У нас на дворе рос высокий дуб; усмотрел я, что на том дубу много птицы водится, и полез добывать дичинки. Я лезу, а дуб все растет да растет, и упер верхушкою в небо. Пришло мне на мысль: дай пощупаю, крепко ли небо? Только рукой за край взялся, дуб подо мной и свалился; повис было на одной руке, да потом ухитрился и взобрался на? небо. День хожу, и два и три хожу; совсем отощал-исхудал: есть-то нечего! С той худобы завелися вши немалые; а я догадлив был, принялся их ловить, шкурки драть да ремешки кроить; свил веревочку, привязал за край неба и начал спускаться. На беду не хватило веревочки. Пришлось бы мне долго висеть промеж неба и земли, да мужик вышел овес веять: несет ветерком ко мне по?лову, а я-то ловлю да веревку вью. Ни много, ни мало прошло времени, перестал мужик овес веять, а веревки все не хватает. Что тут делать? Была не была, прыгнул наземь и попал в трясину; по самые уши утонул.

Сижу день, и два, и три; волоса ветром разбило. Прилетела утка, свила себе на моей голове гнездышко и снесла яичко. Я хотел было взять яйцо да съесть, уж и руку протянул, да одумался: пусть еще снесет, тогда за один раз наемся. На другой день снесла утка второе яичко; а я себе на уме: подожду еще денек, авось снесет третье. Наутро слышу я — шум шумит: идет волк болотом; подошел к гнезду и поел яйца; поел и хочет назад идти, а я тем временем намотал хвост его на руку и крикнул во все свое горло. Волк с испугу бросился в сторону и вытащил меня из трясины. Воротился я домой; дед засмеялся, я захохотал; тут и батька мой родился.

№424 [267]

Как у нас на селе заспорил Лука с Петром, сомутилася вода с песком, у невестки с золовками был бой большой; на том на бою кашу-горюху поранили, киселя-горюна во полон полонили, репу с морковью подкопом взяли, капусту под меч приклонили. А я на бой не поспел, на лавочке просидел. В то время жили мы шесть братьев — все Агафоны, батюшка был Тарас, а матушка — не помню, как звалась; да что до названья? Пусть будет Маланья. Я-то родом был меньшой, да разумом большой. Вот поехали люди землю пахать, а мы шесть братьев руками махать. Люди-то думают: мы пашем да на лошадей руками машем, а мы промеж себя управляемся. А батюшка навязал на кнут зерно гречихи, махнул раз-другой и забросил далеко.

Уродилась у нас гречиха предобрая. Люди вышли в поле жать, а мы в бороздах лежать; до обеда пролежали, после обеда проспали, и наставили много хлеба: скирда от скирды, как от Казани до Москвы. Стали молотить — вышла целая горсть гречихи. На другой год батюшка спрашивает: «Сынки мои возлюбленные, где нам нынче гречиху сеять?» Я — брат меньшой, да разумом большой, говорю батюшке: «Посеем на печке, потому что земля та порожняя; все равно круглый год гуляет!» Посеяли на печке, а изба у нас была большая: на первом венце[268] порог, на другом потолок, окна и двери буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожа.

Батюшка был тогда больно заботлив, рано утром вставал — чуть заря занимается, и все на улицу глазел. Мороз-то и заберись к нам в окно да на печку; вся гречиха позябла. Вот шесть братьев стали горевать, как гречиху с печи собирать? А я — родом хоть меньшой, да разумом большой. «Надобно, — говорю, — гречиху скосить, в омет[269] свозить». — «Где же нам омет метать?» — «Как где? На печном столбе: место порожнее». Сметали большой омет.

Была у нас в дому кошка лыса: почуй она, что в гречихе крыса, бросилась ловить и прямо-таки о печной столб лбом пришлась; омет упал да в лохань попал. Шесть братьев горевать, как из лохани омет убирать? На ту пору пришла кобыла сера, омет из лохани съела; стала вон из избы бежать, да в дверях и завязла: таково-то с гречихи у ней брюхо расперло! Задние ноги в избе, а передние на улице. Зачала она скакать, избу по улице таскать; а мы сидим да глядим: что-то будет! Вот как брюхо у кобылы-то опало, я сейчас в гриву ей вцепился, верхом на нее ввалился и поехал в кабак. Выпил винца, разгулялся добрый молодец; попалось мне в глаза у целовальника ружье славное. «Что, — спрашиваю, — заветное аль продажное?» — «Продажное». Ну, хоть полтину и заплатил, да ружье купил.

Поехал в дубовую рощу за дичью; гляжу: сидит тетерев на дубу. Я прицелился, а кремня-то нет! Коли в город за кремнем ехать — будет десять верст; далеко; пожалуй, птица улетит. Думаючи этак сам с собою, задел невзначай полушубком за дубовый сук; кобыла моя рванула с испугу да как треснет меня башкой о дерево — так искры из глаз и посыпались! Одна искра упала на полку, ружье выстрелило и убило тетерева; тетерев вниз упал да на зайца попал; а заяц сгоряча вскочил, да что про меня дичины набил! Тут я обозом в Саратов отправился; торговал-продавал, на пятьсот рублев дичины сбывал. На те деньги я женился, взял себе славную хозяюшку: коли вдоль улицы пройдет, всю подолом заметет; малые ребятишки встречают, поленьями кидают. Не надо покупать ни дров, ни лучины; живу себе без кручины.

№425 [270]

Уродился я ни мал, ни велик — всего-то с игольное ушко, не то с приворотную надолбу. Пошел я в лес, самое дремучее дерево рубить — крапиву. Раз тяпнул — дерево качается, в другой тяпнул — ничего не слышно, в третий тяпнул — выскочил кусок мне, добру мо?лодцу, в лобок. Тут я, добрый мо?лодец, трои сутки пролежал; никто меня не знал, не видал, только знала-видала меня рогатая скотина — таракан да жужелица. Встал я, добрый мо?лодец, отряхнулся, на все четыре стороны оглянулся, побрел по берегу, по берегу все не нашему. Стоит река — вся из молока, берега из киселя. Вот я, добрый мо?лодец, киселя наелся, молока нахлебался... Пошел я по берегу, по берегу все не нашему; стоит церковь — из пирогов складена, оладьями повершена, блином накрыта. Вступил я на паперть, вижу двери — калачом двери заперты, кишкою бараньей задернуты. Тут я, добрый мо?лодец, догадался, калач переломил да съел, кишку собакам отдал. Вошел я в церковь, в ней все не по-нашему: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. Выскочил поп толоконный лоб, присел — я его и съел. Пошел я по берегу, по берегу все не нашему: ходит тут бык печеный, в боку нож точеный. Кому надо закусить, изволь резать да кроить.

№426 [271]

Я встал поутру, обувался на босу ногу, топор надевал, трои лыжи под пояс подтыкал, дубинкою подпоясался, кушаком подпирался. Шел я не путем, не дорогой; подле лыков горы драл; увидел на утке озеро, топор в ее шиб[272] — недошиб, другим шиб — перешиб, третьим шиб — попало, да мимо; утка-то скулубалась[273], озеро-то улетело. И пошел я в чисто поле, увидел: под дубом корова бабу доит. Я говорю: «Тетенька, маменька, дай мне-ка полтора молока пресного ста?вца[274]». Она меня послала в незнамую деревню, в небывалую избу. Я пошел и пришел: квашня бабу месит. Я говорю: «Тетенька, маменька, дай мне-ка теста». Она выхватила из мутовки квашню: хлысь по зубам. Я бежать. Вышел на улку; тут лайка собачит[275] на меня; мне-ка чем оборониться? Я увидел: на санях дорога, выхватил из оглобель сани, хлысь лайке по зубам и пошел домой да с горя спать повалился.

вернуться

267

Записано в Костромской губ.

В основном AT 1930 A* + 1890 (Ружье стреляет нечаянно и убивает тетерева). Вступительный рассказ о драке невестки с золовками имеет соответствие в скоморошине «Агафонушка» сборника Кирши Данилова, «Древние российские стихотворения» и ее вариантах (они указаны А. М. Астаховой в комментариях к второму тому «Былин Севера», М., Л., 1951, с. 787 и дополнительно в комм. А. П. Евгеньевой и Б. Н. Путилова в кн. Сборник Кирши Данилова. М., 1977, с. 445). В скоморошинах, пародирующих стиль героической былины, повествуется о драке свекра со снохой или о бое женщин. Исследования: Федорова В. П. Небылицы. В кн. Проблемы изучения русского устного народного творчества. М., 1975, вып. I, с. 90—95.

После слов «киселя-горюна» (с. 152) — «шаньги да блины». К словам «Уродилась у нас гречиха предобрая» (с. 152) дан вариант: «Нынче хлебу не род, а прежде дородно рос: три пуда колос тянул, три фунта зерна. Коли в одно место собирать, надо по семи лошадей под сноп запрягать...»

вернуться

268

Т. е. на первом ряду бревен.

вернуться

269

Скирда (Ред.).

вернуться

270

Место записи неизвестно.

AT 1932 (Страна обетованная). Сюжет учтен в AT только в литовском фольклорном материале. Русских вариантов — 22, украинских — 5, белорусских — 3. Польские варианты — см. Krzyzanowski, II, s. 161. Своеобразным является эпизод съедания попа толоконного лба. Небылица типа 1932 генетически связана с сюжетом AT 1930 («Страна чудес»), пародирующим предания о золотом веке. Они известны не только по многочисленным западноевропейским фольклорным, но и по литературным вариантам (Боккаччо. Декамерон, день 8-й, новелла 3; «Удивительные приключения... барона Мюнхгаузена»).

К словам «блином накрыта» (с. 153) Афанасьев в сноске указал вариант: «Шаньгой, ватрушкою».

вернуться

271

Записано в Шенкурском уезде Архангельской губ. Борисовым. AT — СУС — 1930 D* (= АА 1931 C*. Подпоясался топором: увидел на утке озеро, корова бабу доит и т. п.). Русских вариантов — 14. Афанасьев опубликовал текст, передающий некоторые фонетические особенности местного говора.

вернуться

272

Кинул.

вернуться

273

Всколебалось.

вернуться

274

Навыворот, вместо: полтора ставца (т. е. кувшина) пресного молока.

вернуться

275

Вместо: собака лает.

вернуться

276

Место записи неизвестно.

AT 1920 C (Барин награждает за ложь. Рассказ, обрамляющий ряд сюжетов небылиц) + 1882 A (Человек сам вырубает себя из дупла; идет домой за топором и проч.) + 1886 (Человек пьет из собственного черепа. См. прим. к тексту № 422) + 1889 K (= 804. Человек влезает на канате, свитом из пыли-копоти). Сюжетный тип 1920 C учтен в AT в целом ряде вариантов на европейских языках и в записях на турецком языке. Русских вариантов — 22, украинских — 7, белорусских — 6 (ср. Тат. творч., III, № 77). Сюжет типа 1882 A учтен в AT в венгерском и русском фольклорном материале; встречается также в польском (Krzyzanowski, II, с. 155) и латышском (Арайс-Медне, с. 235). Русских вариантов — 13, украинских — 15, белорусских — 6. Слова «...зашел я по конец моря, взял да зажег...» отчасти напоминает небылицы типа 1930 C* — «Чудо чудное».

К словам «пришел я к морю» (с. 154) Афанасьевым указан вариант: «к озеру».

После слов «по белу свету разгуливать» (с. 154) указан вариант: «Кинул топором раз — недокинул, в другой — перекинул. Топор-то плавает, топорище тонет. Зажег я озеро с конца; оно трещит да горит; как вода совсем выгорела — яйца испеклись. Я был смел — те яйца съел».

После слов «у моей лошаденки брюхо прорвали» (с. 155) указан вариант: «Взялся за топор дрова рубить, глядь — бежит семеро волков: шесть куцых, седьмой без хвоста. Я думал: то серые волки, ан бирюки! Прибежали да мою кобылу разорвали».