В этот же день в адресный стол был отправлен письменный запрос. Предварительно сыщики заглянули в телефонную книжку. Там было всего пять человек Москвиных, и все мужчины. Но это ничего не доказывало. Не все же Москвины имеют личные телефоны! Трудность розысков заключалась в том, что Галина Алексеевна Москвина могла выйти замуж и переменить фамилию.

— Тридцать пять лет! — с сомнением покачал головой Игорь и спросил Демина: — Как ты думаешь, — может женщина в этом возрасте выйти замуж? По-моему, старая.

— Ну, конечно, не может, — убежденно подтвердил Демин.

Вскоре пришел ответ из адресного стола: Москвина Галина Алексеевна, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, проживает по Свечному переулку в доме № 59, квартира 2.

— Тридцать шесть лет! Подходит! — обрадовался Демин.

— Эврика! — воскликнул Бунчук.

Вечером они отправились по указанному адресу.

Галина Алексеевна, на вид еще совсем молодая, подвижная и веселая женщина, приняла ребят радушно. Но она оказалась очень занятой по хозяйству: сегодня как раз был день ее рождения. Она ждала гостей. Металась по комнате, то расставляя на столе тарелки с закусками, то вдруг выдергивала из керосинки щипцы и начинала завиваться. Хватала туфли, примеряла их, кидала прочь и надевала другие. При этом она не забывала взглянуть в зеркало, как только оказывалась вблизи него, чтобы напудрить нос или поправить какую-нибудь часть туалета.

Говорила Галина Алексеевна слегка шепелявя, очень быстро и часто проглатывала слова. Первые несколько минут ребята с трудом понимали ее, но вскоре привыкли к ее речи. Оказывается, судьба имущества художника была такова: все вещи домашнего обихода старика были сложены в большую бельевую корзину. Галина Алексеевна помнит, что туда попали и две или три маленькие картинки. Одну из них она сама нашла за кроватью. Но что это за картинки, она даже не посмотрела.

— Все было такое сырое, замшелое, в копоти, а мы торопились, — быстро говорила Галина Алексеевна, звеня в буфете посудой. — Представляете, мальчики… — тут она проглотила несколько слов, затем крикнула — А, чтоб тебя! — Выронила на пол тарелку, разбив ее вдребезги, и сразу рассмеялась: — Бей мельче — жить легче! Это, мальчики, к счастью!

Из дальнейшей беседы — если только можно было назвать беседой то, что происходило в этой суете, беготне и скороговорке, — выяснилось, что корзина была отнесена в старую котельную. Это обстоятельство Игорь жирно подчеркнул в своем блокноте. Что сталось с корзиной, — абсолютно неизвестно. Галина Алексеевна сразу после войны уволилась. Все бесхозное имущество сдала по акту новому управхозу. Но он, как ей известно, проработал в доме только два месяца и теперь работает, кажется, в артели «Реммебель».

— А вы не помните случайно его фамилии? — спросил Игорь.

— Позвольте, ребята… — на секунду задумалась Галина Алексеевна. — По-моему, Горохов… И Кузьмич. Но только вот Василий Кузьмич или Иван Кузьмич? Нет, кажется, все-таки Василий! Ну и всё, мальчики! — закончила она и, схватив с керосинки щипцы, начала накручивать на них прядь волос.

Через час Бунчук и Демин были уже дома. Они прошлись по двору мимо старой котельной несколько раз. Потрогали закрытую огромным замком и окованную железом дверь, постучали по стенкам и, поднявшись на цыпочки, заглянули в узенькое закопченное окошко. Но, разумеется, ничего в темноте не увидели.

На пустыре кипела работа. Сменяя друг друга, трудились несколько бригад. Ребята, закончив приготовление домашних заданий, тотчас устремлялись на пустырь. Недостатка в инструменте не было: метла, скребки и лопаты, а кто посильней, — тому и ломики в руки. Дотемна здесь не умолкал веселый шум, гомон и смех. Ни на минуту не прекращалось нетерпеливое движение маленькой рабочей армии строителей Лёдстроя, — так его прозвали сами ребята.

До войны на этом месте стоял большой пятиэтажный дом. В блокаду он был разрушен прямым попаданием тяжелой фугасной бомбы. Остались только наружные стены, но и они простояли недолго, — на этот участок упали еще две бомбы, развалив все до основания. После войны тут собирались что-то строить; очистили участок, обнесли его высоким забором, но так и оставили. Пустырь стал местом случайных ребячьих игр. Забор оброс газетными щитами, афишами и многоцветной рекламой.

Управхоз Иван Никанорович давно облюбовал это местечко, начал хлопотать и вот, наконец, получил разрешение на устройство здесь катка для детей. Так возник Лёдстрой и веселая армия его строителей.

Уже три дня шли работы. Стучали ломики и лопаты, вгрызаясь в кучи смерзшегося битого щебня. Его отвозили на санках к слепой стене соседнего дома, где проектировалось создать небольшую трибуну для зрителей. Всеми работами руководило «звено содействия технике» во главе с отрядным «инженером» Сашей Кудрявцевым. Начальником строительства и комендантом будущего стадиона был назначен Виктор Гуляев. План предусматривал — хоккейное поле, беговую дорожку и площадку для малышей, обучающихся конькобежному спорту. На воскресенье назначили пробную заливку катка из брандспойтов, а накануне на пустыре царило особое оживление, вызванное неожиданным приходом нового трудового пополнения. На строительную площадку явилась бригада девочек во главе с Тосей Пыжовой и Наташкой. Люда Савченко хотя и жила за несколько кварталов от пустыря, тоже пришла.

Их появление было встречено недоверчивыми шутками:

— Слабосильная команда на помощь прибыла! Теперь держись, ребята!

Но это не смутило девочек.

— Эй, кто тут главный инженер? — громко и решительно крикнула Тося Пыжова. — Ну, чего скалишь зубы? — одернула она кривлявшегося перед ней Пальку. — Пусти-ка, цыпленок!

Она взяла у него из рук лопату, ловко подковырнула обломок кирпичной кладки весом в полпуда и легко бросила его на санки.

— Давай вези! С тебя хватит, а то надорвешься, малыш!

К девочкам сразу подошли Буданцев, Саша Кудрявцев, Бунчук, Силаев и Виктор. Они живо уняли насмешников, приветливо встретили девочек и тотчас снабдили их рабочим инструментом.

«Женская бригада» была «брошена» на выравнивание и утрамбовку снежного покрова.

Позже «летописец» отряда — Толя Силаев, — отмечая время вступления девочек в отряд наследников Тимура, упомянул именно эту «историческую дату», когда девочки пришли на Лёдстрой.

Вечером, навестив Аню, подруги наперебой рассказывали ей о своем знакомстве с ребятами из отряда и работе на пустыре.

— Эх! — досадливо вздохнула Аня. — А я вот тут маюсь между кроватью и диваном.

Скорей бы поправиться, девочки!.. Так надоело! Подумайте, — жаловалась она, показывая градусник, — утром все ничего — нормально, а как вечер, — ползет за тридцать семь. И что такое в самом деле, будто захолодило!

Аня похудела и побледнела. Иногда по ночам она все еще кашляла сухим, изнуряющим кашлем. Рентгеновские снимки не давали ничего утешительного. Хотя врачи и успокаивали Нину Сергеевну, но и самой больной и окружающим было ясно, что болезнь вступила в какую-то противную затяжную фазу. Аня старалась уверить мать, будто она чувствует себя все лучше и лучше. Нина Сергеевна притворно соглашалась с ней, а сама не верила. Ее беспокойство усиливалось, Она пригласила на дом профессора, крупного специалиста по легочным болезням. Он сказал, что если через три — четыре дня температура не станет нормальной, то больную необходимо будет вывезти за город и поместить в специальный санаторий.