Сбросил с плеч котомку Семен, извлек из нее лопатку с коротким черенком, выбрал высокую сосну, в два обхвата, стал разгребать под ней снег, пока не выкопал глубокую, просторную нору, завесил домотканым рядном.

— Залазь, сейчас надышим. Будет жарко, как в бане.

Подумал Асланбек о том, что сталось бы с ним, не найди его этот шустрый мальчуган. Ну, очнулся бы, уполз с поля боя. А потом?

Освободив ноги от креплений, Семен приподнял полог и спустился в нору. За ним полез Асланбек и, усевшись рядом со своим спасителем, устало закрыл глаза.

Теперь, кажется, мучения остались позади, и до своих не более двух километров. Так уверял опять же Семен, мол, по орудийным вспышкам определил. «Откуда он все знает?», — удивлялся Асланбек, но тут же говорил самому себе: «Не маленький».

Остаток пути к линии фронта Семен наказывал проделать также на лыжах, потом ползти и все время держаться правее, не уходить далеко от опушки, а то можно угодить к немцам. А когда рядом лес, и на сердце спокойнее, чуть что — укрылся в нем. Немцы далеко в лес не пойдут, боятся партизан. Он прижался к Семену, обхватил его обеими руками и задремал.

Первым проснулся Семен. Трещали на морозе деревья. Выбираясь наружу, мальчик задел Асланбека, и тот вскочил, ухватился за автомат.

— Ты чего? — проговорил Семен, дрожа. — Погоди, я сейчас.

Присел Асланбек, скинул шерстяные варежки, подаренные дедом на прощанье, протер глаза, прислушался: со стороны фронта доносился орудийный гул. Выстрелы, то частые, будто кто-то спешил отстреляться, то редкие, с тяжелым уставшим выдохом: «Уфф!»

— Совсем рядом наши, — прошептал вернувшийся Семен. — До рассвета доберешься, а то и раньше…

Он зябко повел плечами, потер руки:

— Ну и лют мороз нынче!

Устроился на прежнее место рядом с Асланбеком и, уткнувшись головой в колени, предложил:

— Поедим, а то тебе скоро в дорогу.

— Пойдем со мной, — неожиданно предложил Асланбек.

Присвистнул Семен, расправил плечи, ничего не сказал, вытащил из котомки сало, предусмотрительно нарезанное дома, извлек полкаравая.

— На вот, ешь лучше.

Семен разостлал на коленях котомку, положил сало поверх нее и протянул Асланбеку краюху.

— Ну, с богом, — сказал, подражая деду.

Ел Асланбек не спеша, прежде чем откусить от краюхи, дышал на нее.

— Боишься, не найдешь дорогу? — спросил Семен. — Зачем меня-то зовешь?

Собрав крошки с котомки, мальчишка отправил их в рот и посмотрел на Асланбека.

— Ты теперь мой брат. Понимаешь?

— Где уж там…

— За тебя боюсь.

— А чего за нас бояться, — обиженным тоном пробасил Семен и втянул голову в плечи, откинулся назад.

— Немцы кругом.

— И своих не меньше, и земля не чужая нам, каждая тропка знакома.

— Слушай, ты партизан?

— Я же тебя не спрашивал, из какой ты части?

Асланбек понимающе кивнул.

Семен залез за пазуху и вытащил письмо-треугольник.

— Возьми, отправь по почте. Мать у меня в Сибири. До войны уехала к тетке, да заболела. Ты адрес запомни: Иркутск, Таежная, сорок. Агриппине Михайловне Ануфриевой. Запомнишь?

Асланбек притянул к себе мальчишку:

— Хочешь, я сам отвезу?

— А ты, видать, хитер! Тебе же воевать надо.

Настало время расставаться.

— Будешь в наших краях — не проходи мимо. Ладно? — Семен потянул носом, отвернулся.

Не нашелся Асланбек, что ответить, пожал Семену локоть.

Лейтенант сидел, обхватив правое колено. Он старался втолковать одесситу:

— Пойми, война кругом! Столько людей гибнет.

— Отпустите, товарищ лейтенант, — умолял Яша.

Он стоял перед взводным, заросший, худой.

— Нет, не проси. Если бы ты просился в разведку, а то искать погибшего! Ты, Нечитайло, не ерунди, — голос лейтенанта был вкрадчив. — Это никому не нужно. Ты уверен, что он не переметнулся?

Его раздражали усики одессита, которых он почему-то раньше не замечал.

Поднялись Яшкины плечи: это он вздохнул.

— Ну, вот что — взводный встал. — Я Бека любил не меньше твоего… Он меня, можно сказать, под Ракитино от смерти спас. Но его нет среди убитых, и не ранен он. Разреши спросить тебя: где он? Иди, ты уже сердишь меня.

Яша не собирался уходить, и лейтенант смерил бойца нетерпеливым взглядом.

— Надоел ты мне, — проговорил взводный и пошел к выходу из землянки.

— Одну минутку, товарищ лейтенант, — умоляюще произнес Яша.

— Только, пожалуйста, короче и не повторяйся! — поморщился взводный.

— Нет, зачем же… Если вы меня не отправите с разведчиками, то, чтобы вы знали, я уйду сам.

— Прекрати разговоры, рядовой Нечитайло. Марш на позицию!

Лейтенант отступил, и Яша прошел мимо него.

Наверху его ждала Галя. Ни слова не сказала, не спросила, пошла рядом с ним. Ей не нужно было объяснять, чем закончился разговор с лейтенантом.

— Ах ты гад! — выдавил из себя Яша.

— Обратись к генералу, — Галя спряталась от ветра за Яшкиной спиной.

— Отстань!

Не обиделась Галя, не обратила внимания на его тон.

Шли молча. Яша проклинал про себя лейтенанта. Галя вспомнила о письме Асланбеку. Оказывается, отец-то его на фронте, письмо вот прислал. Надо попросить Матюшкина, пусть напишет и матери, и отцу об Асланбеке. А что скажет: пропал без вести или погиб? Только бы не угодил в плен. Нет, живым Асланбек не сдастся, не такой у него характер… Пожалуй, лучше подождать с ответом, вдруг объявится. Сколько уже прошло с той ночи…

Глубоко зарывшись в снег, Асланбек прислушался: немецкий часовой делал пять шагов в одну сторону, столько же назад.

Рисковать ли? Спасение совсем рядом, надо только отползти в сторону, пересечь линию фронта — и он у своих. Ох, обрадуются ему во взводе. Особенно Яша… Ну, приведет он немца в плен, докажет, что не трус. А если ранят, попадет в руки немцев? Тогда комиссар скажет: «Сдался, шкура». Пожалуй, лучше двигаться к своим.

Скрип удалился, и Асланбек приготовился отползти, но не мог сдвинуться. Возможно, сейчас «язык» очень нужен командованию, и каждый раз разведчики, рискуя жизнью, отправляются в тыл, а он рядом с немецким солдатом размышляет, как поступить.

Часовой приблизился, и Асланбек напрягся…

Нельзя ему рисковать…

Попробовать? Выбрать момент, сбить его с ног, вцепиться в горло… Вот сейчас… Но что это, похоже, часовой бегает взад-вперед. Приподнявшись, Асланбек увидел, как немец исчез в блиндаже. Забросить бы гранату в блиндаж… Переполох подниму — сам погибну. А лейтенант говорил, что сейчас каждый боец на строгом учете. Не смерти боюсь: комиссар, взводный — все подумают: «Предатель, в отца пошел».

Начальник штаба заложил за спину руку с карандашом, в другой папироса: он диктовал очередную оперативную сводку штабу Западного фронта:

— Тридцатого ноября войска армии вели бои с противником, продолжая подавлять выявленные огневые точки. Противник открыл наиболее интенсивный огонь в районе Ольхово, — генерал раздавил окурок в щербатом блюдце, прошелся по избе. — Войска продолжают укреплять занимаемый рубеж и действиями мелких отрядов ведут активную боевую разведку по всему фронту армии с целью захвата пленных, уничтожения живой силы и техники противника, который продолжает сосредоточивать мотопехоту, автотранспорт. — Четвертую папироску закурил генерал: — Погода: пасмурно. Ветер северо-западный. Скорость ветра 3 метра в секунду. Температура ночью — минус двадцать градусов. Связь по радио с соединениями и частями армии налажена.

Хетагуров минуту размышлял, потом перечитал донесение, приказал: — Передайте на подпись полковому комиссару и начальнику оперативного отдела.

Оператор собрал в папку документы и вышел. Генерал проводил его взглядом и, продолжая курить, склонился над картой. Согласно решению командарма, войска к четвертому декабря должны закончить перегруппировку сил и боевых средств, занять исходные положения и уже тогда…