— Вот очень кстати и вы, Жанна Борисовна! — преувеличенно обрадовался дежурный врач. — У нас замечательный гость, прошу любить и жаловать: Александр Александрович, в просторечии Шурик. С Юпитера. Представитель, так сказать…

Старшая сестра очаровательно улыбнулась. «Пришелец» тоже улыбнулся, завороженно глядя на нее, поднялся с кресла. Санитары придвинулись к нему на шаг.

— Прибыл вербовать желающих переселиться в юпитерианский музей-виварий на Ганимеде среди наших… э-э… жильцов. Куда бы нам его определить для начала, как вы думаете?

— Может быть, в четырнадцатую? — задумчиво сказала Жанна Борисовна.

— А кто там?

— Юлий Цезарь, Райкин и Иосиф Виссарионович. И две свободных койки.

— Что ж, согласен: в четырнадцатую.

— Какая фактура! Какая фемина!.. — глубоким голосом заговорил пациент, увлеченно глядя на старшую сестру. — Жанна Борисовна! Ваши плечи, ваши глаза, ваши волосы, ваш голос и улыбка… не могут не свести с ума. Нет, вам просто необходимо лететь с нами! Вы приобретете куда больше, нежели потеряете здесь, — столько поклонников! И не только в земном секторе музея. Вы будете блистать и пленять, покорять и разбивать сердца… вы станете там звездой первой величины. Нет, я и слышать не желаю об отказе: или вы летите с нами, или я остаюсь здесь, презирая свой долг. Решайте же мою судьбу, великолепнейшая Жанна Борисовна!

Искренние комплименты, даже если они исходят от заведомого психа, не могут не тронуть. Старшая сестра зарумянилась, глаза ее под очками заблестели.

— С вами, Шурик, — в тон ответила она, — куда угодно. Хоть на Юпитер, хоть на Ганимед, хоть… в Туманность Андромеды. (Жанна Борисовна была начитанная женщина.) Но сейчас прежде всего вам нужно принять вот этот транквиллизатор… — Она протянула пациенту две таблетки, тот их мгновенно проглотил. — Затем в ванну, переоденетесь и в палату. И все будет хорошо.

— Разумеется! — Бодро сказал Шурик. — Все уже хорошо. Итак, до полуночи! — и удалился в сопровождении санитаров — высокий, красивый, значительный.

Жанна Борисовна поглядела ему вслед, вздохнула:

— А все водка!..

Михаил Терентьевич ничего не сказал, только откинулся в кресле и шумно выдохнул воздух. Беседы с пациентами нешаблонного, трудно предсказуемого поведения всегда стоили ему немалых нервов.

На исходе двенадцатого часа ночи, когда в клинике все успокоилось, а дежурный врач коротал время за разгадыванием кроссворда и слушанием приемника, дверь кабинета открылась, вошел Шурик. Он был в застиранной полосатой пижаме, явно тесной и короткой для него, и в шлепанцах.

Михаил Терентьевич поднял на него глаза, неприятно пораженный. «Это кто же палату оставил на ночь незапертой? Жанночка, черт бы ее!..»

— А, Александр Александрович! — сказал он, откладывая журнал. — Ну, как вы там, в четырнадцатой освоились? Познакомились с коллегами? Правда, интересные люди?

— Не слишком.

— Что так? Не согласились отправиться с вами?

— С нами, хотите вы сказать, — поправил Шурик. — Согласиться-то они согласились, да зачем они там нужны — с ущербной психикой! Этот выживший из ума учитель истории. Этот свихнувшийся после четырех неудачных попыток поступить в театральный институт абитуриент. Этот Баграт Рустамович Джугашвили, спекулянт мандаринами, обремененный большой семьей… Кстати, они теперь все здоровы, завтра в аши коллеги их освидетельствуют и выпустят. А сейчас, драгоценнейший Михаил Терентьевич, нам пора в путь. Брать ничего не надо, там все есть.

— То есть как?.. — прошептал побледневший врач.

— А вот так! — Шурик снимал пижаму — и сквозь его исчезающее тело уже просвечивали двери, кресла и обои на стене.

… И понял Михаил Терентьевич в последнюю минуту своего пребывания на Земле, что действительно встретился с разумом, далеко ушедшим от нашего в своем развитии; с разумом, сила которого в простоте и прямоте, в полном освобождении от лжи, кривотолков, всяких «под видом одного другое». Потому он и обрел силу прямого действия. И разумное существо, общавшееся с ними, равно исключало как насилие над другими и над собой, так и недоверие к их словам, к Информации. А уж коль убедил и согласились, то — слово свято, слово твердо, его надо исполнять.

В полночь над крышей клиники вспыхнул столб голубого свечения. Юпитерианин передавал на свой корабль на стационарной орбите дежурного врача, старшую сестру Жанну Борисовну, санитаров дядю Яшу и дядю Борю. Сержант Зинченко, сменившийся к этой поре с поста, был разыскан дома и транслирован на орбиту в нижнем белье.

Земной разведывательный звездолет, возвращаясь домой, забрел в скопление звездной пыли. Место было мрачное, неизученное, и земляне искали здесь и везде кислородные планеты — дышать уже было нечем. Поэтому, когда звездолет подошел к кислородной планетке, робот Стабилизатор заорал нечеловеческим голосом: «Земля!», и инспектор Бел Амор проснулся.

Тут же у них произошел чисто технический разговор, разбавленный юмором для большего интересу, разговор, который обязаны произносить многострадальные герои фантастического жанра в порядке информации читателя: о заселении планет, о разведке, о космосе, о трудностях своей работы. Закончив этот нудный разговор, они с облегчением вздохнули и занялись своим делом: нужно было ставить бакен.

Что такое бакен? Это полый контейнер с передатчиком. Он сбрасывается на орбиту и непрерывно сигналит: «Владения Земли, владения Земли, владения Земли…» На этот сигнал устремляются могучие звездолеты с переселенцами.

Все дела.

Несколько слов о Бел Аморе и Стабилизаторе. Инспектор Бел Амор — человек средних лет с сонными глазами; в разведке не бреется, предпочитает быть от начальства подальше. Не дурак, но умен в меру. Анкетная автобиография не представляет интереса. О Стабилизаторе и того меньше: трехметровый корабельный робот. Недурен собой, но дурак отменный. Когда Бел Амор спит, Стабилизатор дежурит: держится за штурвал, разглядывает приборы.

Их придется на время покинуть, потому что события принимают неожиданный оборот. С другого конца пылевого скопления к планетке подкрадывается нежелательная персона — звездолет внеземной цивилизации. Это новенький суперкрейсер, только что спущенный со стапелей. Он патрулирует галактические окрестности и при случае не прочь застолбить подходящую планетку. его жабообразной цивилизации как воздух нужна нефть… что-то они с ней делают. В капитанской рубке расположился контр-адмирал Квазирикс — толстая жаба с эполетами… Команда троекратно прыгает до потолка: открыта планета с нефтью, трехмесячный отпуск обеспечен. Крейсер и земной разведчик приближаются к планетке и замечают друг друга.

Возникает юридический казус: чья планета?

— У них орудия противозвездной артиллерии… — шепчет Стабилизатор.

— Сам вижу, — отвечает Бел Амор.

В местной системе галактик мир с недавних пор. Навоевались здорово, созвездия в развалинах; что ни день, кто-нибудь залетает в минные поля. Такая была конфронтация. А сейчас мир, худой, правда. Любой инцидент чреват, тем более, есть любители инцидентов. Вот, к примеру: рядом с контр-адмиралом Квазириксом сидит его адъютант-лейтенант Квазиквакс.

— Плевать на соглашение, — квакает адъютант, — оно все равно временное. Один выстрел — и никто ничего не узнает. Много их расплодилось, двуногих, суперкрейсер ни во что не ставят.

Есть и такие.

— Будьте благоразумны, — отвечает ему контр-адмирал. — В последнюю войну вы еще головастиком были, а я уже командовал Квакзанским ракетным дивизионом. Вы слышали что-нибудь о судьбе нейтральной цивилизации Журавров из одноименного скопления? Нет? Посмотрите в телескоп — клубы пепла до сих пор не рассеялись. Так что, если хотите воевать, то женитесь на эмансипированной лягушке и ходите на нее в атаки. А инструкция гласит: с любым пришельцем по спорным вопросам завязывать мирные переговоры. У инспектора Бел Амора инструкция того же содержания.