— Расскажите про день перед убийством, — снова заговорил Сахаров. — Что вы делали вечером?

— А это ещё зачем? — насторожился я. — Какое это имеет отношение к делу?

— Мы должны знать все детали.

Я задумался: рассказывать или нет? Оба следователя пристально смотрели на меня, ждали.

— Встретился со школьным другом, — ответил я. — Потом позвонила сестра, попросила приехать в клуб, куда её насильно притащил Алексей Востряков. Он её отпускать не захотел. Мы подрались. Что ещё рассказать?

— Вы избили шестерых энергетиков, — будничным тоном продолжал Сахаров. — Как так получилось?

— Э, нет! — усмехнулся я. — Это уже точно к делу не относится.

— Мы будем решать, что относится к делу, а что нет, — в голосе следователя послышались грозные нотки. — Отвечайте, пожалуйста, на вопрос.

— Без адвоката я больше ни слова не скажу, — я скрестил руки на груди. — Где мой адвокат?

Сложилось впечатление, что эти двое пытались вывести меня на разговор о моей силе, но данный вопрос я обсуждать не собирался.

— Ваше право, — тон Сахарова снова стал равнодушным, будничным. — Если не хотите, чтобы убийцы вашего отца были найдены, можете и дальше упорствовать. Просто имейте ввиду, что для следствия важна любая информация, а вы таким образом следствию препятствуете.

— Не выйдет, — покачал я головой. — Я всё рассказал полиции и добавить мне нечего. Ещё вопросы есть?

Вопросы были, и меня стали мурыжить дальше. В основном спрашивали об отношениях с семьёй и пытались вытянуть всё, что я слышал от родни о делах Востряковых. Но поскольку я не слышал ничего, а если и слышал, то уже давно забыл, отвечал я так же, как и прежде.

— Спасибо за уделённое нам время, — произнёсла, Оболенская, когда вопросов больше не осталось. — На этом пока всё.

Она снова вызвала экран смарта, потыкала в него пальцем и убрала.

— А теперь давайте начистоту, — сказал Борис Сахаров. — Вы знаете, что вам грозит? Вы, будучи простолюдином, подняли руку на представителей пяти аристократических родов. Они добьются того, чтобы вас надолго упрятали в тюрьму. И Востряковы вряд ли вас защитят: им невыгодно идти против бояр, особенно сейчас, когда кто-то убил главу семейства.

— Я в курсе, — пожал я плечами.

— А вот ГСБ вас может защитить, — продолжал Сахаров. — Вот только и от вас кое-что потребуется.

— И что же?

— Сотрудничество. Мы хотим вам помочь, Артём, но взамен вы должны помочь нам.

— Нас интересует ваша сила, — перехватила эстафету Оболенская. — Если вы расскажете всё, что вам известно, и позволите сделать некоторые тесты, мы подумаем, как вам можно помочь.

— Заманчивое предложение, — ответил я. — Вот только всё, что мне известно, я уже раз десять рассказал полиции. Если интересно, спросите у них. Тесты мне тоже делали, пока в больнице лежал. А подопытным кроликом я быть не собираюсь.

— Где вы лежали?

— «Главмед» Востряковых, на Борисоглебской.

— У вас будет время подумать над предложением, — произнёс Сахаров, — и я бы посоветовал отнестись к нашим словам со всей серьёзностью, если ближайшие несколько лет не хотите провести в тюрьме, — он поднялся, Оболенская — тоже. — До свидания, Артём, точнее, до завтра.

Следователи вышли, и два полицейских в тёмно-синей форме повели меня обратно.

Оказавшись в уже опостылевшей одиночной камере, я вдруг понял, что эти двое из ГСБ — та самая соломинка, за которую надо хвататься руками и ногами. От Востряковых смысла нет ждать помощи, им сейчас не до этого, а разозлённые бояре сделают всё, чтобы упрятать меня далеко и надолго. Если ГСБ действительно поможет, то пусть обследуют, сколько хотят. Одна проблема: что-то мне подсказывало, обследованиями и тестами дело не закончится. И кто знает, на что я подпишусь, если соглашусь сотрудничать? Ясное дело, их заинтересовала моя сила. Не удивительно, если у меня активны четыре канала — это редкость большая. А если так, может, что интересное предложат? Мне сейчас такие покровители не помешают. Но опять же, непонятно: какие-то формулировки мутные. Я должен им чем-то помочь, сотрудничать? Это могло значить, всё что угодно.

Вообще, конечно, службе внутренней безопасности дорогу лучше не переходить. Это — одна из тех организаций, которая имеет полномочия во всех княжествах союза. И служат там часто выходцы из знатных семей. Сам факт вмешательства ГСБ уже говорит о том, что дело серьёзное. Я кажется, перегнул палку, вёл себя слишком нагло, как будто мне — море по колено, но то скорее от стресса, поскольку за эти дни я был не на шутку вымотан, вот и притупилось чувство опасности. Казалось, могу этих ребят и на хрен запросто послать прямым текстом. Даже страха никакого не осталось — равнодушие полнейшее, словно уже и терять нечего.

К сожалению, поразмыслить над этими вопросами толком не получилось. Вскоре за мной снова явились полицейские и куда-то повели. Только на этот раз не в допросную, а… как оказалось, на выход. Дальше ещё лучше: офицер сообщил, что за меня внесли залог и снял с моих запястий наручники и браслет. Я был свободен.

Гадать, что за добродетель вытащил меня, долго не пришлось. Перед КПП ждал большой чёрный седан, шофёр открыл мне дверь. На заднем кресле расположился коренастый господин с закрученными вверх усами.

— Здравствуй, Артём! — мужчина протянул широкую ладонь и крепко пожал мою руку. — Ты меня, кажется, не знаешь. Меня зовут Геннадий Востряков, я — брат покойного Эдуарда Вострякова, царство ему небесное. Решили мы с Николаем, что здесь для тебя — не самое подходящее место. Да и адвокат тебе понадобится хороший. В общем, сейчас поедем в усадьбу, поговорим, со своими встретишь, а то мало им одного горя, так ещё и ты за решётку угодил. Ну а дальше решим, как быть.

Мы сидели в просторном кабинете на чёрных диванах, поставленных вокруг журнального столика. Уголок этот был отгорожен деревянной складной ширмой, убранство помещения отдавало стариной. Меня привезли в усадьбу на берегу озера — место, которое являлось практически моим вторым домом. Я жил тут до семи лет, пока не пошёл в школу, а потом иногда приезжал на выходные или каникулы. Вот только в особняке я никогда не был. Родители жили в отдельном здании, предназначенном для слуг, которое располагалось возле парка. А теперь пригласили в господский дом.

Рядом со мной сидел Геннадий Михайлович, а напротив — Николай Востряков, старший сын Эдуарда Михайловича. Внешне Николай походил на брата: ростом они были примерно одинаковы, черты лица тоже схожи. Вот только Николай виски не брил и чёлку не отращивал, а носил короткую стрижку, длинные узкие бакенбарды и эспаньолку, придающую ему весьма респектабельный вид.

Странно, что в следственный изолятор за мной приехали лично брат покойного князя, а не какой-нибудь дружинник. И зачем за меня внесли залог? Зачем я им понадобился? Возможно, дело в моей силе. Если уж ГСБ ей заинтересовалась, то роду, которому служит моя семья, грех не полюбопытствовать. А это значит — опять расспросы, и опять придётся говорить, что я ничего не знаю. Наверное, ещё и за инцидент в баре мне устроят головомойку. Но хоть не тюрьма и не полиция — и то ладно. Впрочем, Геннадий Михайлович, казалось, был настроен благодушно.

— Ну вот, Артём, наконец, ты здесь, — сказал он. — Полагаю, догадываешься, почему? Нас интересует, что произошло в среду вечером в клубе «Белая ночь». Ты всё-таки сын уважаемого дружинника, и мы должны лично во всём разобраться, прежде чем дело дойдёт до суда. Расскажешь, как всё было?

Я рассказал. И про то, как мне позвонила сестра с мольбой о помощи, и про то, как я проник в клуб через чёрный ход, и про то, как Алексей не пожелал отпускать Иру, а в итоге я набил лицо ему и за компанию — шестерым боярским отпрыскам, вступившимся за Алексея.

— Алексей говорит иначе, — сообщил Николай, который был настроен не столь дружелюбно, как Геннадий Михайлович. — Он утверждает, что Ирина согласилась поехать с ним, а ты вломился в клуб и насильно поволок её домой, сказав, что её, якобы, ждут родители. Он врёт?