— Как так опасность? — не поняла Аня. — Что это значит?

— Ничего страшного!..

Буданцев опять посмотрел на часы.

— Сегодня в двадцать ноль-ноль на тебя готовится нападение. Оно будет совершено в подъезде дома, на одной из площадок или просто на лестнице. Словом, там, где это окажется удобным для нападающих.

Буданцев посмотрел на своего румяного друга, и тот утвердительно кивнул головой.

Аня проследила за ним взглядом: «Не смеются ли?» И хотя они оба были очень серьезны, Аня держалась настороженно: мальчишки способны на самую дурацкую игру и могут кто их знает что выдумать.

— Я же не кассир с деньгами! — сказала Аня, пожимая плечами. — Зачем на меня нападать? У меня ничего нет. Кто эти ваши нападающие?..

— Это не наши… — мягко поправил ее Буданцев. — Кто они? Трое мальчишек-хулиганов…

— Но с какой же целью? — все еще не веря, спросила Аня.

— Отобрать вот это… — Буданцев пощелкал пальцами по ее этюднику. — У тебя там есть что-нибудь еще, кроме красок?

— Нет! Только краски и кисти.

— А в папке?

— Рисунки и учебник «Истории средних веков»… ну, есть еще… письмо от подруги, — прибавила она и покраснела, улыбнулась смущенно.

Два друга переглянулись.

— Разреши нам взглянуть на эти вещи, — сказал Буданцев.

— Пожалуйста, пожалуйста! — растерянно пробормотала Аня.

Она отодвинула медные крючки и открыла этюдник. Потом развязала тесемки папки.

Не говоря ни слова, мальчики стали тщательно перебирать содержимое этюдника.

Аня смотрела то на одного, то на другого, — не понимая, что все это значит.

Несколько выпуклые близорукие глаза Буданцева под толстыми стеклами очков, кажется, особенно сосредоточенно осматривали вещи. Аня уже обратила внимание на эту подробность. Она увидела комсомольский значок, приколотый поверх кармана спортивной курточки.

— Непонятно! — сказал Буданцев, закрывая этюдник. — На что им понадобились краски?

— Может быть, хотят размалевать свои рожи, чтобы выглядеть пострашнее! — сказал насмешливо Силаев и впервые широко улыбнулся, сверкнув двумя рядами ровных белых зубов. Улыбка расползлась по всей его круглой физиономии, сделав ее еще румянее.

Глядя на эту веселую улыбку, Аня невольно рассмеялась:

— Вот чудаки!

Улыбнулся и Буданцев, но мягко и сдержанно, одни углами рта, отчего лицо его стало каким-то новым — лукавым и хитроватым.

— Я думаю, что эти «рожи» рассчитывают на что-то другое, более существенное. Например…

Он не успел договорить. По лестнице, держась за перила и прыгая сразу через несколько ступенек, промчался пионер. Увидев Силаева, он крикнул:

— Толька! Ну что же ты! Ну, тебя же ищут! Труби скорей!

Силаев быстро поднялся и схватил трубу.

— Иди, иди! — сказал Буданцев. — Мы тебя подождем.

— Я сейчас! Всего один сигнал! — отозвался Силаев и с удивительным для его полноты проворством стал подниматься по лестнице.

— Так вот, Аня Баранова… — сказал Буданцев, проследив за своим другом глазами. — Можешь не беспокоиться. Ты находишься в полной безопасности. У тебя будут надежные провожатые до самой квартиры.

— Откуда вы всё это узнали? — спросила Аня.

— От друзей, — уклончиво заметил Буданцев. — А теперь — второе дело…

Он посмотрел на часы и успокаивающе произнес:

— Сейчас мы пойдем. Вот какая просьба к тебе. Нам известно, что ты художница…

Буданцев опустил руку в карман и достал обыкновенную коробочку из-под канцелярских кнопок. В ней лежали два овальных бронзовых медальона, сделанных, по-видимому, вручную, но довольно искусно.

— Мы вставим сюда две пластинки гипса. Вот таких, — и показал ей два необточенных белых обломка. — Скажи, пожалуйста, ты можешь сделать на этих маленьких гипсовых овалах рисунки? В ближайшее время хотя бы на одном, а?

Аня повертела в руках почти невесомые гипсовые кусочки.

— А какие должны быть рисунки? — спросила она, заинтересованная неожиданным предложением. Эти ребята в самом деле удивляли ее все больше и больше.

— Что за рисунки? — переспросил Буданцев. — Ну, скажем, часть какого-нибудь пейзажа — берег реки и березка. Или… два полена, охваченные огнем. Мы потом скажем, что именно нам нужно. Ты можешь это сделать, только очень хорошо?

— Я попробую… — сказала неуверенно Аня.

— У тебя есть в квартире телефон? — спросил Буданцев.

— Есть.

— Вот тебе мой номер…

Он достал из кармана блокнот и, не глядя на него, вырвал наугад первый попавшийся листок. Там было четко напечатано на пишущей машинке: «Гриша Буданцев. К 2–42–55; адрес: Лермонтовский проспект…»

Аня не успела прочитать. Наверху раздался звенящий, певучий и чистый звук пионерского горна, и Аня сразу вспомнила, где она видела этих мальчиков. Они жили на первом дворе ее же дома. Раза два или три она даже слышала на дворе этот звонкий и мелодичный сигнал: «На сбор!»

— Позвони, когда будешь свободна. Мы придем: я и Толя. Может быть, еще один мальчик. Посоветуемся с тобой, как это лучше сделать.

— Хорошо! Я позвоню, — сказала Аня весело. События этой неожиданной встречи, новое, необычайное знакомство выветрили все ее противное настроение, с которым она пришла сегодня на занятия.

Толя Силаев бежал по лестнице, тряся свой корнет и вытирая рукавом губы.

— Я свободен! — крикнул он.

— Отлично! — сказал Буданцев. — Идем! Посмотрим, — хитровато подмигнул он своему другу, — как выглядят разбойники, покушающиеся на кисточки и тюбики с краской.

На углу Невского проспекта к ним подошел мальчик. Он, видимо, их поджидал. Аня его сразу узнала. Это был сын дворника из ее дома — Гасан.

— Он пойдет впереди, — сказал Буданцев Ане. — За ним ты… А мы с Толей несколько сзади. Прошу с нами не разговаривать. Мы пока не знакомы. Не бойся! — потрогал он ее за рукав. — Знай, что ты под надежной защитой!

— Я не боюсь! — тряхнула Аня решительно головой, но краешком глаза посмотрела в сторону и крепче сжала ручку этюдника.

Зойка Дыбина, которую Аня считала виновницей всех неприятностей в школе, была до крайности избалована родителями. Когда ей было всего три года, она уже отлично понимала, что если беспрерывно кричать и требовать своего, то мать и отец в конце концов сделают так, как ей хочется.

— Хочу гулять! Не хочу мыться! — кричала Зойка, обороняясь кулачками от матери, которая вела ее в ванную комнату.

— Доченька моя! Крошечка! — приговаривала мать. — Идем умоемся! Ну какое гулянье — ночь на дворе! Пора спать. Все спят: и зайки, и собачки… Давай умоемся и бай-бай!

— Хочу гулять! — вырывалась Зойка и бежала к двери.

Мать ловила ее. Но Зойка сползала с ее рук на пол, била ногами, кусалась, ревела на весь дом:

— Гу-ля-ять! Хо-чу гу-ля-ять!

Мать, не зная, как с ней справиться, звала мужа. Тот приходил, смотрел, удовлетворенно смеялся:

— Ох, хороша девка! Вот рыжий бесенок! Огонь! Честное слово! Такая себя в обиду не даст! Сильный будет характер!

— Ты не философствуй, а лучше помоги! Видишь, что она делает? Ну прямо припадочная, истеричка! Да перестань же ты, дрянная девчонка! — кричала она, пытаясь поставить дочку на ноги. — Вот я тебя сейчас ремнем!

Зойка извивалась вьюном, ревела еще больше.

От угроз и криков мать переходила к ласковому упрашиванию:

— Ну, доченька! Ну, что это такое, кошечка моя! Послушай мамочку!

— Да выведи ты ее гулять, раз она так хочет! — вмешивался муж. — Ну что тебе, в самом деле, лень, что ли?

Зойку выводили гулять на темный пустынный двор. Ей становилось скучно, и через несколько минут она уже просилась домой.

До пяти лет мать кормила ее с ложки, рассказывая при этом сказки. Всякая пауза вызывала решительный отказ от еды и однообразное, как сломанная патефонная пластинка, нытье:

— Хочу сказку… Хочу сказку… Хочу сказку… Наконец девочка начала учиться в школе. Родители по-прежнему баловали ее, ни в чем не отказывали. Если она была «в плохом настроении», — задабривали чем-нибудь «вкусненьким» или подарками. Отец называл это «повышением жизненного тонуса ребенка».