Почти целый день мы проторчали у палатки, бегали за пробками, которые выскакивали из бутылок, и возвращали их трактирщику, но он так и не угостил нас за наши старания.

Наконец раздалась команда:

— Участникам оверхоллского гандикапа седлать лошадей!

C седлом в руках отец направился к Дейву: тот прогуливал Бесс. Оседлав ее, Дейв взобрался в седло, бледный как смерть.

— Не хочу ехать в этих башмаках, — сказал он дрожащим голосом.

— Почему?

— Больно велики.

— Тогда снимай их!

Дейв спрыгнул с лошади, снял башмаки и остался в одних носках.

На старт вышло более десятка лошадей. Эх, как они понеслись, когда стартер дал сигнал! Мы все время следили за Бесс. Дейв сразу же стал подгонять ее, вопреки совету отца. Не успели они проскакать и двухсот ярдов, как между ней и остальными лошадьми образовался изрядный просвет, пожалуй, ярдов так в двадцать; только Бесс, увы, шла не впереди, а позади всех лошадей! На противоположной стороне беговой дорожки эта дистанция еще увеличилась. Теперь между ней и другими лошадьми можно было уже поместить всю ферму Кайля, да еще всунуть два стога сена. А потом мы уже больше за ней не следили.

Забег кончился, и публика шумно приветствовала победителя.

Отец куда-то исчез.

Дейв, обессиленный, сидел на траве.

— Что же ты седло не снимаешь? — спросил его Джо.

— A зачем снимать? Хочешь, чтобы все увидели болячку на ее спине?

Джо просто изнывал от желания получить шесть пенсов на пиво.

Примерно через час объявился отец. Шатаясь, он шел в обнимку со своим старым напарником по отхожему промыслу.

— Будьте уверены, — бормотал отец, — ставлю фунт, лучшей лошади нет.

Толпа, собравшаяся вокруг нас, издевательски гоготала. Дейв горько пожалел, что не остался дома.

— Она ж у тебя никуда не годится‚ — сказал отцу какой-то детина. — У нее галоп короткий!

Затем один приземистый, коренастый мужчина сунул свою гладко выбритую физиономию к лицу отца и спросил:

— Она кобыла или корова?

Отец было совсем завелся. Хорошо, что старый Андерсон увел его, не то обязательно завязалась бы драка.

Теперь отец глубоко убежден, что в скачках нет никакого проку — все сплошное мошенничество; и если честный человек тренирует и объезжает лошадь, он только помогает жиреть негодяям и проходимцам, которые наживаются на этом спорте.

Было раннее утро. Путники нескончаемой чередой брели мимо нашей фермы. Один, видимо бродяга, обтрепанный и даже без свэга[6], остановился у ворот и зашел к нам во двор. Он спросил у отца, не найдется ли на ферме работы.

— X м… А получать… сколько ты хочешь?

Бедняга выразил желание работать бесплатно, и отец тотчас же нанял его.

Чудной это был детина! Долговязый, костлявый, с тяжелой челюстью, побрит не иначе как серпом. В его густой черной гриве, нечесаной, косматой и сальной, торчали клочки сена и сухих эвкалиптовых листьев. На голове нахлобучены две старые фетровые шляпы, вшитые одна в другую. Рубаха скроена из куска старого синего одеяла; неровные стежки белых ниток пересекали спину в разных направлениях, словно изгороди, разделяющие поля. Штаны являли собой печальное зрелище, как они держались, догадаться было трудно, во всяком случае они служили надежным свидетельством его трудолюбия. Обычный человек в таких штанах не боялся бы остаться без работы. Но пришелец был человеком явно необычным. Он выглядел так, будто все горести мира пали на его голову, — печальный и скорбный, словно вдова, оплакивающая свою утрату.

На дворе была навалена огромная куча дров — она все время маячила перед глазами. Отец велел бродяге переколоть их. Тот принялся за работу. Как он усердствовал! Снова на нашем дворе послышался звон топора. Он звенел особенно сильно, когда срывался с топорища. А щепки так и летели во все стороны! Отец немного постоял, посмотрел на его старания и пошел с Дейвом полоть кукурузу.

Несколько часов подряд бродяга махал топором, не разгибая спины. Во двор вышла мать. Ура! Ей никогда еще не приходилось видеть такую массу наколотых дров. Было от чего прийти в восторг. Она принесла бродяге кружку чаю, извинилась, что без сахару. Человек не обратил на нее никакого внимания и продолжал работать еще более рьяно. Мать стояла с кружкой в руке и ожидала. Мимо нее, слегка коснувшись уха, просвистела здоровенная щепка. Мать поставила кружку на землю и отправилась поискать яичек к обеду. Мяса у нас давно уже не было — наша собака охромела во время последней охоты.

Кружка с чаем так и стояла на земле. В нее то и дело залетали мелкие щепки. Ею заинтересовалась собака. Резво волоча ногу, она подошла, сунула в кружку морду и тут же отдернула. Горячий чай обжег ей нос. Почтенный пожилой петух, прогуливавшийся по двору, тоже стал искоса разглядывать непонятный предмет, но не проникся к нему доверием и удалился. Кружка привлекла внимание свиньи, бродившей с девятью поросятами. Переваливаясь с боку набок, она подошла и, опрокинув своим пятачком кружку, уселась на нее, а все семейство оживленно теснилось вокруг блюдца. Человек сосредоточенно продолжал колоть дрова.

Мать вернулась, не найдя ни одного яичка. Отняв у свиней кружку с блюдцем, она не без любопытства взглянула на мужчину;

— Смотрите, они разлили ваш чай!

Ответа не последовало. Это ее озадачило.

И тут, в который раз, топор сорвался с топорища. Продолжая держать топорище в руке, бродяга разогнулся и уставился на кучу наколотых дров. Мать наблюдала за ним. Он снял шляпу, вернее, шляпы и стал исследовать их нутро. Так он простоял довольно долго. Мать подошла ближе, пристально глядя на бродягу. Вдруг его губы зашевелились и он забормотал:

— Слышишь? Они идут! Я знал, что они придут!

— Кто? Кто? — спросила мать, задрожав.

— Они уже в лесу! — продолжал он. — Ха-ха-ха! Они у меня в руках! Теперь уж никуда не денутся! Никуда!

Мать убежала, крича от страха. Влетев в дом, она созвала всех детей. Точно загнанные кенгуру, они сгрудились в комнате, все, кроме Джо. Он работал у Мелони — за шиллинг в неделю гонял какаду с кукурузных посевов.

Мать закрыла и забаррикадировала обе двери. Сэл сняла ружье, но мать велела, спрятать его под кровать. Они сидели, напряженно и тревожно прислушиваясь. На дворе поднялся ветер. Из трубы в камин свалился комок сажи. Мать затрепетала. Сажа продолжала сыпаться. Мать вскочила, а за ней и Сэл. В смятении они глядели друг на друга. Дети начали плакать. Вдруг цепь для котелка начала раскачиваться. У матери задрожали колени. Цепь качалась все сильнее и сильнее. Из трубы показалась пара босых ног, обвивавших цепь. Матери стало дурно. Сэл завизжала и кинулась к двери, но не могла ее открыть. Ноги отпустили цепь и заболтались в воздухе.

— Караул! Убивают! — закричала Сэл.

Из трубы донесся ответ на ее крики. Это был Джо. Он явился на выручку. Выпрыгнув из трубы, он принялся отряхиваться. Сэл совсем оторопела. А Джо был совершенно невозмутим, хотя сажа и грязь покрывали его с головы до ног.

— Вы думали, что запретесь от меня? — спросил он.

Дар речи еще не вернулся к Сэл.

— Я же видел, как вы все улепетывали.

Только тут Сэл вспомнила о матери и кинулась к ней. Она трясла ее, трепала по щекам, сбрызгивала водой; наконец та пришла в себя и, присев, стала озираться.

Отец пришел обедать, но никакого обеда не было и в помине. Мать расплакалась: зачем понадобилось отцу держать в доме сумасшедшего? Конечно, он хочет, чтобы нас всех убили. Отец стоял и только хлопал глазами, но Сэл ему объяснила, что случилось. Тогда отец вышел во двор и сказал бродяге:

— Убирайся вон!

— Не пойду, — кратко ответил тот.

— Убирайся немедленно! — повторил отец, показывая на ворота.

Бродяга продолжал работать, улыбаясь куче дров, наваленной перед ним. Отец стоял и ждал.

— Ты уйдешь или нет? — повторил он.