— Где бандиты? — заорал Гринев, за плечи встряхивая в дугу пьяного боцмана, развалившегося в майке и в тренировочных штанах в фойе отеля на диванчике в обнимку с пустой бутылкой «Абсолюта».

— Ик, — икнул тот. — Волной смыло.

— Чего?

— Смылись… Чего, менты, что ли?

— Менты.

— Здорово, родимые. — Боцман поднялся, распахнул объятия, но промахнулся.

— Давно смылись? — не отставал Гринев.

— С полчаса назад. — Боцман снова икнул, мутно глядя по сторонам. — Вдруг снялись и уехали.

— Прекрасно, — кивнул Полонский, и лицо у него было при этом, будто он хины объелся.

Узнав, на чем отбыли бандиты, он кинулся к рации в своем «Форде», связался с дежуркой и начал раздавать указания. Ушакову нетрудно было представить, как сейчас вводятся в действие планы по перехвату, перекрываются дороги, ориентируются пограничники.

Переведя дыхание, начальник криминальной полиции с унылым видом устроился на стуле в баре, кивнул хозяину:

— Пива.

Хозяин, изрядно помятый, заискивающе улыбаясь, из бочки налил гостям в объемные глиняные кружки немецкого пива.

— Действительно, братья славяне, много у нас общего, — язвительно произнес Ушаков..

— Лучше, когда общие достоинства, — поморщился Полонский.

— Не скажи. Недостатки роднят еще крепче… Ситуация была предельно ясна и до слез знакома. Каждый морячок приносит Корейцу в среднем по полторы тысячи долларов, а если учесть, что экипажи возвращаются в Полесск постоянно, некоторые насчитывают по семьдесят человек, доходы получаются более чем солидные. И наверняка немалая их часть идет на подкуп различных должностных лиц, в том числе и польских. А продажность в польской полиции — явление хотя и не поголовное, но достаточно широко распространенное. Так что подручных Корейца о рейде полиции предупредили с завидной оперативностью. Полицейские еще усаживались в машины, а бандиты уже делали ноги… Через час пришло сообщение:

— Задержана автомашина «Москвич» с двумя гражданами Латвии и одним гражданином России. В салоне обнаружено два пистолета «ТТ».

…В участке отдыхали двое латышей, обладавших внешностью типичных представителей этой нации. Там же горевал и грузин Ваха — мастер спорта по борьбе, из ближнего круга Корейца. В бригаде Ана был полный интернационал.

— Ваха, — развел руками Ушаков, заходя в комнату, где на привинченном, по всемирным стандартам для таких помещений, к полу табурете сидел грузин. — Приятно встретить земляка на чужбине. Какими судьбами?

— Не знаю, за что взяли, — пожал могучими плечами Ваха. — В Варшаву ездил, да. Задержали поляки, да. Что такое, да?

— Влип ты. — Гринев присел напротив него. — По уши в дерьме. И не выбраться тебе, Ваха, без нашей помощи.

— Какой помощи? — насторожился грузин.

— Ты рассказываешь, как тебя Кореец на работу на польскую землю посылал, — проинформировал Гринев. — Глядишь, не червонец за бандитизм, а трешник условно за хулиганство получишь.

— Не, — покачал головой Ваха, даже из вежливости не тратя времени на обдумывание предложения. — Что говоришь такое, да? Не сегодня на свет родился. Я скоро выйду. Гадом буду, выйду. Адвокат, да. Деньги, да. Поляк деньги любит. Кореец длинный бакс не жалеет на своих.

Ушаков кивнул. Что же, скорее всего так и будет. В лучшем случае поляки продержат Ваху с полгода в тюрьме, будут проводить вялые следственные действия. Потом увидят, что с доказательствами туговато, поскольку их никто и не стремился добыть, арестованного отпустят, а дело направят в Прокуратуру России, чтобы русские привлекали своих граждан к уголовной ответственности сами. Из Прокуратуры дело отправится в Следственный комитет МВД. Там оно проваляется еще полгода, пока будут искать переводчика, чтобы сделать письменный перевод. Потом дело направят по месту жительства обвиняемых. Там следователь, чертыхаясь, примет его к производству и увидит, что потерпевших ему собирать по всей России, поскольку мариманы обычно из разных ее концов, и что работы там непочатый край, и что это всего лишь одно дело из сорока в его сейфе. А потому, поразмыслив, просто сунет папку в сейф, написав справку, что обвиняемый скрылся от следствия, в то время как обвиняемый живет спокойно на съемной хате и занимается тем, чему учили, — бандитизмом. Но если даже случится невероятное и поляки доведут дело до суда, то сроки у них гуманные. Притом обидели не русские граждане польских, а русские русских, а это их личное дело. Так что срок будет символичный, скорее всего условный. Вот и выходило, что Вахе колоться незачем. И он сам прекрасно понимает это.

Вновь Ушаков подумал о том, что с русским бандитом никто в мире не может бороться. С ними способен бороться только наш голодный мент, которому хоть немножко развязали руки. Да вот только руки в последние годы менту не развязывают, а вяжут все крепче и крепче.

— Вот свинство, — воскликнул Гринев, когда вечером их машина двигалась в сторону России. — Считай, сорвался Ваха с крючка.

— Игрушки это все. Надо брать Корейца на своей территории, — сказал Ушаков. — Крепко брать, чтобы не выскользнул змеей.

— Крепко, — хмыкнул Гринев. — Он у Управления по оргпреступности в разработке уже который год? Чего эти балбесы его крепко не берут?

— Вопрос риторический. Они не берут, мы возьмем, — произнес Ушаков многообещающе.

Из женских клубов Полесска «Афродита» считалась самым престижным. Точнее, это был курятник, куда «новые русские» и чиновная братия отправляли одуревших от безделья в четырех евроремонтных стенах своих жен. Чтобы те на других куриц посмотрели, себя показали, покудахтали всласть да почистили бы крылышки — маникюр, прическа, солярий, бассейн. Ну а главное, похвастались бы всласть друг перед другом, без этого никакие деньги не в радость, кто там детеныша в детсад в Англию отправил, кому муж «мере» цвета «мокрый асфальт» подарил, у кого новое бриллиантовое кольцо, кто только что вернулся из кругосветного путешествия на дорогом суперлайнере, а кто отстегнул тридцать тысяч долларов за вступление в московский гольф-клуб.

Лена Колпашина потянула через соломинку коктейль «Афродита» — фирменное местное угощение, поставила бокал на подставку, руки у нее слегка тряслись.

— Еще закажем? — спросила Вика Сапковская, поболтав ногой в воде. Бассейн был отделан голубой плиткой, так что вода в нем тоже казалась ярко-голубой. Ее бокал уже дано опустел.

— Не хочу, — произнесла вяло Лена.

В бассейне было еще трое молоденьких, будто с одной распродажи, «новорусских» жен. Вика и Лена были куда старше их — им перевалило недавно за тридцать, ветер уже в голове не гулял, как раньше, да и пришли они немножко из другого времени, так что, глядя на этих девчонок, Лена ощущала, что между ними пропасть.

— Ты какая-то не такая сегодня, — покачала головой Вика. — Ну, расслабься, подруга. Чего тоскуешь?

— Да все то же.

— Я тебе так скажу, подруга… — Пухленькая Вика строчила словами со скоростью пулемета и в отличие от немного флегматичной и часто задумчивой худосочной Лены являла собой типичный образец машины, которая поглощает и перерабатывает слухи и способна завести своей энергией кого угодно. — Ты на них меньше внимания обращай. Это их работа — делать деньги и сходить с ума от этого.

— А наша работа?

— А наша работа — эти деньги тратить и не лезть к нашим мужикам, когда не просят. Вон мой после тех дел вообще какой-то чумной стал, глаза стеклянные. И пусть. Его проблемы…

— Да ну тебя…

— Станешь чумным. Такие деньги проворонили.

— Деньги, деньги, деньги, тугрики, — протянула Лена.

— С другой стороны — что, последние деньги? Не последние. Зато дуракам наука… Кстати, твой-то как?

— Я вижу, что ему тяжело. Такой удар.

— Ничего. Еще заработают. А не заработают — других найдем. А, подруга?

— Ну чего ты говоришь, — поморщилась Лена.

— А чего. Вон Инессу возьми. Ей вообще на все наплевать. Ей плевать, что Глушак злобой изошел. Для нее мужик — существо сугубо утилитарное. Как вол. Свое отслужил, перестал поле пахать — под нож.