Приходит к заутрене. Становится прямо против образа Спасителя и усердно молится, чтобы показал ему бог крестного. По отходе утрени все вышли из церкви, а он остался и видит: выходит в царские врата неведомый человек, манит его к себе и дает два яичка. Одно велит отнести отцу, другое матери. — «А сам, — говорит, — опять приходи в церкву. Тогда я тебе еще яичко дам». Мальчик с радостью побежал домой. Прибегает, отдает отцу-матери по яичку и говорит: — «Мне тятенька крестный дал, велел вам отдать, а мне наказал еще прийти».

Приходит к обедне и опять становится на то же место. По окончании службы невидимой силой подняло его до третьего неба. Сперва несли его двухкрылые ангелы, а потом шестикрылые серафимы подняли его до шестого неба, в предивную палату, где он узрел лик ангелов, праведников и пророков. Господь посадил его на престол, вручил скипетр и державу и оставил вместо себя. Тогда он увидел всю подвселенную. Сидит и смотрит: вон плывет корабль, а на тот корабль наступают разбойники. Он и подумал: «Лучше б тому кораблю потонуть, нежели быть разграблену!» Корабль тотчас и потонул со всеми людьми и товарами. Потом увидел он, что в такой великий праздник не хотела жена с своим бедным мужем обед разделить, а ушла в чужие люди и стала с чужим мужиком пировать и любодейничать. Мальчик подумал: «Лучше бы тому дому сквозь землю провалиться, нежели такое распутство зреть!» — И дом провалился сквозь землю. В третий раз видит он, как разбойники под монастырь подкапываются, и опять подумал: «Как же у этих разбойников руки поднимаются на божие храмы? Лучше бы тому монастырю опрокинуться да задавить их!» Монастырь сейчас опрокинулся и задавил разбойников.

Господь, видя такое нетерпение, удалил его с престола, дал ему яичко и велел ангелу отнести его на землю. Ангел понес его к отцу и на пути сказал ему: «Как будешь ты дома, то разговейся этим яичком и удались в пустыню. Там тебе будет спокойнее». Он так и сделал — разговелся и удалился в пустыню. Пробыл в ней двенадцать лет, потом преставился. Тело его было похоронено ангелом в той самой церкве, где это чудо совершилося.

Риза на иконе[647]

Жил в одном городе богатый человек, ездил в Нижний на ярмарку за разными товарами. Однажды случилось ему плыть с товаром по Волге. Плывет день и два — хорошо, а на третий поднялась сильная буря и потопила у него судно с людьми и с товарами, — только сам кое-как мог спастись на одной дощечке. Приплескало его к берегу, он очувствовался, вышел на? берег и пошел домой пешком.

Приходит домой, рассказывает жене о своей беде. Жена плачет не столько о муже, сколько о богатстве. Вот этот бедняк не знает, как и пропитанье себе найти. Потому что жил он прежде богато, привык к роскоши, работать ему совсем не под силу. Стал он ходить в церкву, стал просить помочи у иконы божьей матери. Просит раз, другой и третий — икона все не дает помочи. Он осердился и говорит: «А когда так!..» И вздумалось ему: «Дай-ка я сниму с нее серебряную ризу». Улучил время, когда в церкви никого не было, и снял с образа ризу, смял ее в комок и продал серебреннику. На те деньги опять стал торговать, и расторговался в пять лет так, что лучше прежнего стал жить. Как-то и вспомнил: «Что ж я — снял с божьей матери ризу, а новую-то не сделал!»

Заказал серебреннику ризу на образ и дал ему мерку. Серебренник скоро ее изготовил, принес, отдает купцу. Тот взял ризу, пошел в церкву, и никто не заметил, как он одел ее на икону. А риза-то оказалась гораздо лучше прежней. Собираются прихожане в церкву, видят: риза не та. Сказали священнику, и тот удивляется: — «Как же это могло случиться?» А во все время, когда икона стояла без ризы, никто того не видел; всем казалось, что она стоит в окладе; иные даже к ней прикладывались и ничего не замечали. Только тогда все и открылось, как появилась на иконе новая риза и как сам купец покаялся перед священником.

Издание наших «Заветных сказок» в том виде и последовательности, в которых мы предлагаем их любителям русской народности, едва ли не единственное в своем роде явление. Легко может быть, что именно поэтому наше издание даст повод ко всякого рода нареканиям и возгласам не только против дерзкого издателя, но и против народа, создавшего такие сказки, в которых народная фантазия в ярких картинах и нимало не стесняясь выражениями развернула всю силу и все богатство своего юмора. Оставляя в стороне все могущие быть нарекания собственно по отношению к нам, мы должны сказать, что всякий возглас против народа был бы не только несправедливостью, но и выражением полнейшего невежества, которое по большей части, кстати сказать, составляет одно из неотъемлемых свойств кричащей prudrie[648]. Наши «Заветные сказки» — единственное в своем роде явление, как мы сказали, особенно потому, что мы не знаем другого издания, в котором бы в сказочной форме била таким живым ключом неподдельная народная речь, сверкая блестящими и остроумными сторонами простолюдина.

Литературы других народов представляют много подобных же «заветных» рассказов, и давным-давно уже опередили нас и в этом отношении. Если не в виде сказок, то в виде песен, разговоров, новелл, farces, soties, moralites, dictions[649] и т. п., другие народы обладают огромным количеством произведений, в которых народный ум, так же мало стесняясь выражениями и картинами, пометил юмором, зацепил сатирой и выставил резко на посмеяние разные стороны жизни. Кто сомневается в том, что игривые рассказы Боккаччо не почерпнуты из народной жизни, что бесчисленные французские новеллы и faceties[650] XV, XVI и XVII вв. — не из того же источника, что сатирические произведения испанцев, Spottlieder[651] и Schmahschriften[652] немцев, эта масса пасквилей и разных летучих листков на всех языках, являвшихся по поводу всевозможных событий частной и общественной жизни — не народные произведения?

В русской литературе, правда, до сих пор есть еще целый отдел народных выражений не печатных, не для печати. В литературах других народов издавна таких преград народной речи не существует. Не восходя к классической древности, разве «Ragionamenti» P. Aretino, «Capitoli» Franc. Berni, Giov. dela Casa, Molza, «La Rettorica delle puttane» Pallavicini, «L’Alcibiade fanciullo» a scola[653] и произведения других итальянских писателей, далее книга Меурсия — «Elegantiae latini sermones»[654], целый ряд известных во французской литературе: «Joyuesetez» faceties et folastres imaginations[655][656], знаменитый «Recueil de pieces choisies par le soins du Cosmopolite[657], разве весь этот поток «Flugschriften»[658], о которых говорит[659] Schade: «die damals wie eine Fluth ubers Land fuhren[660] не доказывают ясно, что печатное слово не считало нужным прикрываться дымкой стыдливой pruderie и виноградным листом цензурного письма? Нужно ли при этом упоминать о макаронических произведениях, пользующихся такою честию от великолепного Лаврентия Медичиса и до Медичисов нашего времени? Нужно ли, наконец, заметить, что не одним только библиофилам известны целые отделы, предмет которых описывают специальные библиографии, вроде «Bibliotheca Scatologica» (Scatopolis, 5850)[661] отделы, известные в книжном мире под именем: «Singularites», «Curiosa», «Erotica», «Ouvrages sur l’amour», «...sur la galanterie»[662] и т. д.