ночь!

— Отпусти, я попробую сам, — просил товарищ. Он делал несколько шагов, сжимал от боли зубы, припадал к земле.

— Нет, дай уж я…

Шаг. Остановка. Шаг. Остановка. Добраться бы до пшеничного поля, там хоть хлеба скроют их… Еще немного, еще…

— Тебе очень тяжело? — шептал он.

— Ничего, выдержу…

Больной товарищ, вероятно, с нетерпением ждал ее возвращения. А она так задержалась в дороге, направившись в противоположную сторону!..

«Как он там?» — эта мысль не давала девушке покоя.

Из задумчивости ее вывел вопрос деда:

— Что ж дальше будешь делать, Маруся?

— Пойду в село наниматься по специальности — медсестрой.

Да, это была ее специальность. В сороковом году закончила фельдшерско-акушерскую школу и работала до самой войны сестрой в детском санатории. Медсестрой пошла и на фронт. А потом пришлось переменить специальность — изучить радиодело и многое другое.