Инспектор Марч поднялся.

— Если оно у вас появится, вероятно, вы дадите мне знать. Но пока, может быть, вас не затруднит пройтись со мной по пляжу и показать мне, до какого места вы добрались в среду вечером?

— О, конечно! — Голос Рейфа звучал до крайности беззаботно. Молодой человек повел инспектора через французское окно в итальянский сад, непринужденно болтая по пути, будто с обычным гостем.

— Интересно, вы тоже ненавидите такие сады? Некоторые люди терпеть не могут, Лайл, например. Слишком похоже на карту — все эти геометрические клумбы. И ей не нравятся статуи и кипарисы. Как правило, они выглядят несколько похоронно в нашем климате. Их должно оттенять итальянское небо.

— Сегодня оно есть, — сказал Марч.

— Да, но его нельзя включить, когда захочется. Здесь пытались создать копию знаменитого сада в Капуе. А статуи добавил предок, который имел столько денег, что не знал, куда их потратить. Он развил в себе замечательный талант транжирить деньги без толку, поэтому мы не слишком-то чтим его память.

Из итальянского сада по обсаженной деревьями аллее, а затем по длинной травянистой дороге они добрались до стены над морем. Перед ними простирались прозрачные воды залива, освещенные утренним солнцем. Напротив высился Тэйн-Хэд, чьи очертания немного смягчала туманная дымка. Слева высовывались из ущелья и тянулись вдаль утесы, а от них к морю сбегала гряда Шепстоунских скал, прорезавших морскую гладь смертоносными зазубренными остриями. Прилив дошел до высшей точки, и поверхность воды была идеально ровной, словно голубой шелк. Лишь черная гряда скал нарушала ее зеркальную гладкость.

Марч повернулся спиной к Тэйн-Хэду и посмотрел в сторону утесов.

— Неприятная часть берега. Здесь, должно быть, опасно?

— Очень. После Шепстоунской гряды уже нет ни одного настоящего пляжа. Во времена моего деда твердо верили, что когда-то залив тянулся прямо до Шарпс-Пойнт — это следующий мыс. Тогда здесь не было никаких скал — все покрывал гладкий, надежный песок. Но местный злодей по имени Черный Ним любил во время отлива скакать верхом по окрестностям, начиная от Шарпс-Пойнт, грабя, убивая и вообще создавая своим присутствием местной публике множество проблем. Так вот, однажды воскресным вечером он заявился, когда все были в церкви, и украл большое стадо овец. Он пригнал их сюда, на берег, и помчался с ними дальше, ревя во всю свою буйволиную глотку, что дуракам, прославляющим Бога в церкви, стоит сесть и подсчитать, насколько большую плату он заработал на службе у дьявола. Когда мне было восемь, в деревне еще жила почти столетняя старуха. Она часто рассказывала эту сказку. Вот что она говорила: «И тут, мастер Рейф, начался ужасный ураган и раздался такой удар грома, будто небеса раскололись пополам. Темно стало, как в рождественскую полночь. И он слышал, как блеют овцы и ревет море, но ничего не видел, даже собственную руку перед глазами. Он стал кричать самые страшные проклятия. Некоторые люди слышали его. Они рассказывали, что чей-то голос ответил ему словами из Библии: „Плата за грех — смерть“. А другие говорили, что не было никакого голоса, а только вспышка молнии, а за ней такой сильный грохот, будто небо рухнуло на землю. Так и случилось: из моря поднялась огромная волна, а сверху в нее упала громадная скала. И никто не знает, что случилось с Черным Нимом, кроме его хозяина, дьявола. Некоторые люди говорят, что все овцы превратились в камни, но я думаю, это все сказки. Утонули они, бедняжки. Я никогда не поверю, что эти страшные черные скалы когда-то были такими безобидными созданиями, как тихие, глупые овечки. Эти скалы — куски той огромной скалы, которая упала на землю. Но как бы то ни было, после этой истории их назвали Шепстоунскими скалами.

Марч улыбнулся.

— Хорошая история. Мне было бы приятно поговорить с этой старушкой.

— Она была бабкой моей няньки, — сказал Рейф, повернулся и пошел вдоль стены. — Мы спускаемся на пляж здесь.

Лестница находилась в самом конце стены, со стороны мыса. У ее подножия, над отметкой высшего уровня воды, стоял пляжный домик, выкрашенный белой и зеленой краской, — две комнаты и широкая веранда с креслами и разноцветными подушками. Мимо домика бежала, огибая край утеса, хорошо утоптанная дорожка.

Рейф был прав, когда сказал, что здесь нелегко ходить в сумерках. Твердая дорожка вскоре перешла в полосу мягкого песка, местами присыпанного галькой. Тут и там под ноги попадались зазубренные булыжники.

Когда они прошли примерно половину полукруглого пляжа, Рейф остановился и сказал:

— Думаю, я повернул назад примерно в этом месте.

Марч посмотрел на мыс, потом обернулся в сторону бело-зеленого домика. Затем снова устремил взгляд на Тэйн-Хэд.

— Если у вас такое же хорошее зрение, как у меня, вы могли бы ясно увидеть фигуру человека на утесе.

— При таком освещении — да.

— Насколько темно было в тот момент, когда вы свернули? Вы могли различить те подушки на полу веранды?

— Нет, — ответил Рейф и добавил с внезапной мимолетной улыбкой: — Их на ночь убирают.

— А если бы они там были, вы смогли бы их разглядеть?

— Как я могу сказать наверняка? — Его улыбка, пожатие плеч, блеск глаз — все говорило: «Я не собираюсь об этом рассказывать».

— Я хочу пройти немного дальше, — заявил инспектор.

— Как пожелаете.

— Прямо за этой грядой есть проход к тропинке в скалах, не так ли?

— Там довольно крутой подъем.

— Но вы его часто преодолеваете?

— О да.

— И в среду вы там поднимались?

Рейф покачал головой.

— Мне жаль вас разочаровывать, но я не покидал пляжа.

Марч и Рейф сошли с песчаной полосы и по каменистому склону поднялись к тропинке, бежавшей по кромке утеса, вначале ровной, но постепенно, ближе к вершине мыса, набиравшей крутизну.

Жаркое солнце, прохладный морской бриз, аромат вереска и утесника — летним утром на Тэйн-Хэде было очень хорошо.

Тропинка затерялась в траве. Марч продолжал идти вперед. По мере того как они приближались к вершине, земля под их ногами становилась все более неровной. Песчаные ложбины окружали темные чахлые заросли кустарника. Большие кусты ежевики все еще были покрыты цветами, хотя кое-где попадались и грозди ягод, по большей части твердых и зеленых. Низкие, кривые деревья от постоянного ветра изогнулись и застыли в самых разных позах.