Рядом с ним, высоко подняв колени, правил рулем и курил трубку сумрачный Джозеф Лорн. Приглядевшись к нему пристальнее, Паттерсон убедился, что мистер Лорн — конечно, не «Джозеф», а Джузеппе: черные глаза, смуглая кожа, чуть курчавые, сильно поседевшие жесткие волосы выдавали в этом человеке южанина, итальянца.

Сидя в затылок друг другу, четыре гребца наклонялись и двигались как один человек. На передних банках гребли два матроса-европейца. Позади них, орудуя веслами с такой легкостью, точно они были сделаны из тростника, сидели два негра-сенегальца, принятые на борт «Ориона» в Марокко, — существа неутомимые, молчаливые и свирепые. Когда коричневые от загара шеи матросов уже покрылись испариной и дыхание их участилось, кожа негров оставалась такой же матово лоснящейся, какой была в начале пути.

Первую ночь экспедиция двигалась почти безостановочно. Только в самые жаркие часы следующего дня Грелли разрешил короткий отдых в мангровых зарослях у берега. Лодка шла то у самого берега, маскируясь кустами, то пересекала фарватер, сокращая расстояние на перекатах. К концу первых суток между шхунами и шлюпкой легло уже двадцать пять — тридцать миль.

Пришлось позаботиться о первом ночлеге на берегу. По знаку Грелли гребцы подвели шлюпку к песчаной косе. С этого места открывался широкий вид на верхнее течение реки. Однако шесть длинных, неподвижно вытянувшихся на песке крокодилов не проявили никакого желания потесниться или уступить свое место путешественникам.

Грелли прицелился в ближайшего из пистолета, но один из негров испустил предостерегающий крик и, бросив весла, вцепился руками в борта. Паттерсону тоже показалось не особенно желательным тревожить этих животных, и он попросил выбрать другое место для стоянки. Пришлось подняться еще на одну милю выше, где в пределы суши вдавалась небольшая заводь, заросшая водяными растениями и окруженная причудливым мангровым лесом. За мангровыми деревьями, уходившими корнями в воду, простиралась зеленая, поросшая папоротниками болотистая поляна, которая, сужаясь, переходила в едва заметную тропу.

Местность здесь была слегка холмистой, на горизонте виднелись невысокие горы, до самых вершин покрытые лесом. С ближайших к воде деревьев можно было обозревать реку на милю вверх и вниз по течению.

Лодка вошла в заводь и едва не застряла среди гигантских плоских листьев водяных растений, способных выдерживать на себе тяжесть пятилетнего ребенка. Края этих листьев загибались вверх, образуя как бы гофрированный борт вокруг всего листа. Ближе к берегу, среди высоких тростников и осоки, покачивались на потревоженной воде цветы белых лилий. Наконец путники добрались до вязкого берега, согнав с него десяток змей, убравшихся в густую осоку.

Поодаль, словно лесной царь, виднелось исполинское дерево бомбакс 47. Оно разрослось на невысоком холме и вместе со своими побегами издали казалось целой фантастической рощей.

Когда путешественники вышли на сушу, они разглядели на болотистой почве поляны и вдоль илистого русла пересохшего ручейка много следов животных — кабанов, коз и буйволов. Лодка, по-видимому, пристала к месту водопоя диких обитателей чащи.

Для ночлега Грелли выбрал исполинский бомбакс. Это дерево оказалось толщиною в четыре обхвата, возвышаясь метров на двадцать над землей. Ветви толщиною с человеческое тело простирались во все стороны, образуя шатер тени на сорок метров в поперечнике. К стволу и побегам ветвей тянулись с земли лианы, покрытые нежными, маленькими цветами. Казалось, что огромное дерево, подобно многорукому лесному старцу, опирается на множество узловатых палок.

Паттерсон, вконец измученный бессонной предыдущей ночью, жарой и путешествием в шлюпке, едва ступив на траву, бросил на нее плащ и одеяло и, растянувшись на них, мгновенно заснул, пока остальные хлопотали над устройством лагеря.

Взобравшись с топором на дерево, матросы устроили для Грелли и Паттерсона небольшой помост. Всем остальным они приготовили места для ночлега на нижних ветвях дерева, в сплетениях лиан.

Окончив приготовление воздушной спальной, Грелли и матросы спрятали шлюпку в зарослях, перенесли из нее припасы и оружие на дерево и затем безуспешно попытались разбудить разоспавшегося Паттерсона. Он промычал что-то невнятное и, укрыв плащом голову от москитов, перевернулся на другой бок.

В стороне, у песчаного подножия холма, затрещал костер. Вскоре ужин поспел, но и запахи, распространяемые кухней, не смогли разбудить Паттерсона. Наконец, оставив Антони караулить лагерь и спящего джентльмена, Грелли, Лорн, оба сенегальца и матросы взяли ружья и отправились на охоту.

Солнце стояло уже низко над рекой и лесами. Воздух загудел от мириадов насекомых. Становилось очень сыро. Измученный Паттерсон спал с открытым ртом и раскинутыми руками. Антони защитил его сеткой от москитов и оглянулся.

Никогда еще он не был в таком лесу. Среди густо разросшихся хвощей высились пальмы раффии, похожие на огромные папоротники. Дальше от реки вздымались из лесных зарослей прямые, как мачты, тонкие и гладкие, будто отшлифованные, стволы красного и копалового деревьев. Их драгоценная древесина, твердая, как камень, по-видимому, шла на поделки туземцев, потому что ближе к воде виднелось несколько свежих пней.

В глубине леса могучие кроны деревьев переплетались между собою. Ни одного сучка не было на стволах этих деревьев до самой вершины. Лес казался ненастоящим и населенным такими же сказочными животными, какими были эти сказочные деревья.

Становилось все холоднее. Юноша уже начал было дремать, но изо всех сил боролся со сном, помня наставления Грелли.

Чтобы стряхнуть дремоту, Антони решил изготовить смоляной факел, как советовал ему хозяин. Намотав на палку пучок пакли, он густо напитал его смолой из бадьи, найденной в шлюпочной корме; она предназначалась для осмолки бортов. Готовый факел Антони положил на ветвь дерева, выбранную им для ночлега; затем он пошевелил костер и подбросил в огонь свежих ветвей.

Больше делать было решительно нечего, и Антони уселся около спящего, обхватив колени руками. Глаза слипались, мысли текли медленнее, повторялись и расплывались. Наконец голова юноши склонилась, и дремота одолела его. Теперь на поляне у заводи спало уже два человека.

Так прошло больше часа. Выпала сильная роса, лесную чащу окутал мрак, и только красные угли костра, чуть потрескивая, тлели в темноте да по черным обгорелым головешкам перебегали синие язычки.

Внезапно Антони вздрогнул и сразу отрезвел от сна. Далеко, не ближе чем в двух милях, послышался глухой выстрел, затем треск, будто сломалось и упало дерево. В полной темноте юноша взвел курок и ощупал замок своего ружья.

По какому-то необъяснимому предчувствию опасности Паттерсон, которого не могли до того разбудить ни толчки, ни окрики, тоже мгновенно пробудился и сел, озираясь вокруг. В тот же момент до него и Антони донесся сильный треск ветвей и сучьев. Где-то близко со свистом ломались и падали стволы мелких деревьев, чавкала вода в болотцах. Земля загудела от грозного топота, и на поляну вылетело какое-то громадное животное.

В отуманенном сознании Паттерсона этот миг ярко запечатлелся на всю его жизнь. Прямо перед ним в мерцающем свете костра возникла из расступившейся чащи леса тупая, опущенная к земле уродливая морда с крошечными, широко расставленными глазами и торчащим на носу рогом. В следующий миг рядом с Паттерсоном сверкнул длинный язык огня и ухнул выстрел. Это Антони почти в упор послал заряд в голову носорога. Огромный зверь взметнулся на бегу вверх, вскинул голову и свалился на бок, не добежав до берега. Земля дрогнула от падения тяжелого тела, а юный стрелок, охваченный страхом и не успев даже разобрать результата своего удачного выстрела, уронил ружье и опрометью бросился бежать к лесу.

Навстречу ему по звериной тропе, тяжело дыша, шел Грелли и остальные охотники. Когда они приблизились к туше убитого носорога, Паттерсон, шатаясь, встал на ноги и с чувством пожал руку шестнадцатилетнему груму из Ченсфильда.