— Хуже, — поморщился следователь. — Хотя что может быть хуже смерти, только глупая смерть. Торшер его убил.

— Как – торшер? — выдохнул Алексей, покосившись на настольную лампу Горохова. — Током?

— Фенолом.

— Как это? — уже в голос воскликнули мы

Умеет все-таки Никита Егорович интригу нагнать. Ему бы из следователей в писатели переделаться. Кто знает, может, на пенсии этим и займется…

— Наиглупейшая смерть в номере гостиницы, — развел руками Никита Егорович. — Читал поздним вечером товарищ финн книгу, про муми-троллей, наверное, точно не знаю. И лампу торшера пониже опустил, чтобы строчки высветить получше. Да так и уснул. А лампа эта обшивку кресла прожгла и до поролона добралась. А наш советский поролон при обугливании фенол вырабатывает в смертельной дозе. Вот и угорел гость. Наутро горничная его нашла, с книгой, дохленького.

— Н-да, — передернул плечами Катков, — ну и смерть… Бр-р…

— Несчастный случай, – вздохнул я. – Он дежурит без выходных и праздников.

— Расследование провели по полной, экспертизы всякие, комиссию создали, — продолжал Горохов. — В итоге в Метрополе у мягкой мебели весь поролон на импортный поменяли. А сейчас еще лифты на буржуйские хотят заменить.

— Там что, еще и лифт разбился? — прижал руку к сердцу Алексей.

— Да нет… Комиссия эта обнаружила, что пластик в лифтах, если случится чего и пожар возникнет, при горении тоже фенол выделять будет. Вот, решили подстраховаться, так сказать. На будущее… Ну и самую главную неприятность, что не связана с Олимпиадой, вы, конечно же, знаете, — Горохов вздохнул совсем тяжко. — Не Стало Владимира Семеновича нашего. Самое обидное, в Олимпийской праздничной Москве об этом сообщили крошечными заметками всего две газеты, да в Театре на Таганке в витрине бумажку вывесили, а по телевидению и радио ни слова вообще. Олимпиаду власти решили не омрачать. Вроде правильно поступили, вполне понятно, но и как-то не по-человечески это. Но я знаю, что и без телевидения на Ваганьковском народу и так тьма собралось. Больше ста тысяч человек пришли его проводить. Не припоминаю таких масштабных прощаний. Разве что Сталина и Гагарина хоронили так же, всем миром, — Горохов задумался, а потом напел известную строчку: — Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее... Эх.. Торопился Володя жить. Перегорел. Сорок два года всего мужику было. Жить да жить.

— Говорят, препараты он запрещенные употреблял, — вставил Катков. — Москву перекрыли – и морфий стало трудно достать. Вот и не выдержало сердце поэта. Выходит-то проза, что ли.

— Говорят, кур доят! — Горохов гневно зыркнул на криминалиста. — Мало ли что говорят, Алеша! Сплетни не собирай. У каждого свои недостатки. Человек-легенда ушел, а мы сейчас будем в грязном белье ковыряться? Такое наследие после себя оставил. Можно сказать, эпоху целую…

Никиту Егоровича такие подозрения задели за живое. И не удивительно. В мои зрелые годы, когда это были уже не подозрения, а достоверные факты, многие вот так же защитили бы любимого артиста, даже если сами они родились позже, чем всё это произошло. Может быть, они его и не знали – но он-то знал их, знал все нутро, а иначе как бы написал такие песни.

— Да я тоже его песни любил! И сам на похоронах был!— поспешил реабилитироваться Алексей. — Просто я к тому, что он из-за Олимпиады умер. Косвенно, конечно…

— Новое дело у нас, товарищи, — Горохов раскрыл пухлые талмуды каких-то уголовных дел на своем столе.

Этой фразы мы ждали давно – ведь не просто поговорить о славных и грустных делах нашей Родины собрал нас начальник.

— Группа туристов пропала в лесах Подмосковья.

— Мы теперь в спасателей переделаемся, Никита Егорович? — спросил я.

— Каких спасателей? — недоуменно вскинул на меня бровь следователь. — Нет такой структуры в СССР, только ОСВОД.

— Не то чтобы структура, на добровольных началах, что людей по лесам ищут.

— Нет, по лесам рыскать и без нас народу хватает. Наше дело на некоторые странности свет пролить. Там уже вторая группа туристическая пропала за последние два года. Одна — это случайность, а две – закономерность… Выезжаем завтра на машине.

Зазвонил телефон. Горохов поморщился, зыркнув на аппарат, что так бесцеремонно прервал его инструктаж.

— Слушаю, Горохов. Что? Когда? В каком смысле – убили?! Кто? Конечно, я его знаю. Как это произошло? — следователь свел брови так, что казалось, они сдвинут переносицу вниз, а рукой мял кончик галстука.

На лбу вдруг проступили глубокие морщины. Судя по всему, новости явно плохие. Никита Егорович еще некоторое время поговорил, что-то односложно поспрашивал, все больше выслушивая трубку, потом коротко сказал:

— Ясно, будем думать. Придется командировку переоформлять.

Грохнул трубкой об аппарат, раздувая щеки…

— Что случилось? — первым не выдержал Алексей, мы со Светой пока молчали, знали, что следователь сейчас сам все выложит в красках.

— Беда случилась союзного масштаба… — Горохов вытер лоб платком. — Заместителя прокурора города убили. Похоже, что поиски туристов отменяются. Нас отправляют в Новоульяновск.

— Как в Новоульяновск? — теперь уже мы со Светой воскликнули в один голос.

— Дубова Глеба Львовича больше нет.

— Не может быть, — вскочил я со стула. — Это ошибка. Он не зампрокурора, а старший следователь по особо важным делам прокуратуры!

— Повысили его, Андрей… — тихо и с горечью пробормотал Горохов, напрочь забыв свои студенческие разногласия с Дубовым. — Недавно совсем замом назначили. Но не успел он ничего на новом месте...

Я, мягко говоря, охреневший, снова плюхнулся на стул. Легендарного Дубова больше нет. Твою мать, как такое возможно? В моей реальности его убили в девяностые на крыльце “Октября”. Два выстрела, один в голову и другой в сердце из бандитского ТТ-шника за то, что он настаивал на смертной казни для предводителей организованной преступной группы, которую сам же и повязал. Преступление так и не раскрыли. Но я-то знал об этом – и предупредил его два года назад, чтобы был поаккуратнее в будущем со своей принципиальностью и избранием меры наказания. Намекнул. Думал, что смогу уберечь, а получилось все наоборот. Получается, что я изменил реальность, и Глеб Львович погиб намного раньше. Легенда девяностых теперь не станет таковой.

— Как это произошло? — спросила Света.

Она тоже хорошо помнила Дубова, хотя и немного с другой стороны. В ее памяти еще живы были воспоминания, как он навязчиво пытался с ней флиртовать в ресторане “Октябрь”, но она тогда здорово его осадила.

— В подъезде подкараулили. Десять ножевых. Тело обнаружили соседи поздно вечером.

— Вообще зацепок нет? — спросил я.

— Похоже, что нет. Подробностей не знаю, на месте разберемся. Собирайтесь, товарищи, — Горохов вскинул руку и потряс, смещая браслет “Славы” к запястью из-под рукава пиджака, посмотрел на часы. — Билеты я закажу на ближайший рейс. Если получится, то вылет сегодня…

— Насколько я знаю, в этом самом Новоульяновске вы поймали маньяка, — сказал Катков. — А теперь туда снова возвращаемся. Не слишком ли много громких преступлений для одного провинциального городка...

— Не такой уж он и провинциальный, — вступился я за свою новую родину. – Население полмиллиона человек, свои вузы и производство. А вот насчет преступлений соглашусь. Но, может, просто совпало так.

Я высказался, а у самого в душе засело нехорошее предчувствие. Катков прав. Не успел утихнуть резонанс с серийными убийствами, как произошло ЧП тоже масштаба немаленького. Смерть заместителя прокурора города, это далеко не рядовое убийство… Что за проклятие лежит на моем городе? Кому помешал Дубов? Мне во что бы то ни стало захотелось докопаться до истины. Почему-то меня не покидало свербящее чувство, что убийство Дубова как-то связано со мной. По крайней мере, с моим попаданием в это время. Неужели я изменил ход истории – больше, чем мог бы предположить? Ладно… Как сказал Никита Егорович, на месте разберемся.