Ковер вел себя прилично. Он не кричал, не вонял, не портил мебель, Георгий почувствовал к нему расположение.

— Извините, — сказал Георгий, — обознался. Я-то думал, это мой японский магнитофон. А вы что… тоже насчет обмена?

— Да, — ответил ковер и вздохнул. — Вообще-то я сам не очень хочу меняться. Для меня потолки высоковаты и еще кое-что не вполне подходит, особенно этот ужасный стук внизу. Меня жена уговорила.

— У вас есть жена?

— А что тут такого? — снова оскорбился ковер. — Конечно, есть. У вас разве нет?

— Да нет еще.

Ковер испустил глубокий вздох.

— Счастливец. А я вот таскаю этот хомут уже столько лет. У меня уже дети.

— Поздравляю, — невпопад заметил Георгий, и ковер засмеялся. Да, конечно, ковер смеялся. По ковру пошла рябь — мелкая-мелкая, он стал выглядеть еще пушистее и симпатичней. Георгий тоже засмеялся.

— Я случайно слышал ваш разговор с бомискульцем, — сообщил ковер. — Они в общем неплохие ребята, только уж очень задаются. Национальная черта, ничего не поделаешь. Но к этому можно привыкнуть. А вы в самом деле хотели с ним меняться?

— Да нет, это я нарочно, — ответил Георгий и рассказал ковру всю историю. — И чего они вдруг на мою голову посыпались? — закончил он.

— Не в моих правилах сыпаться кому бы то ни было на голову, — сухо заметил ковер. — У нас это не считается признаком хорошего воспитания.

«Опять обиделся», — подумал Георгий.

Помолчали.

— Вообще-то я, кажется, понимаю, в чем тут дело, — сказал ковер. Объявление бывшей хозяйки этой квартиры каким-то образом попало не в городской бюллетень по обмену, а в галактический. Почта, знаете ли, барахлит. Особенно при этих пространственных перемещениях… Ну, а там не разобрались, напечатали, хотя Земля пока не является постоянным клиентом бюро обмена. Именно поэтому Земля для всех экзотика. Вот к тебе и посыпались посетители.

— Но ведь черным по белому было написано: «На равноценную в центре».

— Правильно. Мы и есть из центра. Из центра галактики.

— Что ж теперь делать?

— Надо отменить объявление.

— Так-то оно так. Только я не вполне представляю, как это сделать. Может, ты передашь письмецо куда надо?

(Как-то незаметно они перешли на «ты».)

— Не могу, — вздохнул ковер, — с жителями планет, которые не приняты в галактическое содружество, вступать в контакты запрещено.

— Ну, знаешь! — Теперь обиделся Георгий. — Квартиру менять можно и в гости ездить можно, а письмо — так уж и запрещено?

— Так ведь никто не знал, что объявление напечатано по ошибке. А теперь я знаю.

Снова помолчали.

— Кое-что я могу сделать, — проговорил гость. — Могу сообщить в ближайшее отделение бюро. Время, правда, для этого потребуется.

— А долго?

— Да не особенно: ну, полгодика, год. Пока дойдет по инстанциям, пока рассмотрят…

— Веселенькое дело каждый день гостей встречать. Особенно таких, как этот пламенный.

— Я понимаю, что от нас одно беспокойство…

— Да я не о тебе. Ты хоть каждый день приходи.

— Благодарю. Но ничего сделать не могу.

— Но почему?

— Сказано тебе: за-пре-щается. Вот вступите в содружество — тогда другое дело. Ну-с, — вздохнул ковер, — мне пора. Жена, наверное, уже волнуется.

— Приходите вместе. Буду очень рад.

— Спасибо, — легкое волнение пробежало по ковру, — ты мне тоже понравился. Как тебя зовут-то?

— Георгий. Можно просто Юра. А тебя?

В ответ ковер, набрав побольше воздуха в свои шерстяные легкие, произнес длинное многосложное и изысканное слово. «Надо бы записать», подумал Георгий. Но тут кто-то снова постучал в дверь.

— Кого там еще несет? — простонал Георгий.

— Прощай, Юра, — шепнул ковер и пропал.

Георгий пошел открывать.

На площадке стоял старичок в пенсне.

— Это вы, значит, квартиру меняете? — строго спросил он.

— А что? — сказал Георгий.

— Как что? Объявление ваше было?

— В галактическом бюллетене?

Старичок засопел, поправил пенсне.

— Сто раз менялся, а такого не слыхивал. Объявление, говорю, писали? На трамвайной остановке.

— Допустим, — сказал Георгий. У старичка было две руки, две ноги. Золотые зубы. Обыкновенный был старичок. — А вы, простите, почему меняетесь?..

— А это не твое дело, — отрезал старец, сверкнув стеклами пенсне. Желаешь — пожалуйста. Нет, — будь здоров, охотников найдется много.

— Вот теперь понятно! — обрадовался Георгий. Сомнений не оставалось: старичок самый что ни на есть нашенский.

— Только не думай, — скрипел он, — что тебе хоромы за твою камору отвалят. Знаю я эти многоэтажки. На первом этаже воду, значит, спускают, а на восьмом вздрагивают.

— А у вас-то что? — прервал его Георгий.

— У меня? У меня, милай, центр. Комната — потолки твоим не чета. Соседи… Ну, люди как люди.

— Комнату на квартиру? — сказал Георгий. — Ну, дед, ты даешь!

— А ты что хотел? Центр на эту деревню! Тут волки, небось, по ночам воют, а там — цивилизация. Ну как? По рукам?

Теперь Георгий проживает в коммунальной квартире на старом Арбате. В квартире живет чета пенсионеров, которые не нарадуются новому соседу. Живет симпатичная девушка по имени Катя. Впрочем, Катя и ее роль в жизни Георгия — тема для другого рассказа.

О старичке ничего не слышно.

Катя полагает, что он полностью увлечен склоками с соседями по лестничной площадке.

Пенсионеры надеются, что старичок утихомирился: сколько можно злиться на весь белый свет?

Что касается самого Георгия, то он уверен, что старичок нашел себе еще один вариант обмена. Где-нибудь в созвездии Волопаса.

В середине дня в приемный покой психиатрической клиники города Н. вошли двое: саженного роста молодой человек, одетый не по-зимнему легко, в кремовый спортивного покроя костюм, и низенький плотный милиционер с красным от мороза лицом, в полушубке, шапке и черных бурках. Лицо у молодого человека было белое, правильных очертаний, волосы темные вьющиеся, большие глаза смотрели рассеянно, но живо.

— Вы подождите здесь, я сейчас, — сказал милиционер и вошел в кабинет к дежурному врачу.

— Зинченко, старший сержант ГАИ, стою здесь около вас на перекрестке, представился он, стремительно козырнув. — Хоть это и не по моей части, но доставил к вам одного. Движению препятствовал, люди начали собираться и вообще… К прохожим пристает, к водителям машин: полетим да полетим со мной на Юпитер! Там, говорит, у нас хорошо, интересно… — сержант хмыкнул. — Я сначаала подумал, что пьяный, дал дохнуть в алкометр — нет, ни в одном глазу. И чепуху свою несет так складно, красивым голосом. Документов нет, имя не объявляет, одет легко… нет, как хотите, это из ваших. Может, из дому ушел в припадке. Ну, я ему сказал, что проведу в учреждение, где… — сержант снова коротко хмыкнул, — найдутся желающие полететь. Отбою, мол, не будет. По дороге он и меня принялся склонять — с собой; так я тоже согласился, чтоб зря не перечить, не волновать. Это вообще имейте в виду: с ним надо по-хорошему. Я его сперва было под локоток: пройдемте, мол, гражданин… куда там, и не качнул. Монумент. Сейчас сами увидите.

Милиционер высунулся в дверь, позвал. Молодой человек вошел, остановился посреди комнаты.

Дежурный врач Михаил Терентьевич, тоже рослый сорокалетний мужчина, лысый, крутоплечий, с полными губами на костистом лице, смотрел из-за стола на вошедшего доброжелательно. День был будничный, скучный — происшествие оказалось кстати. «Пришелец с Юпитера — в этом все-таки чувствуется дыхание века, — с удовольствием думал Михаил Терентьевич. — А то „легендарные разведчики“, „министры“ и „министерши“, „Юлии Цезари“… старо, бездарно!»

— Ну, мне на пост, — заспешил Зинченко, — покидаю вас. Всего хорошего!

— Так мы договорились, — сказал молодой человек чистым, богатым обертонами баритоном. — Сегодня в полночь.