Степан выкрутил и вырвал у него из рук оружие, оттолкнул от себя какого-то исступленно кричавшего заключенного, пытавшегося отнять у него автомат, и, обойдя вокруг грузовика, отыскал удобное положение для стрельбы по сторожевой башне. Левая сторожевая башня по плану операции была за ним. Часовой-автоматчик, чувствуя себя, по-видимому, в безопасности, перебегал с одной стороны башни на другую и, тщательно выбрав цель, давал с высоты короткие очереди. Степан приладил автомат на крыле машины, подождал, пока часовой остановится, и дал короткую очередь.

— Хорошо, теперь давай правую, — сказал кто-то у него над самым ухом, и, оглянувшись, он увидел за своей спиной скуластого начальника штаба.

Степан перебежал и стал по другую сторону машины, откуда было удобнее стрелять. До правой башни было далековато. Пули сбили щепки с перил у самого локтя солдата, и он исчез, кажется просто удрал.

— Толково, — сказал начальник штаба. — Вот возьми, — он сунул Степану две запасные обоймы, а сам дернул дверцу машины и, согнувшись, влез в кабину.

Теперь Степан вспомнил про надзирателя, этого уродливого человека и верного товарища, долго и покорно терпевшего всеобщую ненависть. Мертвый надзиратель лежал почти у самых ног Степана и по-прежнему сжимал колени убитого фашиста.

Разбитые пулями лампы погасли, стрельба на плацу совсем прекратилась. Яркий свет вспыхивал только вдалеке, у караульных помещений, где по сигналу тревоги строились не попавшие в свалку солдаты караульной команды.

— Кто с автоматами, ко мне! — повторял и повторял, надрываясь, голос Генрикаса.

Взвыл мотор грузовика, вспыхнули фары, и машина с нарастающим ревом, разгоняя и разбрасывая людей, рванулась вдоль плаца. Два световых столба, быстро приближаясь, уткнулись в запертые ворота лагеря. Затем послышался тяжелый удар, хряснуло дерево, и грузовик с перекошенным бампером и смятым капотом, пройдя сквозь разбитые ворота, встал с потухшими фарами.

Путь в лес был открыт. Толпа хлынула и стала протискиваться сквозь полуоткрытые ворота. Но на плацу еще оставались сотни испуганно метавшихся людей. Кто-то крикнул тонким голосом и опрометью кинулся в барак. Кто-то поплелся за ним следом, кто-то побежал, точно боясь опоздать в свой блок.

Это были сломленные, обреченные люди. Открытые ворота пугали их больше, чем запертые двери тюремного блока.

До наступления полной темноты три маленькие боевые группы вооруженных автоматами заключенных держали под обстрелом выход из лагеря в лес, сдерживая преследование. Потом, как было решено заранее, они разошлись в разные стороны, чтоб пробиваться дальше кто как сумеет.

Они шли через лес всю ночь — Генрикас, Вязников, Степан и Валигура.

Чувствовалось приближение рассвета, деревья на их пути стали редеть, впереди не столько видны были, сколько угадывались открытые, уходящие вдаль поля.

Все остановились, тяжело дыша.

— Светает, — сказал Генрикас. — Просто не знаю, рискнуть ли нам идти дальше? — И сел на землю.

Степан тоже сел.

— А леса еще будут?

— Должны быть… — в раздумье сказал Генрикас. — Обязательно даже будут. Дойдем ли только до света?

Валигура повалился на спину, раскинув руки, и один только Вязников стоял, прислонясь к стволу дерева, опершись локтем о толстый сук.

— Решайте, ребята, — тяжело переводя дух, сказал он. — Если я сяду, пожалуй, не встану. Скорей решайте.

— Нельзя нам останавливаться, — сказал Степан.

— Ну, правильно, — сейчас же подтвердил Валигура.

— Тогда пошли, — нетерпеливо сказал Вязников. — Ну?..

Никто не шевельнулся. Генрикас невнятно пробормотал не то «сейчас», не то «погоди».

И тут Вязников, цепляясь за ветки, начал медленно валиться и, разжав руку, мягко упал на бок.

— Ну вот… — не то с досадой, не то с облегчением проговорил он. — Со мной, кажется, всё. Вы сами идите, ребята.

— Не очень-то командуй! — грубо оборвал его Степан. — Давайте, братцы, пошли!.. — И с удивлением почувствовал, что, кажется, сам не может подняться. — Пошли! — чтоб отрезать себе путь к отступлению, громко и повелительно повторил он. — Пошли!

Валигура, успевший задремать, зашевелился, слегка застонал от ломоты во всем теле и, опираясь на автомат, поднялся на ноги.

Теперь и Степану никак уже невозможно было оставаться на земле. Стиснув зубы, он встал, нагнулся над Вязниковым, просунул руку ему под мышку.

Валигура взялся с другой стороны, и вдвоем, рывком, они поставили Вязникова на ноги. Он немножко пошатался, точно земля под ним ходила, но все-таки устоял.

Степан молча поднял с земли и надел на левое плечо автомат Вязникова. Генрикас двинулся первым, показывая дорогу.

Вязников плелся за Степаном с опущенной головой. Время от времени он начинал клянчить, чтобы ему отдали автомат.

— Отдай, слышь, отдай… — повторял он, с усилием догоняя Степана и тыча его пальцем в спину.

— Когда надо будет, отдам, отстань…

— Отдай сейчас, а то смотри, сяду здесь и с места не сойду.

— Не сядешь!

— Ну, тогда отдай…

И они молча шли некоторое время, пока все не начиналось сначала.

Лес остался далеко позади. Они медленно шагали друг за другом, след в след. Они потеряли ощущение времени. Им казалось, что все происшедшее в лагере — бунт, схватка, машина, проломившая ворота, преследователи-эсэсовцы, которых они загоняли обратно в лагерь, расстреливая из леса при свете пылающего подожженного грузовика, — все это было когда-то, в далеком прошлом… а с тех пор они все только идут и идут…

Вязников больше не просил отдать ему автомат. Он забыл обо всем, кроме того, что ему нужно идти.

Если бы он шел один, он давно бы свалился. Бороться за себя у него уже не было сил, а теперь он шел только ради товарищей, чтоб их не задержать.

Валигуре помогало какое-то почти суеверное убеждение, что ему нужно держаться поближе к Степану, все делать, как Степан, и тогда все будет в порядке.

Степан шел опустив голову, глядя себе под ноги, чтоб не оступиться. Плечи ныли под тяжестью двух автоматов. Какая-то тревожная мысль мучила его уже некоторое время. Мало-помалу он сообразил, что ясно видит ноги идущего перед ним Генрикаса. Он встревоженно огляделся.

Все вокруг было освещено серым, бестеневым светом начавшегося рассвета. Справа, в отдалении, среди редких сосен, виднелись на холме серые постройки хутора.

— Картофельное поле! — с восторженным изумлением воскликнул Валигура.

Они остановились и торопливо стали выдергивать из рыхлой земли сочные кустики ботвы. Стоило лишь слегка тряхнуть кустик, и земля осыпалась, а на тонких веревочках корешков оставались целые гроздья картофелин. Кое-как счищая с них землю, все принялись распихивать их по карманам.

Генрикас, прожевывая сырую картошку, проговорил:

— Впереди лес, видите?..

Километрах в пяти неясно синела зубчатая полоска.

— Но ведь уже совсем светло, — напомнил Степан.

— Не дойдем, пожалуй, — сказал Валигура.

— А что же делать? Сесть на открытом месте и дожидаться?

— Все равно с хутора нас мог кто-нибудь увидеть.

— Пойдем, — неуверенно проговорил Степан. — Вдруг успеем? — Он качнулся, сделал самый трудный первый шаг, прислушиваясь, идет ли за ним Вязников. Вязников шел, и слышно было, как он хрустит сырой картошкой и потихоньку стонет, глотая. У него была прострелена шея, и горло распухало все сильнее.

Немного погодя Валигура догнал Степана и, сняв у него с плеча второй автомат, взвалил его себе на плечо, придерживая за ствол, точно ручку лопаты.

Слева в низине блестело озеро, справа тянулись вспаханные холмы с редкими соснами на вершинах, а они шли межами по открытому месту, медленно огибая один холм за другим, и им казалось, что теперь уж на них смотрят со всех сторон: с холмов, с островка на озере, подглядывают сзади и даже из-за деревьев того самого леса, некоторому они идут и все никак не могут дойти.