– Слова людей всегда заслуживают внимания, молодой человек.

– Ну, разумеется! В словах людей всегда есть доля правды – про кого бы они ни говорили! – Рой расхохотался.

Я уже шел к нему вокруг стола, чтобы хоть как-нибудь, хотя бы силой, остановить его. Он заговорил о сплетнях про него и Джоан. Я схватил его за плечо, но он оттолкнул меня. Он сказал, что в трепотне Найтингейла тоже есть доля правды.

– Хотите знать всю правду? – вскричал Рой. – Мы оба страдаем. Может быть, вам станет немного легче…

– Успокойтесь, Калверт! – решительно перебил его Винслоу. – Не хочу я ничего о вас знать.

– Вот поэтому-то я вам все и расскажу! – На столе перед Винслоу лежал листок чистой бумаги. Рой придвинул его к себе и начал быстро писать. Я попытался помешать ему. Он выругался и крикнул:

– Отстань, Льюис! Мне надо написать признание! – Он был как в лихорадке. – Только для Винслоу. – Он написал что-то еще, расписался и с кривой усмешкой протянул листок казначею.

– У вас был кошмарный день! – воскликнул он. – Храните этот листок, он всегда подтвердит вам, что люди не стоят никакого внимания!

Рой торопливо попрощался и ушел.

– Н-да, мучительная сцена, – сказал Винслоу.

– Через несколько минут он придет в себя.

– Вот уж никогда не подумал бы, что Калверт способен устроить такое позорное представление. И это что же – не в первый раз?

Передо мной стояло две задачи – во-первых, по возможности оправдать Роя и, во-вторых, не навредить Джего. Я открыл Винслоу только часть правды, а кое-что счел за благо скрыть. Я сказал, что никогда не видел Роя в таком состоянии. Сказал, что его вспышка просто ошеломила меня. И вместе с тем объяснил, что Роя измучили страдания ректора – из-за этого-то он, по-видимому, и сорвался.

– Его считают серьезным ученым, – проговорил Винслоу. – И мне всегда казалось, что он очень приятный молодой человек – хотя одно время меня, признаться, несколько смущало его поведение.

– Я уверен, что в его поведении не было ничего недостойного.

– Вы знаете его лучше, чем я, – сказал Винслоу. – Надеюсь, вы правы. И мне кажется, что вам надо убедить его как следует отдохнуть этим летом.

Винслоу прочитал записку Роя. Потом спросил:

– Так, значит, эти слухи имеют некоторые основания?

– Я ведь не читал его записку, – ответил я. – Но нисколько не сомневаюсь, что слухи сильно преувеличены. Нельзя забывать, что их распространяют люди, которых гложет зависть.

– Возможно, – сказал Винслоу. – Вполне возможно. Однако если они получат это свидетельство, то член Совета Рой Калверт едва ли удержится в нашем колледже. Его наверняка отсюда выживут.

– И вам этого хочется?

– Я не утверждаю, что мне этого хочется. С ним иногда приятно поговорить, и многие считают его серьезным ученым – чего никак не скажешь про некоторых наших коллег. Нет, я не утверждаю, что мне этого хочется. Но мне, знаете ли, не хочется, чтобы ваш кандидат стал ректором.

– Вы имеете в виду, что если вы обнародуете эту записку, то партия Джего уменьшится?

– Совершенно верно.

– Я уверен, что вы этого не сделаете, – сказал я.

– Почему же?

– Да потому, что вы знаете, из-за чего Калверту было сегодня так тяжко. Уже одного этого достаточно…

– А если конкретней?

– Могу и конкретней. Мы оба знаем, что Калверт был сегодня не в себе. Его истерзало сострадание – он видел, что вы мучаетесь, а другие этому радуются. Кто, кроме него, отнесся к вам с сочувствием?

– Меня не интересует, сочувствуют мне люди или нет, – отрезал Винслоу.

Тогда я сказал:

– Кто, кроме него, посочувствовал горю вашего сына? Вы прекрасно знаете, что Калверта очень расстроила его неудача. А кто еще отнесся с сочувствием к вашему сыну?

Я решил извлечь пользу из его несчастья. Он казался совсем обессиленным. Он опустил голову и долго молчал. Потом измученно пробормотал:

– Так что мне с этим делать? – Кивком головы он указал на записку.

– Это уж вы решайте сами, – сказал я.

– Наверно, лучше всего отдать ее вам, – проговорил Винслоу.

Он даже не повернул головы, чтобы посмотреть, как я бросил записку в камин.

Распрощавшись с Винслоу, я пошел к Рою. Он лежал у себя в кабинете на кушетке, умиротворенный и успокоившийся.

– Сильно я всем навредил? – спросил он.

Он был счастлив. Меня это, впрочем, ничуть не удивило – я превосходно изучил все стадии его недуга: они чередовались в неизменной последовательности. Первая стадия – тоскливая подавленность – продолжалась обыкновенно несколько недель или даже месяцев; потом ее сменяла вторая, при которой подавленность перемежалась иногда вспышками лихорадочного возбуждения, – их-то мы с Роем больше всего и боялись. Возбуждение длилось недолго и всегда завершалось каким-нибудь неистовым поступком, вроде сегодняшнего. После этого болезнь отступала, и Рой успокаивался.

Он знал, что следующий приступ начнется только через несколько месяцев. В первые годы нашей дружбы – ему тогда было чуть больше двадцати – депрессия мучила его гораздо чаще, чем сейчас. По постепенно промежутки между приступами удлинялись, и ровное, веселое настроение не покидало его многие месяцы. Вот и сейчас он понимал, что приступ повторится теперь очень не скоро.

Я чувствовал себя усталым и угнетенным. Порой мне казалось, что я несу слишком тяжкое бремя, – да и за какие грехи? Я сказал Рою, что не могу вечно следить за ним и улаживать его отношения с людьми.

Его терзали угрызения совести. Немного помолчав, он спросил:

– Я здорово навредил Джего?

– Не думаю.

– Как же тебе удалось исправить то, что я натворил? Ты все-таки удивительно искусный политик.

Я покачал головой.

– Это было нетрудно. Винслоу считает, что на него никто не может повлиять, но он ошибается.

– Именно.

– Мне, правда, пришлось применить запрещенный прием, а это не слишком-то приятно. Он ненавидит Джего. Но у него сейчас нет духовных сил на ненависть: он думает только о сыне.

– Именно, – повторил Рой. – Можно сказать, что мне повезло.

– Я тоже так считаю.

– Я не простил бы себе, если бы помешал Джего пройти в ректоры, – сказал Рой. – Мне очень хочется загладить свою вину, старина. И уж во всяком случае, теперь я не доставлю вам всем никаких хлопот.

Вечером Рой заказал бутылку вина, чтобы мы выпили за здоровье Джего. Льюк спросил его, какое событие он хочет отметить: ему надо было внести Роев заказ в «Винную книгу». Рой усмехнулся и ответил:

– Я хочу выпить за его здоровье, потому что чуть было не оказал ему медвежью услугу.

– Вот уж никогда не поверю, что вы способны оказать мне медвежью услугу! – воскликнул Джего. – Я ведь прекрасно вижу – вы очень по-доброму ко мне относитесь, хотя и не знаю за что. Может быть, за то, что я не обижаюсь на вас, когда вы меня передразниваете?

Рой передразнивал Джего не только на вечеринках. Даже в его последней реплике послышались сентенциозно многозначительные интонации старшего наставника – их уловили все сидящие за столом, и Деспард-Смит невольно усмехнулся.

Выходя из профессорской, Артур Браун раздумчиво спросил меня:

– Как вы думаете, что Калверт имел в виду, когда сказал про медвежью услугу? Последнее время я отношусь к его словам вполне серьезно, или, говоря иначе, не ищу в них подвоха. А ведь еще два-три года назад почти во всех его высказываниях таилась какая-то не слишком уместная ирония. Но теперь я за него не тревожусь. Он стал гораздо уравновешенней. И по-моему, скоро окончательно остепенится.

Я решил не переубеждать Брауна. Пусть благожелательно и спокойно размышляет, предвосхищая догадки будущих наставников нашего колледжа, что же именно означает сегодняшняя запись в «Винной книге», подумалось мне.

Я сказал ему, что на этой неделе попытаюсь разобраться в истории с Льюком. Фрэнсис Гетлиф вернулся утром в Кембридж, чтобы принять участие в заседании Совета, и Кэтрин, его жена, пригласила меня да обед – первый раз после нашей январской размолвки. Я решил не упускать такой возможности: во время дружеского обеда мне наверняка удастся спокойно рассказать Фрэнсису об угрозе Найтингейла.