Барон поджал губы и покраснел ещё сильнее. Его приписали к насквозь пропитанным трехэтажным матом, древним, как дерьмо мамонта, старпёрам. Но делать нечего, нужно излагать мысль дальше.

— А вон там, — показал он рукой на деревья у омута, — взорвались две мины направленного взрыва. Там тоже интересный запал был. А храмовницу мы подсветили особыми фонарями с невидимым светом, отчего её доспехи начли сиять, как стадо светлячков на выпасе.

— Направленного? А такие бывают? — изумилась Ребекка, а потом задала ещё один вопрос: — Что с пленными и ранеными будем делать? Если бы это были люди, то чернь бы пустили на все семь ветров, так как кормить в походе лишние рты нечем, да и продать негде, до портов и больших городов далеко, а за знать потребовали бы законный выкуп, но это нелюди.

Генерал стоя заложил руки за голову и закрыл глаза. Его самого интересовал данный вопрос. Но на выкуп бы он вряд ли решился: потом ведь с дерьмищем смешают, мол, опустился до уровня дикарей, и вообще — самый преступный из военных преступников, почти что людоед!

— Надо взглянуть.

Как-то само собой получилось, что Петра Алексеевича начали воспринимать как воеводу, то бишь мозг военных операций. Но всё же и баронство, и трёхсотлетнее старпёрство выбивали из колеи.

Стараясь не думать об этих вещах, генерал двинулся по полю боя. Солдатки уже принялись собирать трофеи, а увеличенный до десяти женщин расчёт пушкарок под крики Глории с завистью на это поглядывал, но дружно загонял в ствол банник со щёткой на конце. Одна из пушкарок, высказавшая мнение, что надо бы тоже присоединиться к грабежу, а пушка подождёт, уже ползала по земле на четвереньках, кашляла, держалась одной рукой за живот, облизывала разбитые губы и сплёвывала обильно текущую кровь. Трёх-четырёх зубов она тоже лишилась — это поработал кулак быстрой на расправу дочки Урсулы, Глории, которая вместо долгих разговоров предпочитала сперва заехать в зубы, а потом уж уточнять, что именно хотела сказать собеседница. В общем, бабовщина здесь процветала вовсю.

Враги делились на четыре типа: многочисленные маленькие женщины с головами левреток; грузные и толстокожие женщины, выглядевшие в стиле «боевая свиноматка»; гиены с почти человеческими головами; высокие ведьмы колдовской поддержки, похожие на сухие деревца. На последних ещё перед боем указала Лукреция, говоря, что это будут сильные противницы. Мужчин не было вовсе.

— Ваше Сиятельство! Господин барон! Госпожа Ребекка!

Генерал обернулся на возгласы. К нему и сопровождавшим его знатным госпожам подбежала запыхавшаяся Герда. Увидев немой вопрос в глазах знати, сержантка сделала вдох и продолжила:

— Вам лучше взглянуть.

Все торопливо последовали за ней.

Из-за подожжённых напалмом деревьев не было заметно, тем более пламя потихоньку угасало, но на поляне перед омутом, где были переговоры, женщины из отряда Ребекки окружили качающуюся фигуру, ощетинившись пиками и взведя курки мушкетов. Генерал ускорил шаг.

Он уже смог различить слова в доносившихся до него голосах солдаток.

— Держать её! Держать!

Пётр Алексеевич нахмурился ещё сильнее, хотя казалось, что сильнее некуда, и перешёл с шага на бег.

— Разойдись! Пропустить Её Сиятельство!

Генерал быстро оглянулся и сбавил темп, пропуская знатную особу вперёд, а то получится неприличный конфуз и унижение достоинства юной графини. Но вперёд с лаем промчался Малыш. Толпа солдаток осторожно разошлась, образовав коридор. Сразу стало видно создание, которое они окружили: такая же бегемотоподобная женщина, разве что шею и ключицу прикрывал позолоченный горжет, а на запястьях и внизу голени блестели толстые золотые браслеты. Толстая женщина, покрытая с ног до головы не только свежими, но и застарелыми шрамами, словно вожак стада гиппопотамов, регулярно отстаивающий в жестоких схватках своё первенство и статус альфы. Она кашляла кровью, но упорно шла вперёд. Вяло отмахиваясь здоровенным клинком, похожим на киношный орочий ятаган, но не имеющим с таковым ничего общего. Генерал даже вспомнил название клинка — дюссак. Притом вес клинка был даже на первый взгляд неподъёмным для простого человека. Если рубанёт сплеча, развалит надвое вместе с доспехом.

— Разойдись! — повторился крик той самой горлопанки, что иногда помогала Герде в поручениях.

Клэр, Ребекка и новоявленный барон остановились в трёх шагах от женщины. Солдатки тоже боялись к ней приближаться, как лайки, окружившие раненого вепря, но не решающиеся куснуть даже за зад.

— Тихо! Заткнулись все! — прорычала горлопанка. Все смолкли, и теперь можно было услышать, что толстая женщина постоянно повторяла одно и то же слово: «Дитя. Дитя. Дитя».

К генералу приблизилась Ребекка и прошептала почти на ухо:

— Надобно пройти за ней. Я уже от третей раненой слышу про какое-то дитя.

Пётр Алексеевич кивнул и тяжело вздохнул: как мало они знают об этом мире! Ещё недавно он был в полной уверенности, что нежить, нечисть, колдовские мутанты и проклятые места — это лишь суеверия, а теперь он воочию наблюдает существо, назвать которое нормальным человеком язык не поворачивается.

Тем временем толстокожая приблизилась к самому омуту. На берегу слегка поскользнулась и чуть не упала навзничь. Она вошла в реку и нырнула с головой. Генерал даже запереживал, но через полминуты над омутом раздалось шумное «пф-ф-ф!», и побежали волны, поблёскивавшие в свете пожара.

Генерал поднял голову, прислушиваясь к звукам леса. Ночных птиц слышно не было, зато летучие мыши роились не меньше комаров, от писка которых звенел воздух. Над деревьями едва заметно начало сереть небо: лето, рассвет наступает рано.

— Надо за ней, — коротко бросил Пётр Алексеевич, доверившись интуиции. Интуиция часто его выручала, и он прислушивался к ней, хотя и не возводил сие занятие в абсолют. Но сейчас она прямо-таки кричала: «Вперёд!»

Генерал быстро скинул с себя обувь и китель, оставшись в штанах и футболке, а потом разогнался и прыгнул в воду, уйдя в ту почти без всплеска — сказались длительные тренировки в бассейне.

— Бездна вас побери! — заорала Ребекка. — За ним, дуры! Мушкеты над головами! Быстрее!

Рыцарша коротко выдохнула и положила руку на живот. Сама она не хотела лезть в озеро на границе проклятого места, но и бездельничать тоже не собиралась.

— Герда, — позвала она сержантку, — пушкарок с пушкой на самый берег. Пусть готовятся к бою.

Генерал быстро вынырнул на середине, огляделся, а потом поплыл бодрым кролем к дальнему берегу. К нему он прибыл почти сразу же за толстокожей, отчего пришлось немного подождать, благо, та, обескровленная и ослабевшая, не смотрела по сторонам.

Толстокожая, цепляясь свободной рукой за осоку и камыш, тяжело выбралась на берег. Пётр Алексеевич тоже выбрался на сушу, прищурился, всматриваясь в тёмно-серый предрассветный лес; тот был уже не чёрный, но ещё не настолько светлый, чтоб говорить, что ночь закончилась. Вгляделся и обомлел: перед ним в полусотне шагов стояла телега, на которой лежал громадный младенец, укрытый цельной шкурой мамонта. Телегу окружали остатки отступивших сил противника, и они не нападали, а лишь жались к этому ребёнку, словно пытались согреть его своими руками и телами. Зато сразу стало понятно, какое дитя имела в виду толстокожая. Рядом с ними на траве сидели с обречённым безразличием на лицах три обычные женщины. Они были обнажены и выглядели очень усталыми.

Генерал машинально поискал рукой наградной маузер, но вспомнил, что сам отдал его храмовнице, и достал из ножен на поясе спецназовский нож, а затем пригнулся и, стараясь держаться так, чтобы между ним и телегой были кусты, стал осторожно приближаться. А ещё он пожалел, что не взял прибор ночного видения, а то в этом полумраке приходится больше догадываться о происходящем, чем наблюдать воочию.

Тем временем раненая подошла к телеге и упала на колени.

— Где пришедшая с ключом Кая?

— Сбежала, — без всяких титулов и пафоса отозвалась ближайшая из толстокожих, снаряжённая чуть попроще.