Тело Дейла Джернингхэма вынесло приливом к подножию Шепстоунских скал. Было проведено расследование, и суд вынес вердикт: смерть в результате несчастного случая во время полета. Миссис Джернингхэм на слушании не присутствовала. Говорили, что она убита горем. Вскоре она уехала погостить у друзей в Девоншире. Девоншир далеко от этих мест.

Мистер Тэтхем в который уже раз повторил свое предложение купить Тэнфилд и прилегающий участок земли. Рейф Джернингхэм, унаследовавший собственность, согласился на продажу имения. Естественно, окончательное заключение сделки придется отложить до официального утверждения завещания Дейла Джернингхэма судом.

Мисс Мод Силвер вернулась в Лондон, где ее внимание полностью поглотило дело мистера Вэли и русской иконы: Вэли, конечно, оказалось вымышленным именем. Черные тучи все больше сгущались над небом Европы. Июль сменился августом, а август — войной. Смерти Сисси Коул и Дейла Джернингхэма остались по ту сторону событий, потрясших мир. Никто больше о них не вспоминал.

В один из дней, когда зима начала поворачивать в сторону весны, Рейф Джернингхэм вошел в комнату одной из лондонских квартир. Он пришел, чтобы встретиться с Лайл, которую не видел с момента ее отъезда из Тэнфилда. Как уже было замечено, Девоншир находится далеко от тех мест. И Лайл отдалили от него трагедия, родство и все те вещи, что одновременно подчеркивают расстояние и стирают его. Рейф писал Лайл, и она писала ему. Он знал, какую дорогу она выбрала, когда впервые снова вышла из дому; знал, как добры к ней были Пирсы; как на Новый год цвели фиалки у южной стены. Такие вещи не могут утолить голод человеческого сердца. А скоро не будет даже их, потому что не будет Лайл. Ее намерение вернуться в Америку было естественно и неизбежно. Оказавшись там, она уже не вернется. Она может снова выйти замуж. Поток ее писем иссякнет, ограничившись парой строчек на Рождество, а вскоре и хуже того — открыткой с ее новой подписью. Дверь отворилась, и Рейф вошел. Лайл была в сером платье с букетиком фиалок — не из тех, что продаются в цветочном магазине. Наверно, она привезла их из Девоншира. Они были маленькими, темными и очень милыми. Среди них пряталась одна белая. Рейф разглядывал фиалки, потому что трудно было сразу посмотреть в лицо Лайл.

Ее рука коснулась его ладони. До этого они пожимали друг другу руки лишь однажды: когда Дейл впервые привез Лайл в Тэнфилд. И теперь вернуться к этому казалось странным и слишком официальным. Таким странным, что Рейф не смог выговорить ни слова. Он не мог перейти на свой обычный тон и не угадывал теперешнего настроения Лайл.

Она же думала: «Почему у него такой вид? О Рейф, ты болен? Или и вправду меня ненавидишь? О Рейф, почему?»

Но эти слова звучали лишь в ее сердце. Губы ее начат послушно произносить все те фразы, что люди говорят друг другу после долгой разлуки: — Как ты? — и — Чем занимался? — и — Правда, очень любезно со стороны Маргарет Касселз сдать мне эту очаровательную квартиру? Пирсы были ангельски добры, но теперь я чувствую себя вполне хорошо, и мистер Робсон хочет меня видеть.

— Как и я. — Рейф смотрел ей в глаза. — Ты себя хорошо чувствуешь?

— А разве я плохо выгляжу?

Рейф продолжал смотреть на нее. Из ее глаз исчезло напряженное терпение, но оно оставило в них свою тень. Лайл уже не была такой истощенной, как раньше. На ее щеках то появлялся, то исчезал нежный румянец. Она сделала новую прическу. Волосы ее сияли, как бледное золото, как зимнее солнце. Рейф сказал:

— Сделка завершена. Тэнфилд теперь принадлежит Тэтхему.

Лайл отвела взгляд. У нее перехватило дыхание. Вновь набрав воздуха, она спросила мягко:

— Тебе жаль?

— Жаль? Я полон благодарности Тэтхему! — Рейф оттолкнул стул и поднялся. — Я думал, он пойдет на попятный, когда начнется война, но ничего подобного: он терпеливо ждал, и едва суд подтвердил завещание, Тэтхем сразу же оказался тут как тут, дрожа от нетерпения, готовый подписать чек и немедленно въехать в дом.

Наступило молчание. Рейф подошел к окну и встал спиной к Лайл. Мокрый тротуар, напротив — ряд домов, бледное голубое небо. Он отрывисто произнес:

— Мэнор я сохранил.

— Как хорошо! — В ее голосе прозвучала радость.

Рейф сказал не оборачиваясь:

— Тебе он нравился.

— Я его очень любила. Он был такой дружелюбный, чувствовалось, что там жили милые люди, которые любили друг друга.

— Там жили мои родители. Они очень любили друг друга.

Снова повисла пауза.

Очень странно для Рейфа не находить слов.

Он слегка повернулся и сказал просто:

— Ты знаешь, что мне дали работу?

— Да. Тебе интересно?

— Очень. Я мог бы жить в Мэноре, но… Не думаю, что буду.

— О!

Рейф начал накручивать на запястье шнурок от занавесок.

— Не думаю, что ты еще когда-нибудь захочешь увидеть это место.

— Почему?

— Мне кажется, тебе должно быть отвратительно видеть кого-нибудь или что-нибудь, напоминающее о Тэнфилде.

— Почему?

Лайл увидела, как его брови поднялись, странно изогнувшись. Загадочная улыбка тронула его губы и исчезла.

— Есть множество причин, моя дорогая.

На мгновение к нему вернулся прежний легкий тон. Потом голос его задрожал и сорвался. Он размотал шнурок и отбросил его обратно на окно. Шарик из слоновой кости стукнул о стекло.

— О Лайл, я так тебя люблю!

Это настолько поразило ее, что она даже лишилась способности думать. В ней заговорило что-то более примитивное, чем разум. Поэтому Лайл смогла лишь произнести:

— Правда?

— Разве ты не знала?

Она покачала головой.

— Ты сказал, что ненавидишь меня.

Рейф засмеялся странным, отрывистым смехом.

— Мне нужно было заставить тебя уехать. Ты была в опасности. Неужели ты и вправду могла подумать, что я тебя ненавижу?

Лайл прижала руку к щеке тем прежним жестом, что всегда трогал его сердце. Жест этот значил: «Я беззащитна, я не знаю, что делать».

Рейф придвинул стул к ее стулу и сел на подлокотник.

— Давай поговорим об этом. Я этого хочу. Я хотел с тех самых пор, но не могу подобрать нужных слов…