Кристл делал заметки на каком-то старом конверте после каждого выступления. А потом подытожил то, что мы говорили, – подытожил резко и обнаженно, как бы даже зло и нетерпеливо, но удивительно верно. Он объяснил нам, что ему необходимо уточнить, какие обязательства принял на себя каждый участник совещания. Если он не ошибается, то Браун, Найтингейл и Льюк проголосуют за Джего в любом случае, Элиот и Калверт предпочтут его любому из уже названных кандидатов, а Пилброу поддержит его в борьбе против Кроуфорда.

– Я правильно вас понял? – жестко спросил он.

И Браун и я внимательно следили за Найтингейлом. Кристлу никто не возразил, и в ответ на его вопросительный взгляд каждый из нас утвердительно кивнул головой.

– Что ж, очень неплохо… по нашим возможностям, – сказал он. – Я не буду утомлять собрание длинной речью. Мне близка позиция Пилброу, по я, пожалуй, готов присоединиться к Элиоту и Калверту. Да, я буду поддерживать Джего против Кроуфорда или любого другого уже названного кандидата из нашего колледжа. Связать себя, как Браун, безусловным обещанием я пока не могу. Джего не идеальная фигура для ректора. Он недостаточно хорошо известен в академической среде. Но лучшей кандидатуры у нас сейчас нет.

Он посмотрел на Брауна и закончил:

– Итак, мы убедились, что Джего должен собрать большинство голосов. И значит, наша сегодняшняя рабочая программа успешно выполнена.

Нас охватило радостное возбуждение вдохновленных удачей заговорщиков. Браун и Кристл принялись рассказывать, как развивалась борьба перед выборами нынешнего ректора. Я впервые услышал, что Джего попытался тогда сколотить партию сторонников Винслоу. Меня это так удивило, что я даже спросил, не ошибаются ли они.

– Да-да, – подтвердил Браун, – в те времена они вполне ладили. Правда, друзьями их и тогда нельзя было назвать, помните, Кристл? – обратился он к другу.

Зашел разговор о выборах прежних ректоров, и Пилброу внезапно расхохотался.

– Вот ведь смешно… – пробормотал он, запнулся, но сейчас же ясно и вразумительно сказал: – Я, как вы знаете, член Совета с незапамятных времен – и никому еще ни разу даже в голову не пришло выдвинуть меня на ректорскую должность. Мало того – я и сам, по-моему, никому не помог стать ректором. Так что я своего рода рекордсмен. – Он опять весело рассмеялся. Ему была безразлична административная карьера. Его знала и любила чуть ли не вся творческая интеллигенция Европы, к его суждениям внимательно прислушивались многие европейские писатели – а на собраниях в собственном колледже никто не придавал значения его словам. Как странно, подумал я и опять вспомнил беспомощность Роя на последнем официальном собрании, что два таких естественных и блестящих человека не умеют приспосабливаться к условиям коллективных совещаний. Возможно, они были чересчур естественными. Возможно, влиятельность среди солидных людей достигается, как говорил Верной Ройс, только с помощью «всем знакомых пустопорожних фраз». Ни Пилброу, ни Рой Калверт просто не могли произносить таких фраз без смеха. В любом обществе, чтобы стать влиятельным человеком, надо немного отличаться от других, надо быть немного многогранней, чем другие, – по именно немного, в этом все дело. Пилброу постоянно кому-нибудь помогал, Рой Калверт часто вел себя в жизни очень самоотверженно, по обоим не хватало смирения, чтобы выучиться языку дюжинных людей.

Однако и смирившись, они никогда не добились бы влиятельности Брауна или Кристла. Сообщества людей, даже очень маленькие сообщества, подчиняются в своих действиях совсем не тем законам, которыми руководствуется один человек. Люди в сообществе не воспринимают тонкого юмора, легко пугаются, отвергают все непонятное, с трудом поддаются очарованию яркой личности, а убедить их в чем-нибудь могут только такие однозначные, плоские и привычно стертые слова, которые в индивидуальной беседе показались бы человеку непростительно банальными. Да, пожалуй, ни одно сообщество не избрало бы Роя своим руководителем.

Вот и в то воскресенье, сидя всемером у Брауна, мы все вместе гораздо выше оценивали Джего, чем каждый из нас наедине с собой: нас удовлетворяли и радовали самые простые чувства. Даже Найтингейл поддался общему настроению. Мы были едины в мыслях и стремлениях, Джего ждал успех, мы радовались за него, и будущность колледжа рисовалась нам в самых радужных тонах.

В четыре часа из кухни прислали чай. Общая радостная возбужденность немного схлынула, мы разбились на маленькие группки; Кристл, держа в руке сдобную булочку, заговорил со мной о сэре Хорасе, который должен был приехать в колледж через месяц. К чаю, как было условлено заранее, пришел Джего.

– Добрый день, декан. Добрый день, Браун. Напрасно вы меня пригласили. Я вижу, ваше совещание еще не кончилось. Мне очень неловко, что я помешал вам.

Его грызло тревожное беспокойство, и он держался действительно очень неловко. Кристл поднялся ему навстречу – официальный, холодно властный, он хотел показать Джего, что если тот пройдет в ректоры, то благодаря ему, Кристлу. Его лицо казалось суровым, почти угрожающим.

– Мы кончили, Джего, – проговорил он. – И я могу сообщить вам, что совещание прошло весьма успешно.

– Именно, – сказал Рой, пытаясь успокоить Джего. – Именно.

– Я, разумеется, не хочу выведывать ваших тайн. – Улыбка Джего была по обыкновению яркой, но очень напряженной. Наступило молчание: потом Пилброу спросил у него о каком-то чиновнике из Министерства иностранных дел. Поможет ли он беженцу, про которого они говорили? Мягкий ли у него характер? Что он вообще за человек?

– С вашей точки зрения, у него очень консервативные взгляды, – сказал Джего. – А декан, или я, или Браун назвали бы его благоразумным.

– Благоразумны, – проворчал Пилброу. – Проморгаете вы с вашей хваленой благоразумностью эту треклятую империю… и все на свете проморгаете.

– Да ведь разные политические убеждения вовсе не мешают нам помогать друзьям – вот чего я не успел добавить, дорогой Пилброу, – сказал Джего. – Мне было бы очень грустно…

Словом, он пообещал, что в тот же вечер напишет своему знакомому письмо с просьбой позаботиться о беженце, и Пилброу, смягчившись, принялся расспрашивать его про других чиновников из Министерства иностранных дел. Джего все еще нервничал и был готов соглашаться с чем угодно, лишь бы разговор не заглох. Знавал ли он Г.? Немного. А сэра П.Дж.? Джего неохотно признался, что нет. А П.?

– П.? – радостно воскликнул Джего. – Вас интересует П., дорогой мой Юстас? Вот уж про кого я могу сказать, что неплохо его знаю. Когда мы познакомились, он сразу, помнится, стал расспрашивать меня, как я представляю себе частную жизнь министра…

Он продолжал говорить – почти без пауз и нервически возбужденно, – пока гости не начали расходиться. Браун с Геем Калвертом прекрасно понимали, почему он так взволнован, и Рой, словно бы развлекаясь, а на самом-то деле просто по доброте, принялся подшучивать над ним, чтобы он вышел победителем из их словесного поединка. Джего принял вызов и немало позабавил нас всех, а особенно Найтингейла, подтрунивая в свою очередь над Роем. Однако тревога не отпускала его, и он опять заговорил чересчур аффектированно. Кристл почти не принимал участия в общей беседе и вскоре отправился домой; через несколько минут ушли и Пилброу с Льюком, но Найтингейл все сидел и сидел. Часы на Резиденции пробили четверть, потом половину, потом три четверти. Пока Найтингейл был здесь, Джего не мог спросить у Брауна, чем завершилось наше совещание.

Наконец распрощался и Найтингейл. Когда он закрыл дверь, истомленный Джего повернулся к Брауну.

– Итак…

– Итак, – с благодушным удовлетворением сказал Браун, – если бы выборы состоялись сегодня, вы уже были бы ректором.

– Значит, все…

– Да, все собравшиеся объявили, что сейчас они считают вас самым подходящим кандидатом.

– Так ведь это же великолепно! – воскликнул Джего и озарил комнату счастливейшей улыбкой. – Это же просто великолепно!