Общее настроение несколько поднялось, когда на столе появился обед.

— Оранжевая рапсодия, — глядя на свою тарелку, заявил папа, — вот что это такое. Оранжевые рыбные палочки, оранжевые бобы, оранжевая картошка и, чтобы легче глоталось, стакан лучшего ирландского виски, которое, на счастье, тоже оранжевого цвета!

— Картошка не оранжевая, — возразила мама. — А выпить ты Дэниэлу предложил?

— Очень даже оранжевая, — горячо воскликнул папа. — Нет, не предлагал.

— Дэниэл, выпьешь виски? — спросила мама, вставая.

— Так, а если она не оранжевая, то какого же, скажите на милость, она цвета? — обратился папа ко всем присутствующим. — Розовая? Зеленая?

— Нет, миссис Салливан, спасибо, — занервничал Дэниэл. — Что-то не хочется.

— Тебе и не нальют, — воинственно откликнулся папа. — Пока не скажешь, что картошка оранжевая.

Мама и папа выжидательно уставились на Дэниэла. Оба одинаково хотели перетянуть его на свою сторону.

— По-моему, она скорее золотистая, — после некоторого раздумья изрек он, будучи по натуре дипломатом.

— Нет, оранжевая!

— Золотистая, — со вкусом повторила мама.

Дэниэл ничего не говорил. Он, казалось, предпочел бы провалиться сквозь землю.

— Ну, хорошо же, — зарычал папа и грохнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули тарелки и зазвенели ножи с вилками. — Тяжко с вами договориться. Золотисто-оранжевая — вот мое последнее слово. Не нравится — не соглашайся, но в несправедливости меня не обвинишь. Дайте парню выпить.

Не прошло и пяти минут, как папа снова развеселился. Обед творил с его плохим настроением настоящие чудеса.

— Знай ешь рыбные палочки, — восторженно заявил он, с улыбкой обводя взглядом стол — А ведь тут еще целых шесть штук. Гляньте-ка, — восхищенно продолжал он, поднимая вилку с надетой на нее целой рыбной палочкой и поворачивая ее, чтобы рассмотреть со всех сторон, — какая красота. Произведение искусства. Университетского образования мало, чтобы как следует приготовить хоть одну такую палочку.

— Джемси, не делай из своего обеда выставку, — сказала мама и, как всегда, испортила все веселье.

— Встретиться бы с этим капитаном Бердом, что нарисован на этой коробке, пожать ему руку и поздравить с хорошо сделанной работой, — продолжал папа. — Я бы не отказался. Может, его пригласят в шоу «Это ваша жизнь». Как по-твоему, Люси?

— По-моему, папа, такого человека на самом деле нет, — хихикнула я.

— Нет? — удивился папа. — Да быть такого не может! Ему бы следовало присудить Нобелевскую премию, — не унимался папа.

— …Нобелевскую премию? За что это? — язвительно поинтересовалась мама.

— За рыбные палочки, естественно, — с изумленным видом ответствовал папа. — Как думаешь, Конни, какую еще Нобелевскую премию я могу иметь в виду? Не по литературе же? Что я, по-твоему, таких вещей не понимаю?

Тогда мама негромко рассмеялась, и они с папой как-то странно переглянулись.

После обеда, когда была убрана посуда, папа отправился обратно в свое кресло в углу, а мы с мамой и Дэниэлом остались за столом пить чай. Чая пришлось выпить целый океан.

— Наверно, нам пора, — беззаботно заметила я примерно в половине одиннадцатого. Предыдущие полчаса я собиралась с силами для этого предложения, зная, что с мамой такое легко не пройдет.

— Как, уже? — взвизгнула она. — Но вы ведь только пришли!

— Уже поздно, мам, а пока я доберусь до дома, будет ночь глубокая! Я не высплюсь.

— Прямо не знаю, что с тобой, Люси. В твоем возрасте я могла после работы танцевать всю ночь напролет, до самого рассвета.

— Таблетки с железом, Люси, — крикнул из угла папа, — вот что тебе нужно. Или… как там называется та, другая штука, которую принимают молодые, чтобы были силы?

— Не знаю, папа. Гематоген?

— Нет, — проворчал он. — Что-то еще.

— Нам действительно пора. Правда, Дэниэл? — твердо сказала я.

— Пожалуй, да… — промямлил он.

— Вот, вспомнил! Кокаин! — радостно возопил папа. — Сходи в аптеку, купи себе дозу кокаина, и запрыгаешь по дому, как мячик!

— Нет, папа, не думаю, — усмехнулась я.

— Почему это? — возмутился он. — Что, кокаин тоже запрещен законом?

— В самую точку, папа!

— Безобразие какое! — загремел папа. — Эти законники вертят нами, как хотят, обрушивают нам на голову все подряд — налоги плати, это нельзя, то запрещено! Повредила бы тебе время от времени капля кокаина? Совсем сбрендили, крючкотворы проклятые!

— Почему бы тебе не остаться на ночь? — перебила его пламенную речь мама. — В твоей комнате постелено.

При одной мысли об этом я пришла в ужас. Остаться под ее кровом? И чувствовать себя, как в западне? Как будто я отсюда так и не сбежала?

— Нет, мама, спасибо, но Дэниэлу нужно домой, а мне с ним по пути, так что я тоже поеду, чтобы не одной…

— И Дэниэл мог бы остаться, — возбужденно предложила мама. — Переночевать в комнате у ребят…

— Огромное спасибо, миссис Салливан.

— Конни, — поправила она, наклонясь к нему через стол и кладя руку ему на рукав. — Называй меня Конни, а то как-то глупо получается: ты такой взрослый, а до сих пор говоришь мне «миссис Салливан».

Боже правый! Она вела себя так, словно… флиртовала с ним! Меня чуть не стошнило.

— Огромное спасибо, Конни, — повторил Дэниэл, — но я лучше поеду домой. У меня встреча очень рано с утра…

— Ну, если так… Я далека от того, чтобы совать палки в колеса технического прогресса. Но ты ведь скоро приедешь навестить нас?

— Разумеется, с удовольствием.

— Может, следующий раз оба и ночевать останетесь?

— А, так я тоже приглашена? — съязвила я.

— Люси, — поморщилась мама, — тебя я всегда жду без приглашения. Как ты с ней ладишь? — обратилась она к Дэниэлу. — Обидчивая, ничего ей не скажи.

— Да ничего, нормально, — промямлил он. Врожденная вежливость вынуждала его соглашаться с мамой, а врожденное чувство самосохранения подсказывало, что сердить меня опасно для жизни.

Тяжело, наверно, быть Дэниэлом, подумала я. Чувствовать, что надо пытаться угодить всем сразу. Проявлять дружелюбие и сочиться обаянием двадцать четыре часа в сутки — от этого же с ума можно сойти.

— Кто бы другой поверил, только не я, — колко проронила мама.

— Гм, а не вызвать ли нам такси? Можно позвонить? — спросил Дэниэл, спешно меняя тему.

— И на метро прекрасно добрались бы, — возразила я.

— Уже поздно. И мокро.

— И что?

— Плачу я.

— Уговорил.

— На нашей улице есть вызов такси, — сказала мама. — Если вам так горит ехать, я сейчас туда позвоню.

Сердце у меня ушло в пятки. Постоянно менявшийся персонал диспетчерской по вызову такси на нашей улице состоял из афганских беженцев, соискателей политического убежища из Индонезии и ссыльных алжирцев, из которых никто не говорил ни слова по-английски, и, судя по их ориентации на местности, только что прибывших в Европу. Я искренне сочувствую их тяжелым жизненным обстоятельствам, но мне хотелось бы добраться домой не самым кружным путем и желательно без случайных заездов в Осло или Стокгольм.

Мама повесила трубку.

— Через пятнадцать минут будет машина.

Мы опять сели за стол и стали ждать. Обстановка была натянутая, все пытались делать вид, что эти пятнадцать минут ничем не отличаются от прошедшего вечера, что мы счастливы побыть здесь еще и не вслушиваемся в каждый шорох за входной дверью, дабы не пропустить скрип тормозов. Никто не разговаривал. Я, например, просто не могла придумать, какую бы чепуху сказать, чтобы ослабить напряжение.

Мама вздыхала, время от времени роняя что-нибудь вроде «ну, вот и хорошо». Из всех, кого я знаю, она одна умеет говорить «ну, вот и хорошо» или «еще чаю?» с неподдельной скорбью.

После десятичасового (по моим ощущениям) ожидания мне послышалось, что к дому подъехала машина, и я выбежала на улицу посмотреть, так ли это.

Автомобили у них всегда жуткие: проржавевшие развалины, по большей части «Лады» и «Шкоды».