— Отстань! Не приставай!

— Сложи немедленно всё в коробку и ступай мыться!

— Отстань! Вот пристала, как муха!

Он хмурил брови, торопливо пытался приспособить щиток кабинки, в неподходящее для него место.

— Ты будешь меня слушаться или нет?! — прикрикнула Аня строго. — Я сейчас разрушу все твое сооружение и погашу в комнате свет.

Николка отлично знал твердость характера сестры. Когда дело касалось заведенного порядка, — никаких поблажек не будет. Поэтому он пыхтя вылез из-за стола, надулся и пошел на кухню жаловаться, придумывая на ходу все те обиды и увечья, которые ему нанесла злая сестра. Но мама сказала, что это «сплошная фантазия», а требование Ани одобрила. Николка легко примирился с таким решением, тем более, что его угостили только что испеченными «звездочками» и рогульками.

Аня обещала маме вернуться от Люды Савченко не позже одиннадцати.

— Лучше бы тебе сходить днем, — сказала мама. — Но если ты считаешь, что дело не терпит промедления, — ступай. Через час будь дома, иначе я стану волноваться. Не задерживайся!

Аня застала свою подругу дома одну. Люда Савченко была в очень тяжелом состоянии. Увидев Аню, она бросилась ей на шею и залилась слезами. Все рассказала, путанно и сбивчиво, но ничего не утаивая, с болью и горечью негодуя на себя.

— Кто же я такая?! — всхлипывала она в отчаянии. — Ты только пойми, Анечка, — какой ужас! Разве я могу теперь когда-нибудь пойти в школу! Что я скажу маме? Лучше уйти из дома совсем, навсегда или отравиться. Вот отвернуть ручку, пустить газ и отравиться!

— Да ну тебя, Людка! Что ты говоришь, ерунду какую! — возмутилась Аня. — Противно слушать! Выпей воды и успокойся. Во-первых, на уроках мы прошли очень мало. В два дня все наверстаешь… Я помогу тебе. Тося Пыжова тоже поможет, Наташка… А к Марии Кирилловне мы вместе с тобой пойдем. Дашь ей честное слово. Я за тебя поручусь.

— А с мамой как же? Как говорить с мамой?.. Ведь она мне так доверяет, а я…

Аня присела рядом, обняла Люду за плечи.

— Ничего, успокойся! Марфа Степановна уже знает. Только ты сама ей тоже все расскажи…

Люда припала мокрой щекой к плечу Ани, прижалась к ней, всхлипывала, говорила торопливо:

— Я какая-то ненормальная! Ничего не умею…

— Ну, уж это ты слишком! — прервала ее Аня. — И вовсе ты не такая!

Она свела в решительной гримасе тонкие брови и сказала жестко и твердо:

— Надо силу воли развивать! Как Павел Корчагин — настойчиво и терпеливо. Хватит плакать! Ну-ка, взгляни на меня!

Люда подняла голову. Посмотрела на Аню невидящим, затуманенным от слез взглядом.

Аня деловито вытерла нос Люды своим платком, провела им по припухшим губам.

В дверь постучали.

Люда вскочила с дивана, схватила полотенце, торопливо стала тереть лицо. Махнула Ане рукой неопределенно: не то «открой», не то «подожди!»

Аня подошла к двери.

— Войдите!

Незнакомая женщина принесла Люде записку от мамы. Марфа Степановна писала, что придет домой поздно ночью, — может быть, даже утром.

Люда обеспокоенно завертела бумажку в руках.

— С мамой ничего не случилось? Вы из трамвайного парка, да?

— Я из Управления, — сказала женщина. — Нет, ничего не случилось. Так, немножко «Победу» поцарапали, крыло помяли, — больше ничего.

— Но мама-то здорова? С ней ничего не случилось?

Люда больно закусила нижнюю губу, стараясь сдержать подступившие слезы.

— Вот ты какая нервная девочка — не в мамашу пошла! — сказала с досадой женщина. — Знала бы, — не сказала… Говорят тебе: здорова, невредима. Всё в порядке. Оформится — и домой!

Когда женщина ушла, Люда заметалась по комнате, вздрагивая от рыданий.

— Все это из-за меня! У нее никогда не было аварий. Она на Доске почета… Самая лучшая в парке… А я… я… Дрянь! Скотина!

— Перестань ругаться! — крикнула рассерженно Аня. — Замолчи сейчас же! Хватит!

Она кинула Люде ее пальто.

— Одевайся! Идем к нам. Потом вернемся. Я отпрошусь у мамы к тебе ночевать.

Марфа Степановна пришла домой в третьем часу. Девочки крепко спали. Они лежали рядышком под одним одеялом, обняв друг друга. Их сон был спокоен. Только опухшие губы Люды изредка вздрагивали и полуоткрывались, словно силились все время сказать подружке какие-то задушевные слова.

Хлопоты с Людой Савченко отняли у Ани много времени. Вопрос о поведении Зойки Дыбиной должен был разбираться на сборе отряда. Это требовало от Ани, как от члена совета дружины, серьезной подготовки. Ко всем заботам прибавилась помощь Нике. Ему не давались десятичные дроби. Пришлось повозиться с братом. А тут еще собственные уроки: с каждым днем учителя задавали всё больше и больше. Да и домашние обязанности — их тоже надо было выполнять. Времени не хватало. Вот уже трое суток, как она не держала в руках ни кисти, ни карандаша. Начатый эскиз «Поздняя осень» так и лежал нетронутым в папке. Надо было найти время и заняться этим непременно. О просьбе Буданцева позвонить и наметить день для встречи нечего было и думать. Какое там! Хлопоты последних дней так заморочили ей голову, что она даже не помнила, куда дела бумажку с номером телефона. Неожиданно Буданцев сам напомнил о себе.

Когда она возвращалась из школы, на бульваре к ней подошел Вася — мальчик из ее дома. Это был Вася первый, или, как его называли, Вася «синий», в отличие от другого Васи, которого звали Вася «серый». Одинакового роста, они были даже чем-то похожи друг на друга, хотя ни в каком родстве и не состояли. Вася «синий» имел синее пальто, Вася серый — «серое». Летом это различие утрачивалось.

Вася «синий» любезно поздоровался с Аней и очень удивил ее, вручив запечатанный конверт с надписью: «А. Барановой».

— Весьма срочно! — подчеркнул Вася и тихо, шепотком прибавил: — Я жду ответа!

Аня тут же распечатала конверт.

Письмо было от Буданцева. Он настоятельно рекомендовал переложить краски в школьный портфель, а этюдник оставить дома и не брать его на занятия во Дворец пионеров.

«Это совершенно необходимо!» — прочитала она заключительное предложение, жирно подчеркнутое красным карандашом.

История этюдника продолжала оставаться загадкой. И хотя Аня почти не знала Буданцева, ей казалось странным не доверять ему.

— Хорошо! — сказала она. — Я сделаю так, как он мне советует.

Вася «синий» молча выслушал, кивнул головой и помчался по бульвару с такой быстротой, как будто за ним гналась стая волков.

Если бы спросить трех подружек, — что скрепляет их дружбу, они бы, наверно, ответили: «Школа и пионерский отряд». Других близких интересов у них не было — разные вкусы, мечты и желания. Летом девочки вообще не встречались — разъезжались кто куда, по пионерским лагерям, но писали друг другу часто и охотно. Аня — обстоятельно, обо всем, с юмором и иронией. Тося Пыжова — деловито и лаконично, как официальное заявление. Девочки шутили, что Тося пишет, собственно, не письмо, а только план письма, его краткое содержание, тезисы. Наташка писала «с лирикой» — главным образом о природе, прочитанных книгах и о своих настроениях. Они у нее часто менялись. Она была девочкой впечатлительной. Любила театр, книги, играла по слуху неплохо на гитаре и в тайне от всех писала стихи. Рисунки Ани Барановой вызывали у Наташки восхищение. Она долго смотрела на какой-нибудь берег лесного озера, на темную зелень кустов, освещенных ярким летним солнцем, и взволнованно говорила Ане:

— Я здесь была. Да, да! Я знаю это место. За нашим лагерем, по дороге в Рауту. Правда? Вот ты увидела, как там прекрасно, а я не увидела.

— Ну что ты! — смеялась Аня. — Это моя фантазия. Я не бывала в Рауту никогда.

— Вот как! Ну, значит, у тебя исключительный талант! Как я тебе завидую! — говорила Наташка и любовно прижималась к подруге.