— Какие такие бабки? — подал голос Гринев.

— Которые вместе с Сорокой в могилу ушли.

— И нашел?

— А черт его знает. Говорил, что-то нашел.

— И чего ты делала после того скандала с фотографией? — поинтересовался Гринев. — Ты говорила Дону Педрр о том, что муж вас застукал?

— А нафига?

— Как?

— Это их проблемы. Пусть сами и разбираются.

— Глушко с Доном Педро не встречался? — спросил Ушаков.

— Я думаю, нет. У него какие-то другие заботы были. Я же говорю: его вообще перестало что-либо интересовать. У него после убийства Сороки возникли финансовые заботы. Он на них заклинился.

Отпустили Инессу под вечер, когда она уже совсем расклеилась, лицо ее потекло разводами туши, и вообще она походила на ощипанную курицу. Больше ничего ценного вытянуть из нее не удалось.

— Как думаешь, врет? — спросил Ушаков.

— Я мысли не читаю, — сказал Гринев.

— Что чутье говорит?

— Чутье мне говорит, что она не врет…

Шамиль был взбешен. Когда он услышал сообщение Гутмана по телефону о том, что произошло в аэропорту, то не поверил своим ушам:

— Ты прикалываешься, Интеллигент, да?

— Шамиль Идрисович, так и было все…

— Давай сюда…

— Гутман появился через полчаса в просторном кабинете своего босса в «Золотом шельфе». К тому времени Шамиль внешне успокоился, но на сердце осталась лежать тяжелая злоба.

Одной из любимых фраз по отношению к своим врагам у Шамиля была такая: «Я его все равно достану. Не рез день, так через месяц. Не через месяц, так через год». И он прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если что-то пообещал, должен расшибиться в лепешку, а сделать. Злоба, которая однажды рождалась в нем, могла дремать и год, и пять лет. Но потом однажды она поднималась наверх лавой разбуженного вулкана.

Когда он начинал заниматься рэкетом, то схлестнулся с такой же командой, пытавшейся держать палатки в районе порта. Гога, предводитель той команды, классически подставил Шамиля и его людей, фактически сдал милиции.

— Гога, ты пожалеешь, — пообещал Шамиль.

Выйдя из тюрьмы, он ждал два года. А потом улучил момент. И Гога пропал. Шамиль застрелил его лично. Он не мог передоверить этого никому.

Шамиль никогда не боялся замарать рук. Да, он убивал людей. Двоих убил собственноручно. Он жил в таком окружении, где восхождение наверх возможно только по головам. Он не испытывал от этого никакого удовольствия. Только на миг охватывало его какое-то темное торжество, когда он раздавливал врага, но следом возникало гадливое чувство. Он не жалел своих жертв, зная, что большинство из них с удовольствием убили бы его. А кто был не способен убить, те вообще не имели права становиться на его пути — таким вообще заказано лезть в серьезное дело.

Тогда, в девяносто седьмом году, шамилевские подельники привязали застреленному Гоге металлическую плитку к ногам и сбросили с длинного бетонного мола в холодное, переваливающееся тяжелыми черными волнами Балтийское море. Дул пронизывающий ветер, стремившийся сбить людей с ног. И мигал маяк вдалеке. На губах оседала морская соль. А в ушах звенело от выстрела. Шамиль отлично, до мельчайшей подробности помнил тот вечер.

Гогу так никто и не нашел. Шамиль расплатился. Oн всегда расплачивался. И все знали это. Поэтому его уважали. Поэтому боялись. Страх нужно постоянно подогревать. Если его не подогревать, страх затирается, люди начинают ощущать, что ты уже не тот, постарел, подобрел и для этого бизнеса уже не годен. Страх, как древние кровожадные боги, требует новых жертвоприношений.

— Как можно самолет отослать обратно? — спросил Шамиль у Гутмана.

— Наши сейчас разбираются.

— Как это может быть?

— Все может быть. Были бы деньги, — рассудительно произнес Гутман.

— Что тебе сказал Кореец по телефону?

— Все передать?

— Все.

— Вообще-то у меня язык не поворачивается, — смутился Гутман.

— Хватит корчить из себя девицу, Интеллигент! Ты еще покрасней!

В более-менее дипломатических выражениях Гутман изложил, что ему сказал Кореец.

— Ты хоть понимаешь, что он сказал? — спросил Шамиль.

— Объявил войну. Такие слова не прощают.

— Вот именно. Кореец объявил нам войну.

— Она и так шла.

— Только сейчас стало понятно — или он, или я. Ты на кого ставишь в этом забеге, Интеллигент? — Шамиль недобро посмотрел на своего помощника.

— Я ставки не меняю, — твердо произнес Гутман. — Я не враг своему здоровью, Шамиль Идрисович, чтобы засматриваться налево.

— Соображаешь, ученый. — Шамиль встал, прошелся по кабинету. — Соображаешь.

…Несколько дней Шамиль не трогал Гутмана. После показа всколыхнувшего всю область материала по НТВ пахан был мрачен. С одной стороны, ему льстило, что его принародно зачислили в теневые короли всего Полесска, хотя это пока было не так. С другой стороны, если ты занимаешься такими делами и при этом жаждешь публичной рекламы — значит, ты идиот. А идиотом Шамиль не был. Он понимал, что после передачи пойдет волна и она качнет его корабль. А тут еще эта ситуация неопределенности с Корейцем. Пока Кореец не напоминал о себе. И от этого становилось еще неуютнее. Значит, противник преподнесет сразу большую пакость.

— Ну, и как оцениваешь с Корейцем ситуацию? — спросил Шамиль Гутмана, которого пригласил в свой кабинет в «Золотом шельфе».

— Ситуация неважная. К Корейцу у милиции масса вопросов, на которые он отвечать не спешит. Сейчас он неизвестно где. Может, в области. Может, в Варшаве или Берне. И его ближайшие помощники тоже где-то хоронятся. Никто по своим домам не живет. Родственников вывезли. Видно, что они давно готовились к обострению ситуации. В строй они за час могут поставить под сотню штыков. Недавно прикупили пять стволов Калашникова. Дисциплина военная.

— То есть, зря мы на них поперли, так, что ли? — уставился на помощника Шамиль.

— Это не мне судить. Плохо, что мы все на виду. На ладони… Мы можем дотянуться только до шестерок Корейца. А он может дотянуться до первых лиц.

— Кореец где-то здесь, — сказал Шамиль. — В области. Затаился под корягой.

— Только где?

— А мы его найдем.

— Нужно тогда искать его через окружение. Брать их. Опускать в форт и по душам разговаривать.

«Опустить в форт» означало захватить заложника и держать его в рыцарском форте крестоносцев, владевших Полесском в давние времена. Это было мощное сооружение с сотнями метров подземных переходов — исторический памятник, который Шамиль получил в аренду на пятьдесят лет и теперь использовал его под тюрьму, бетонировал ниши, устраивал тайники да еще пару раз нашел старинную посуду. Однажды к нему нагрянул угрозыск, опера побродили по подземельям, пообещали поставить вопрос о том, чтобы отнять у бандитов памятник культуры, но если бы они знали, сколько он раздал взяток за это убежище, то поняли бы тщетность подобных попыток.

— Сложно все это, доктор Гутман, — произнес Шамиль с сомнением. — Сложно.

— Согласен.

— Есть более простые решения.

— Хочется надеяться.

— Есть, — заверил Шамиль. — У хорошего игрока всегда туз в рукаве. А я ведь игрок неплохой, — улыбнулся Шамиль.

Он прошелся по кабинету — тяжеловат стал, пополнел, заматерел, но в нем по-прежнему ощущалась дремлющая яростная сила, готовая выплеснуться в любой момент.

На столе зазвонил телефон. Шамиль взял трубку:

— Слушаю вас.

— Это прачечная?

— Что?!

— Извините.

— Идиоты! — Шамиль бросил трубку. Потом на миг задумался, пытаясь поймать убегающую мысль.

— И понял все, когда уже было поздно, — по ушам резко и больно ударило…

Стекла разлетелись, как осколки гранаты…