— Недалекое прошлое. И неизвестно, закончилась ли история, — сказал Арнольд.

— Накликаешь… Слушай, а чего Дон Педро тогда к «Ипподрому» притащился?

— Не знаю.

— Странно все это.

— Что странно?

— Да когда Инесса в «змеевнике» в Дона Педро китайской лапшой бросала, так взвизгнула что-то вроде того, что «мужа погубил, а со мной не выйдет».

— Ничего себе, — присвистнул Арнольд. — Кстати, когда я сцепился с ним в офисе, он тоже намекнул, что кто круто забирает, тот долго не живет.

— Вот это да. Тихий Дон Педро. Шестерка вчерашняя.. Ха. Чего делать будем с ним?

— Не знаю. — Арнольд задумчиво посмотрел на пролетающие мимо один за другим с нарисованными белыми кольцами деревья. — Пока ничего. Пускай милиция с ним разбирается.

— Пускай…

Ушакову не дали спокойно отойти, успокоить нервишки после того, как он бросился грудью на гранату. События сыпались, как из рога изобилия.

Перво-наперво Гринев снова сцепился с «этими педрилами ротаторных машин», так он величал редактора «Грезвого взора» и его подчиненных. Один за другим выходили номера, где Гринева как только не полоскали — в результате получился законченный образ держиморды и гонителя всего святого, так что замначальника розыска утомился таскать иски в суд, куда ходил, как на работу. Судебные заседания привычно срывались, потому как журналисты на них принципиально не ходили, прикрываясь справками о своих многочисленных заболеваниях.

— Прямой кишки у него заболевание! — брякнул на суде Гринев.

История докатилась до центрального телевидения, где в «Человеке и законе» пятнадцатиминутный репортаж был посвящен тому, как в Полесске менты губят свободу слова. Гак уж повелось на Руси, что любые попытки призвать пишущую братию пусть не к порядочности, а хоть к какому-то порядку сразу записывались в злостные покушения на свободу слова. Притом корпоративность журналистской братии напоминала железобетонную несокрушимую стену. И никого из этой публики не интересовало — прав их машущий пером, как окровавленным топором, коллега или нет.

В принципе, к этим вечно откладывающимся судам в Полесске уже привыкли, как и к скандалам вокруг них, подробно комментируемым всеми областными средствами массовой информации. Да вот только после очередной статьи о зверствах милиции, появившейся в «Грезвом взоре», главного редактора слегка приголубили в подъезде ржавой железной трубой по голове. И тут началось!

Тут уж шили политику по всем правилам. Происшедшее было однозначно расценено пишущей и говорящей в микрофон братией, во-первых, как уже физическое покушение на свободу слова. Во-вторых, как покушение на демократию вообще, поскольку голубой, как июльские небеса, Эдик Зарецкий был депутатом областной Думы именно от Демократической партии России.

Едва очухавшись от коварного удара ржавой трубой, Зарецкий возник на телеэкране в местной передаче, главным ведущим которой он по совместительству являлся. При виде этого бедолаги вспоминались слова из старой песни про героя гражданской войны Щорса: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Из его пространной речи было ясно, кого винить в покушении — самые реакционные силы, оставшиеся новой России в наследство от проклятых историей большевиков в силовых структурах Полесской области. Намек понятен — виноват во всем недобитый коммуняка Гринев! Бей гада! Получалось, что заместитель начальника уголовного розыска науськал своих агентов и те врезали трубой по голове столпу демократии.

— Да если б я это затеял! — возмущался оплеванный Гринев, сидя в просторном, обшитом деревянными панелями, обставленном старой мебелью — еще сталинских времен — кабинете начальника УВД на совещании, посвященном как раз этому вопросу. — Я бы велел его кувалдой бить. Чтобы не поднялся, сволочь!

— Ну, меньше эмоций, — укоризненно произнес генерал Шаповаленко.

— Это наверняка разборы в среде голубых, — выдвинул сразу напрашивающуюся версию Ушаков. — Или приревновал Эдика кто-то. Или он какого-нибудь мальчика-одуванчика у приятеля отбил.

Начальник УВД, которому телефон оборвали по поводу этого «теракта», устало кивнул.

— У голубых такие страсти кипят, — со знанием дела поведал Гринев, который немало этой публики отправил на нары. — Похлеще, чем у натуралов.

Действительно, когда в среде голубых начинались выяснения отношений в привычном русле — «любишь — не любишь, изменяешь — не изменяешь», когда там вскипала ревность, то тушите свечи! До кровопускания рукой подать!

— Так-то так, — кивнул генерал. — Но только нужно это устанавливать.

— Сам Эдик молчит и молчать будет, — сказал Ушаков. — И будет упорно твердить о политике. И о теракте. Он теперь жертва, а это звание у нас дорогого стоит.

— — А вонь будет стоять, как на помойке, — кивнул Гринев. — Ну что за времена? Раньше бы такой гнилой педик или стучал, или перестукивался бы. А сегодня он на коне, в депутатах, и жить по телевизору всех учит. И нас обвиняет. Противно.

— Спокойнее, товарищи, — постучал шариковой ручкой по столу Шаповаленко. — Все это эмоции. Но это дело надо раскрывать. Раскроем — тогда получим право на такие разговоры.

— А! — махнул рукой Гринев…

На раскрытие «теракта» пришлось оттягивать сотрудников, которых так не хватало по другим делам. Естественно, из смежников помогать никто не помогал. Чекисты делали умные лица, твердили привычно, что ими ведется соответствующая работа по отработке экстремистских политических организаций на причастность к данному преступлению. Это была полная околесица, и никого они не отрабатывали, поскольку ребенку было понятно, что ни одна экстремистская организация мараться об Эдика не станет и что вообще политикой тут не пахнет. Управление по борьбе с организованной преступностью тоже что-то многозначительно вещало о глубоких разработках и о том, что у них имеется кое-какая информация, но она требует уточнения. Тоже полный бред — никакой информации у них не имелось. Короче, получилось как обычно — все скинули на замученного, озлобленного, заезженного опера уголовного розыска.

А потом подоспели новые дела. Да еще какие! Табачники после недолгой передышки опять вцепились в глотки друг другу.

За пять дней неизвестные преступники успели подпалить склад с табачными изделиями — одного товара погорело тысяч на сто долларов. Товар принадлежал шамилевским конкурентам — фирме «Овал-плюс». Вслед за этим взлетела на воздух машина хозяина этой фирмы. Через день после этого, будто выпущенные с корриды, разъяренные «быки» разнесли офис фирмы «Лагус» — компаньона «Овала-плюс». Кстати, потерпевшие особого желания общаться с милицией не испытывали.

Прямо рядом с догорающим «Мерседесом» хозяина «Овала-плюс» Гринев, явившийся на место происшествия, взялся за потерпевшего — отъевшегося делягу, взиравшего на окружающих людей, как подобает смотреть принцу крови на грязных первобытных дикарей. Он был по призванию и роду деятельности мошенником и не раз в этом качестве возникал в поле зрения уголовного розыска и отдела по экономическим преступлениям, но как-то в свое время не получилось его посадить, а сейчас он витал в высоких сферах, где делались сигаретные деньги, и считал, что сам черт ему не брат.

— Давай, Леша, рассказывай, за что тебя так, — предложил Гринев.

— Кому рассказывать? — насмешливо осведомился деляга.

— Нам, Леша. Уголовному розыску.

— А кто вы такие?

— А ты не знаешь?

— Я знаю, что вы никто… Слушайте, тут такие деньги и интересы, рядом с которыми вы никто… Идите, карманников ловите в троллейбусе.

— А, понятно, — кивнул Гринев. — Ну жди, пока к тебе из Совета Безопасности ООН приедут твои проблемы решать.

— Я сам свои проблемы решу.