- поскольку...

Сталин снова и снова задумывался о том интересе, который проявили пришельцы к ничем, строго говоря, не примечательной личности товарища Половинкина. Ведь больше внимания проявляют, чем к заслуженным генералам. Первый контакт, контакт непростой, нервы сторон оголены — но Старкиллер сам настаивает на отправке Половинкина на «Палач». А Вейдер соглашается с лёгкостью необычайной и необоснованной, как будто впустить представителя чужого командования на свой флагман есть поступок вполне естественный и очевидный.

 Попытка вербовки.

Необычайно уважительное отношение штурмовиков.

Мнение «того самого» Мясникова, наконец.

...Если только обоснование не лежит где-то вне логической плоскости. Если существует некий признак, который переводит сержантика госбезопасности в разряд «достойных»... но какой? Впрочем, для того, чтобы эффективно использовать построенную классификацию, не обязательно владеть её критерием.

Они помешаны на своих теократических идефиксах, на культе «силы»... и безапелляционно называют Половинкина «падаваном» Сталина — что бы ни означало это понятие.

- Есть мнение, — сказал Сталин, пресекая вялый спор, — что возникшие на «Палаче» проблемы связаны с отсутствием на борту именно Вас, лорд Вейдер. И Вашего падавана. Эффективная работа нуждается в эффективном управлении. А эффективное управление в подобных вопросах неизбежно опирается на силу.

Тёмная фигура напротив не шелохнулась, лишь дрогнули и сжались чёрные кулаки; Сталин почувствовал, что попал в точку. В мире, откуда пришёл Вейдер, понимание сопромата, теории вероятностей, формальной логики и функционального анализа не значило ничего — весь интеллектуальный аппарат вполне удавалось заменить знанием терминов «падаван» или «сила».

Видимо, для них это что-то вроде церковного канона. Не так уж важно, понимаешь ли ты суть религии, которую исповедуешь — лишь бы звучали «правильные» термины.

Вполне стандартная ситуация и на Земле; в некоторых наиболее деградировавших культурах понимание чего бы то ни было и вовсе не требуется — для создания впечатления авторитета достаточно как можно громче верещать о своём «знании канона».

- Я вернусь на «Палач»... — начал было Вейдер, но Сталин прервал его:

- Нет. Господин Старкиллер находится на Земле, в расположении нашего штаба. Правильно ли я понимаю, что его сила нужна для защиты упавшего в Белоруссии летательного аппарата?

- Да, — признал Вейдер.

- Тогда будет справедливо, если на корабль отправится мой падаван, товарищ Половинкин. Его силы будет достаточно, чтобы разобраться с мелкими проблемами.

Несмотря на чудовищную рабочую загрузку, он не мог позволить себе отпустить Вейдера на орбиту: слишком долго шёл к нему этот чёрный человек, слишком долго нёс на Землю свой странный мир. Отпустить его, порвать тонкую ниточку понимания между ними — теперь казалось уже немыслимым. И всё это время Вейдер как будто ждал чего-то — какого-то секретного слова, пароля, означающего: я свой, мы одной крови, ты и я. Кажется, теперь Сталин начинал говорить на языке собеседника.

«В конечном итоге», подумал Иосиф Виссарионович, вслушиваясь в тяжёлое дыхание союзника, «он такой же, как мы. Только без… только в скафандре.»

- До сих пор совместные усилия наших сторон были направлены на обеспечение безопасности «Разбойной тени», — сказал Сталин. — Теперь обстоятельства требуют поднять «Разбойную тень» в ближайшее время.

- Я сделаю это, — отозвался инопланетянин.

- Те же обстоятельства вынуждают меня предпринимать шаги для обеспечения эффективного ведения боевых действий. Интересы наших сторон полностью совпадают, лорд Вейдер. Мы не можем позволить себе уступить силе захватчиков.

- В чём причина конфликта? — пророкотал Вейдер после продолжительного молчания.

«Ну неужели», подумал Сталин, «второе лицо Империи наконец-то заинтересовалось политикой.»

- Мы предоставим Вам все соответствующие материалы, — сказал он вслух, указывая мундштуком нераскуренной трубки на коробку с подготовленными документами.

Там ждал своего часа Генеральный план «Ост» — план геноцида, приуготовленного просвещённой Европой для славянских дикарей; дикарей, посмевших мечтать о человеческой жизни. Сталин до сих пор не мог определиться со временем и способом обнародования документов — да и с необходимостью их обнародования.

Да, знание подлинных немецких намерений поднимет боевой дух Советского народа — но боевой дух Советского народа сейчас и без того высок как никогда. Да, опубликование плана «Ост» позволило бы развернуть мощную пропагандистскую кампанию на Западе — но Гитлера больше нет, а новое руководство рейха легко открестится от его одиозной фигуры. Судоплатов и без того бил тревогу: дипломатический обмен между Германией и САСШ усилился в несколько раз.

Вот опубликуешь — а Геббельс с Риббентропом завизжат: «Это не мы! это он, проклятый, всё он, Гитлер! А с нами дружить — можно!..» А ведь в штатах нацистские парады проходили регулярно, аж до 1939 года, то в Нью- Йорке, то ещё где. И по идеологии принципиальных различий нет: тот же капитализм, та же расовая дискриминация, только по отношению к другой группе. Да и финансовый капитал — в руках одних и тех же семей... разве что в Германии он сейчас чуть больше подчинён промышленному. За какую ниточку ни потяни — результат слабо предсказуем. Как всегда: основное значение имели не отдельные элементы мозаики, но способ их соединения.

Кто знает, вдруг и в его отношениях с Вейдером важен не сам Вейдер, — и не Сталин, — а некая внешняя по отношению к ним обоим сила?.. Иосиф Виссарионович раздражённо огладил усы.

Сила не сила, а насущные проблемы решать именно ему. Ту же «Тень» — надо поднимать немедленно. Он перевёл взгляд на Вейдера, но прежде, чем успел что-то произнести, инопланетный командующий рывком поднялся из-за стола, пошипел диффузором и веско прогромыхал:

- Я немедленно отправлюсь на место крушения и займусь этим лично. Лорд Половинкин отправится на «Палач».

«Здравствуй, дорогой дедушка!» — аккуратно вывел Коля химическим карандашом. Почерк свой он не очень-то любил и в важных документах старался писать печатными буквами.

«Решил вот написать тебе несколько строк, чтобы поделиться с тобой и разделить вместе ту радость и счастье, которые мне выпали сегодня. Сегодня товарищ Сталин решил послать меня в космос...»

Коля спохватился, перечитал написанное. Вздохнул, скомкал лист и затолкал в чугунную пепельницу — к трём предыдущим попыткам. Никак не получалось написать такое письмо, чтоб и душевно, и государственную тайну не раскрыть, и в то же время... ну, чтоб если что — не стыдно было вроде духовного завещания огласить.

Он взял новый лист и аккуратно повторил вступительные строки, только вместо «послать в космос» написал «направить на важное государственное задание особой важности». Звучало достаточно солидно. Что ж ещё написать?..

«В технику я верю полностью. Она подвести не должна. Но бывает ведь, что на ровном месте человек падает и ломает себе шею. Здесь тоже может что

- нибудь случиться. Но сам я пока в это не верю. Ну а если что случится, то прошу вас и в первую очередь тебя, дедушка, и бабу Сашу тоже, не убиваться с горя. Ведь жизнь есть жизнь, и никто не гарантирован, что его завтра не задавит машина.»

Коля перечитал написанное. Получалось немного слишком сентиментально, но это ничего: настоящий мужчина не должен бояться показывать маленькие человеческие слабости. Так, кажется, было написано в книге писателя И. Тургенева.

«Очень жаль, что я не смог притти к тебе и всё об'яснить», — вывел он с красной строки, — «Береги, пожалуйста, мою Юно, люби её, как люблю я...» Коля вздрогнул и отложил карандаш.

Как-то... странно о таком писать. Тем более, ничего ещё не ясно и вообще... или уже ясно?

Последний вечер в Саратове, — Коля, ссылаясь на всё равно нелётную погоду, убедил прикреплённого капитана дать им хотя бы выспаться, — молодые люди провели в плавгостинице — погоняли чаи с баб Сашей, обсудили «Травиату», спели пару песен из «Если завтра война» и «Волги-Волги», да разошлись по каютам. Деда повидать так и не удалось: как на зло, уехал дед в Чкалов, принимать табун монгольских лошадок.