— В госпиталь иду.

— К мужу?

— Нет.

— Сын ранен?

— Чужие сыновья.

— Счастливого пути, мамаша. Спасибо тебе!

В Цахком приехали из военкомата и мобилизовали еще шесть человек. Велели собираться и Джамботу: «Через час быть готовым!»

Жена уложила ему пару белья, вязаные носки, три лепешки, тяжелый круг сыра, полкурдюка, бутылку с аракой да завернула соль в тряпицу.

Она стояла у выхода, сложив руки на груди под шалью, и с тоской смотрела на него. Ей хотелось разрыдаться, но не было слез, и она лишь горестно вздыхала. Муж сидел у очага перед треногим столиком и, покончив с едой, сжал руки в кулаки.

За порогом мычал теленок, чем-то были вспугнуты ягнята.

Наконец, Джамбот поднялся, спросил у жены один коробок спичек и вдруг резко выкрикнул:

— Принеси все спички и положи в хордзен побольше соли.

Он забегал взад-вперед, а жена оставалась на месте.

— В горы уйду! — произнес он.

Остановившись возле нее, вытащил кинжал, снова вложил в ножны:

— Не дождутся они меня в армию!

— А дети! — ужаснулась Разенка.

— Что дети? Кушать нечего? Дети. Ха! Разве я их кормлю с ложечки? Какая им разница, куда я уйду?

— Позора не боишься!

В эту минуту муж был ненавистен ей. Если до сих пор Разенка боялась одного его взгляда, то теперь готова была бросить ему в лицо все, что думала о нем.

— Молчи! Ты хочешь, чтобы я отправился воевать? Пошел на фронт? А если немцы придут в Цахком? Спалят мой дом!

— Не смей! Остановись! Побойся бога, — Разенка шагнула к мужу.

— Уйди, дура! Не твое дело.

— Мое. Всю жизнь молчала. Не могу больше! Подумай о детях, — несчастная женщина обхватила его ноги.

— Уйди, рожденная от собаки.

— Не пущу, — голосила жена.

— Убью!

— Прокляну тебя. Ох-хо…

— У-у, безумная.

— Повешусь… на нихасе. Дочь на фронте, Асланбек…

И тут Джамбота затрясло. Залина! Асланбек! На фронте его дети. Дочь поехала к нему. Они… Нет, нет, он найдет Асланбека, он помешает, он все расскажет… Успеть бы… Брат и сестра… Его дети, в них одна кровь… Его кровь. Как хорошо, что он узнал его адрес. Полевая почта… Найдет.

В безумной ярости Джамбот ударил жену кулаком в открытое лицо. Но Разенка не застонала, только выкрикнула:

— Бей! Еще…

С улицы позвали:

— О Джамбот!

Разжались руки Разенки, и он выругался:

— Подожди, сука, вернусь.

На улице толпились аульцы.

— Да сохранит вас всех бог! — пожелал Дзаге.

Ждали бригадира и представителя военкомата.

— Увидите наших, передайте приветы, — произнес Муртуз.

Пришли Тасо и лейтенант.

На следующее утро хватились Дунетхан. Не было ее на проводах аульцев в армию, не дымит очаг, скотина осталась во дворе…

Заглянула в дом соседка: никого. Подняла тревогу, голосила, пока не сбежались люди. В ауле сбились с ног в поисках Дунетхан. Искали в горах, рискуя жизнью, спускались в пропасть, спрашивали в других аулах, но так и не удалось узнать что-либо о ней. Пропала и все!

Вернувшись с передовой, генерал-майор Хетагуров озабоченно ходил по просторной избе, потирая озябшие руки. Два красноармейца всю ночь топили печь, и все же из полутемных углов тянуло сыростью. Нездоровилось, разболелась голова. Со вчерашнего вечера чувствовал недомогание, вялость, то бросало в жар, то знобило. Пожалел, что не послал сразу за врачом, а теперь, пожалуй, пилюли не помогут, а на ногах надо держаться.

К возвращению ординарец приготовил завтрак, раздобыл к чаю банку сгущенного молока и пачку галет. Как только это удалось? Клонило ко сну. Чтобы взбодрить себя, вышагивал по избе, кутаясь в полушубок, яростно тер виски и беспрестанно курил. Знай жена, как он много курит, наверное, пришла бы в ужас. «Эх, Валюша, родная моя, скоро ли увидимся и увидимся ли?» — генерал склонился над картой.

На основе оперативных донесений, данных разведки, показаний пленных и предупреждений командования фронтом, начальник штаба армии, командующий левофланговой группой войск Хетагуров пришел к твердому убеждению, что немцы предпримут новое наступление на левом фланге армии, и готовился к нему. Все дни он неотступно размышлял над тем, как с наименьшими потерями противостоять на своем участке нацелившемуся на Москву противнику.

Штаб работал напряженно. Операторы день и ночь лазили по передовой, участвовали в допросах пленных, уходили с разведчиками за линию фронта: спешили до деталей раскрыть замысел немецкого командования против своей армии, чтобы на месте предполагаемого прорыва успеть сконцентрировать силы за счет перегруппировки потрепанных в боях частей. На помощь Ставки и фронта Хетагуров сейчас не рассчитывал: все, что могли, дали.

У командующего фронтом не было резервов, да и Ставка не могла быть щедрой. Генерал знал, что свежие силы подтягиваются из глубинных районов страны для пополнения армий центра Западного фронта, грудью закрывших кратчайший путь к Москве.

Начальник штаба, в какой уже раз, взвешивал все «за» и «против», понимая, что, хотя враг и утратил свои наступательные возможности, все же предстоящие бои за Москву будут решающими и ожесточенными, а у него всего один танк. Отсутствие техники, конечно, восполнится героизмом бойцов, но потери в войсках неминуемы. А он обязан сделать все, чтобы и бой не проиграть и сохранить для будущего общего контрнаступления под Москвой (должно же оно быть!) обстрелянные в боях войска.

Открылась дверь, и в избе бесшумно появился майор, начальник разведки армии. Он и начальник оперативного отдела, ближайшие помощники генерала, входили к нему без доклада.

— Товарищ генерал, разведчики выполнили боевое задание: доставили пленного солдата, — доложил майор.

— На чьем участке его взяли? — не сразу отвлекся от своих мыслей Хетагуров, передвинул линейку на столе.

Майор в любое время суток, в самой сложной боевой обстановке знал о противнике самое необходимое. Генерал старался уберечь майора и не разрешал ему ходить на передовую. Но однажды он отправился в разведку через линию фронта, и генерал не в силах был удержать его: надо было вывести из окружения большую группу тяжелораненых.

— Отличились разведчики Чанчибадзе.

— Допросили пленного?

— Пытались.

— Что это значит? — генерал вскинул голову.

— Он пьян, — майор ухмыльнулся.

— Вот как. Это интересно.

— Сначала мычал, а сейчас угрожает, требует немедленно доставить его в свою часть.

— Дайте мне взглянуть на него.

Генерал уперся руками в край стола.

Открылась дверь, и рослый, атлетического сложения, тепло одетый пленный вошел, вызывающе осмотрелся.

Пленного слегка подтолкнул в спину майор, и он дернул плечом.

Майор еще раз усмехнулся.

— Пройдите, пожалуйста, вперед, — повысил он голос.

Майор говорил на немецком языке, и генерал лишь догадывался, о чем.

Солдат, однако, не сдвинулся с места. Сложив руки на груди, он смотрел на Хетагурова исподлобья, но когда понял, что перед ним генерал, — щелкнул каблуками, вытянулся в струнку.

— Какой части? — тихо спросил генерал.

Майор перевел, пленный упорно сжал губы, показывая своим видом, что не желает разговаривать.

— Отвечайте, — сказал майор, не повышая голоса.

Пленный продолжал молчать.

— Это может стоить вам жизни.

Солдат окинул майора взглядом.

— Что бы вы хотели сказать перед расстрелом? — спросил майор и сжал кулаки за спиной.

Он старался ничем не выдать своей смертельной усталости и желания ударить солдата левой рукой снизу вверх, в широкий с ямочкой подбородок. Это был его коронный удар на ринге.

— На вашем месте, господин майор, самое благоразумное — вернуть мне оружие, прихватить штабные документы и следовать за мной!

— Куда?

— Сдаться на милость командира танковой дивизии, — запальчиво произнес пленный.