Алибек повесил трубку и задумался: «Как передать Тасо? Мне отлучаться нельзя, кому же сказать? О, побегу к Дунетхан».

Кратчайшим путем спустился к дому Каруоевых и, кажется, вовремя: хозяйка укладывала в хордзен свежевыпеченный хлеб. Завидев мальчика, женщина испуганно всплеснула руками:

— Мæ хæдзар, что-нибудь случилось?

— Из района звонили… Тасо очень искали, — выговорил запыхавшийся Алибек. — А он не скоро вернется в аул.

— О бог ты мой, зачем им понадобился бригадир?

Мальчик дернул плечом, что за вопрос, откуда мне знать, но, подумав, сказал:

— В городе люди собирают деньги для фронта.

— В каком городе? О чем говоришь?

— В нашем, в котором Дзандир учился.

— Деньги? Разве на фронте нужны деньги?

— Значит, нужны. Такой приказ пришел.

— Что же мы будем делать без Тасо?

— Не знаю. Приказали, чтобы к утру доставил деньги в район. Как найти бригадира?

— О мæ бон! — захлопотала хозяйка. — Утром? Господи, да когда же он успеет?

На это мальчик ничего не ответил.

— Послушай, Алибек, а может, ты найдешь Тасо?

— Я приставлен к телефону.

— Да, да, как я могла забыть… Что же делать? Ну иди, схожу к Дзаге или Муртузу.

Мальчик ушел, а Дунетхан присела на краешек скамьи, сложила на коленях руки: «Почему мне самой не пойти по дворам? Я не для себя же буду просить, а для фронта. Хлеб снесу чабанам завтра рано утром, потерпят, ничего с ними не случится. А если Тасо отругает меня, скажет, кто тебя просил, кто поручал? Ну, и пусть».

Решительно сняла передник, повязала новую косынку, достала со дна сундука пятьсот рублей, зажала в руке.

Пожалуй, она начнет с Муртуза.

Старик как раз грелся на солнце.

Завидев Дунетхан, он приложил руку к уху, всем своим видом подбадривая женщину, мол, выкладывай, зачем пришла. А у нее пропал голос, и слова забыла, с которых хотела начать разговор. Старик нарочито сердито повысил голос:

— Сними с плеч ношу, и тебе будет легче.

Не отнимая руку от уха, Муртуз повернулся к ней боком:

— Подойди ближе и скажи, что привело тебя?

— Пришла я…

— Вижу, что пришла, а не приехала.

— В городе собирают деньги для фронта.

— А я думал, ты приглашаешь меня на кувд… Деньги, говоришь, в городе собирают?

Муртуз уперся руками в высокие колени, кряхтя, поднялся и прошаркал в саклю.

От дома к дому Дунетхан обошла аул и только Джамботову калитку миновала. Но чем дальше уходила от нее — тем короче становился шаг. Собственно говоря, то, что случилось в ту далекую пору, — их личное дело, а сейчас…

Вернулась, постучала. Под навесом лязгнула цепь, и отозвалась собака: лаяла, пока не выглянула хозяйка.

— Это ты? Какой бог взял тебя за руку и привел к нам? Первый раз вижу тебя у нас, — захлопотала Разенка.

Ни с того ни с сего слезы подступили к горлу Дунетхан, и, чтобы не расплакаться, она задышала чаще, глубже.

— Войди, я одна. И умирать не умираю, и здоровья бог не дает. Знала бы я, за что такое наказание… Заходи.

— По делу пришла к тебе, — произнесла Дунетхан. — Деньги собираю для фронта.

Разенка замахала руками, словно ворона крыльями.

Вспотело у Дунетхан лицо. Слова хозяйки слышались, как будто шепот из-за толстой каменной стены. Повеяло холодом, стало зябко.

— Ты собираешь деньги? А что подумают о тебе старшие? Ты коммунистка? Как меняется время.

Возмутилась про себя Дунетхан, вскинула голову, увидела бледное лицо Разенки и все же сказала, вложив в слова всю горечь, накопившуюся против Джамбота.

— Вокруг горе, а тебя чужие слезы не трогают, Разенка. Было бы тебе хорошо…

— Да что ты, я… Сколько надо? — хозяйка спрятала глаза: — Вот придет Джамбот, деньги у него.

— Деньги нужны сейчас. На фронте не будут ждать, пока придет твой муж. Поняла? — сурово прозвучал голос Дунетхан. — Твой муж у тебя под боком, сходи к нему. Это наши сыновья на войне.

— Что ты такими глазами смотришь на меня? Разве я твоих сыновей отправила на войну? И мужа ты зачем моего трогаешь?

Обида за сыновей, за Хадзыбатыра сменилась гневом, но не смогла она произнести и слова, решительно пересекла гладкий чистый двор, и напрасно ее окликала хозяйка: не оглянулась. Пусть знает, что фронт обойдется и без ее денег.

Пришла домой, сложила деньги, пересчитала, потом взяла тетрадь и записала в нее всех аульцев, кроме Джамбота, а под колонкой цифр вывела крупно: «33 550 рублей». Завернула деньги в передник вместе с тетрадью, прижала к груди. «Отнесу, может, пришел Тасо? Я бы и сама отправилась в район, но кто меня знает там?» — Дунетхан собралась выйти, да на дворе послышались шаги, она распахнула дверь: за порогом стоял Джамбот.

— На возьми.

Он протянул две тридцатки. Уже пошел было, но оглянулся.

— Смотри, не забудь внести в список.

Что-то вступило в спину, и она не смогла сдвинуться с места, догнать его, крикнуть в лицо: «Подлец!»

Сумерки быстро заполнили ущелье. От быстрой ходьбы в гору и волнения пылало лицо. Застать бы бригадира!

В кресле, свернувшись калачиком, спал Алибек. Бесшумно, на цыпочках, прошла она к столу, положила на самый край сверток с деньгами, постояла, потом передвинула на середину, ближе к Алибеку, и также мягко ступая, вышла. На пороге стащила с головы косынку.

Поздно вечером в калитку постучался бригадир, называя по обычаю имя хозяина дома.

— О Хадзыбатыр, выйди, если ты дома!

Дунетхан еще не спала: штопала башлык старшего сына.

— Прости, что пришел в поздний час.

Тасо стоял на улице и говорил нарочито громко:

— На столе я нашел деньги. Спасибо! Не будь тебя, наверное, опозорились бы цахкомцы перед всем районом. Вот что, я сейчас отправлюсь в райком, а ты завтра скажи Амирби, пусть перегонит молодняк на южный склон, там трава сочнее. Присмотри и за Алибеком. Одним словом, — остаешься за бригадира.

— Я?! — только и смогла произнести Дунетхан, чувствуя, что у нее не хватает дыхания: она растерялась.

— Ты, конечно, ты… У меня для тебя радость, Дунетхан. Письмо от Асланбека пришло. Прости, раньше тебя прочитал. Молодец он у тебя.

— Ой, — невольно вскрикнула женщина.

Прижала письмо к сердцу, заплакала.

Давно стихли шаги бригадира, а она все еще стояла завороженная, шептала:

— Родной мой…

Села к столу, выкрутила фитиль в лампе, стала читать:

Сложила треугольником письмо, нежно погладила горячей ладонью, поднесла к губам, поцеловала.

Ночью прошел дождь. Чтобы не сорваться вместе с конем с мокрой крутизны, Тасо отправился в райцентр пешком. На рассвете он добрался туда, но едва вступил в улицу, как почувствовал слабость.

Очнулся уже на земле у канавы. Попытался встать, но не смог.

Пополз на четвереньках.

Надо!.. Все труднее дышалось. Опустил лицо в ручеек. Как он журчит весело! Ему нет дела до войны.

Умылся… Пил жадно, большими глотками. Как будто вновь родился на свет. Переполз к дереву, обхватил ствол руками, отдышался.

«Встать!» — приказал он себе.

Встал.

Услышал рядом с собой чей-то голос.

— О, хороший человек, что с тобой?

— Помоги, — простонал Тасо и упал.

— Тасо! Это ты?

Успел шепотом сказать:

— В райком…

С помощью колхозного возчика вошел в райком. В приемной секретаря никого не было, и он решил: или опоздал, или Алибек что-то недопонял. Вот передаст деньги и зайдет в больницу. Только бы не закашлять. Першило в горле. Пожалуй, пешком ему не добраться домой. Попросить бы коня. А у кого? Опустился на стул и почувствовал боль во всем теле, поднял глаза на возчика, перевел дух.

— Спасибо, езжай.