Генерал обратился к начальнику оперативного отдела:

— Кавалерийским дивизиям сегодня в двадцать ноль-ноль скрытно отойти к каналу. Кавалеристы нам понадобятся, предстоят и жаркие бои, и контрнаступление. Прошу кавалеристов не задерживаться.

Генерал встал, крепко пожал комдивам руки.

В землянке стало просторней.

— Оставшихся прошу выслушать внимательно.

Хетагуров продолжал стоять:

— Артиллеристам в двадцать ноль-ноль сосредоточиться на дороге в направлении на Ольхово. Орудия зарядить и катить руками, стволами в сторону неприятеля. В двадцать один час с позиции скрытно от врага снимаются пехота, ополченцы и мотоциклетный полк. Мы не отступаем из города, товарищи, а даем бой противнику. Есть ли вопросы? Тогда приступайте к выполнению приказа, который вы сейчас получите.

Очнувшемуся Асланбеку показалось, что ноги придавлены каменной плитой, а склонившийся над ним Джамбот старается вцепиться ему в горло. Асланбек попытался сбросить с себя плиту, но не слушались руки, они были словно ватные, и глаза не открывались.

Наконец он разомкнул веки, и сразу же над ухом тявкнула собака, а вслед за этим раздался чей-то приглушенный голос:

— Тише, дура!

Асланбек попытался приподнять голову, но она словно чугунная. Кто-то рядом зашептал:

— Живой? Ну и ладно… Лежи, уже приехали. Вот сейчас втяну сани во двор и прикрою ворота.

Что за черт! Смотрел во все глаза и ничего не мог понять. Где он? Хотел спросить, куда его везут, но человек исчез.

Из избы вышел мужчина в длиннополом пальто нараспашку, в валенках, спустился по ступенькам.

Асланбек скосил на него глаза и почувствовал, что снова куда-то проваливается.

— Внучек, ты никому на глаза не попался?

— Ни-ни!

— Похоже, к утру завьюжит.

— В степи, дедушка, воет, с ног сбивает.

Дед склонился над Асланбеком.

— Крепко же ты стянул его.

Дед долго возился над узлом, но веревка не поддавалась, и он велел принести нож. Внук как будто ждал этого момента, вытащил из кармана складной нож. Старик перерезал веревку, подхватил раненого и попытался приподнять, да закряхтел.

— Подсоби, внучек… Будто свинцом налитый.

— Замерз, оттого и отяжелел, — важно заметил мальчик.

— За ноги берись, Семушка, — торопил дед, оглядываясь на калитку.

Асланбека поволокли к крыльцу, запыхались, пока подняли по скользким ступенькам. На высоком крыльце отдышались: дед беззубым ртом судорожно ловил воздух, а внук то и дело громко сморкался.

— Еще чуток, Семушка, — упрашивал дед. — Поднатужься. А ну как кто забредет, — шептал он прерывистым голосом. — Беду наживем, человека погубим.

Собрав остатки сил, перетащили через порог и сами повалились рядом.

— Фу, упарился.

Не вставая с пола, дед вылез из пальто.

Асланбек лежал без шапки, в густые волосы забился снег, на ресницах застыли льдинки. Он смотрел на деда: «Попал к своим, опять повезло мне».

— Не бойся, милый, ты у своих. Это тебя Семен Егорыч спас, мой внук, значит.

Дед встал на колени, смахнул с Асланбека снег.

— Вот он. Теперь ты спасен, будешь долго жить. Как бы из того света явился к нам.

Семен мял в руках шапку, переминаясь.

— А меня, значит, величать Михеичем… А ну, Семен Егорыч, давай разденем гостя да на лежанку уложим, пусть отогреется. Куда же тебя ранило?

В сознании Асланбека все перемешалось: мать, родник, пес, взвод, комиссар… Джамбот. Он опять потерял сознание.

Пришел в себя на печи. Сразу же пошевелил ногами: целы. Поднял кверху руки: тоже. Что же случилось с ним? Послышались шаги, и он приподнялся на локтях.

— Ай да Илья Муромец! Отоспался? Сутки ты храпел. Ну, когда так, значит здоров, — обрадовался дед.

Присел Асланбек, посмотрел на Михеича.

— Где я?

— В деревне.

— Немцы есть?

— Были.

— Наши далеко ушли?

— Не очень, догнать можно, если захочешь.

— Спасибо, Михеич.

— Не надо… Понял?

Мягко ступая, дед вышел.

Асланбек улегся на спину, попытался вспомнить, что же случилось с ним…

…В полночь скрытно снялись с позиций, прошли через вымерший город на окраину, к дороге… Он помогал артиллеристам катить руками заряженное орудие стволом к неприятелю. Что же было потом?

Снялись с позиций… быстрым шагом шли по улицам…

А дальше?

Катили орудие…

Неторопливый, деловитый голос лейтенанта: «Приготовить гранаты».

А потом, потом?

Орудие.

Гранаты.

«Ура-а-а!» Что-то вспыхнуло перед ним, и… Что было потом, как ни силился, не мог восстановить в памяти.

В избе неслышно появился Михеич; он бережно нес перед собой миску.

— Сейчас, миленький, мы тебя накормим.

Поставил миску на стол, потер руки:

— Семен Егорыч говорит, что ты контуженый. А он у меня ученый, все знает. Видать, так, потому что искал я на тебе свежую ранку да не нашел, слава богу.

Асланбек свесил голову сверху:

— Спасли вы меня…

— Господи, кончай ты молиться на меня.

Дед протянул миску:

— Кушай, потом липовым чайком напою.

— Подожди, отец.

Асланбек отстранил руку с миской, он не чувствовал голода:

— Мне надо уходить к своим.

— Понятное дело, опасно тебе оставаться здесь, того и гляди, заявятся немцы.

— Помоги, Михеич.

Посмотрел снизу вверх старик, с расстановкой сказал:

— Стар я уже, глуховат, глаза плохо видят, — дед прищурился. — Придет ноченька, Семен Егорыч проводит тебя в путь-дорогу, он все тропинки знает, догонишь своих. Не думаю, чтобы далеко ушли, утром слышно было, как пушки ахают.

Проглотил Асланбек ломтик ржаного, быстро опорожнил миску, маленькими глотками выпил из кружки душистый чай с леденцом. Наевшись, сполз с печи, прошелся по комнате, вначале неуверенно, потом быстрей, так что половицы заскрипели: «к своим, к своим…»

Остановился у окна, затянутого причудливыми узорами, но тут же снова заходил по комнате.

Дед устроился под образами. Орудуя шилом и иглой, чинил валенок, изредка бросая на Асланбека взгляд через плечо, и когда тот в изнеможении опустился на стул, отложил работу, снял очки.

— Михеич, дорогой, отправь меня сегодня, сейчас! Где Семен?

— Непоседа наш Семен Егорыч… Давеча ушел, не открылся куда. Теперешний народ скрытный… Как стемнеет, так появится, и я в дорогу тебя снаряжу.

— Спасибо!

На столе лежала радиограмма командующего фронтом. Хетагурову грозили военным трибуналом за то, что оставил Ракитино без приказа. Командующий направил в армию начальника артиллерии фронта для расследования и принятия строгих мер, вплоть до расстрела.

Задуматься, однако, над последствиями Хетагурову было недосуг.

Два дня противник не проявлял активности на его участке, бои носили местный характер, переходили в частые, дерзкие контратаки во фланг и тыл немцев.

Командующий фронтом установил новые разграничительные линии. Его директива заканчивалась категорически: «Рубеж является стратегическим. Приказываю стоять насмерть! Ни шагу назад!»

В глубине леса Асланбек, чертыхаясь, склонился над лыжами.

— Ты чего? — спросил Семен.

— Не хочу лыжи, пешком пойду, — в бессильном отчаяния воскликнул Асланбек, выбившийся окончательно из сил.

— Здесь, знаешь, как глубоко? Во!

Семен скинул варежку и ребром ладони провел по горлу.

Измученный Асланбек разогнул спину и посмотрел на Семена: тот сунул палку в снег, и рука исчезла по самый локоть.

— А ты говоришь… — торжествующе сказал Семен. — Без лыж он пойдет… Иди, я не держу тебя.

— Слушай, я молчу, как это дерево.

— По твоим глазам вижу, не поверил… А деревья не молчат, прислушайся.

Впервые в жизни Асланбек надел лыжи. Были минуты в пути, когда он в изнеможении валился коленями на лыжи, как его учил Семен, и отдыхал. Упади в сторону — утонул бы в снегу. Каждый раз, пока Асланбек отдыхал, Семен терпелива ждал, а если он долго не поднимался, то мальчишка не уговаривал, не старался помочь, а бубнил себе под нос: «Фашисты, сказывают, в соседней деревне трех красноармейцев замучили… И хозяйку расстреляли для острастки, чтобы другие не скрывали наших». Асланбек быстро разгадал бесхитростную, уловку Семена, но виду не подал. Поднимался, и они снова тащились в направлении фронта.