Шокированные такой бесцеремонностью, они уползали прочь, спеша укрыться в отдалённых от меня местах, и, даже, не помышляя вернуться обратно. Таким образом, я очистил площадку для ночной стоянки и, будучи уверенным в своём спокойном сне, решил немного поразвлечься.

А именно, мне взбрело в голову забраться на высокое дерево и посмотреть, нет ли конца у джунглей, по которым мы брели, в весьма условном направлении. Ориентировались мы, в основном, по звёздам, а также, по некоторым слабо уловимым признакам.

Взобравшись на древесный исполин, я направил свой взор сначала вперёд, а потом, и по сторонам. Везде простиралась зелёная волна необозримых джунглей. Залюбовавшись этой картиной, и отлынивая от обустройства ночного лагеря, я дождался темноты, и уже собирался было слезть дерева, когда решил посмотреть назад.

И что же я там увидел, а ничего… сначала. Затем моему острому зрению почудилось какое-то непонятное мерцание. Заинтересовавшись, я дождался ещё большей темноты и, наконец, различил вдали крохотный огонёк, бывший ни чем иным, кроме как огнём ночного костра, остановившихся на привал людей.

На тысячу километров вокруг никого не было. Возможно, здесь и обитали немногочисленные племена, но так откровенно разжигать костёр они бы не стали. Да мы и не видели следов их присутствия. Значит, это были наши очередные преследователи. Охотники, блин, за удачей, а точнее, за моей головой.

Далась им моя голова. Да, она большая и некрасивая, но это же не повод для того, чтобы отбирать её у меня. Что за мужененавистничество, и это у белых людей? Невозможно так себя вести, когда кругом одни джунгли. Нет, чтобы наслаждаться дикой природой и думать о дамах, а они…

А они так и ждут, чтобы нагадить мне. Ну ладно, раз вы и так идёте за мной, тогда я иду к вам… в гости, и я стал спускаться с дерева. Направление я, примерно, запомнил, поэтому не спешил. Мои люди не сильно устали и готовы были сражаться.

Правда, у нас оставалось мало патронов, зато, холодного оружия было вдоволь, и у каждого ещё было по револьверу. Здесь я отчётливо пожалел, что у нас нет с собой ручного пулемёта. Надо срочно ехать в Россию, или слать туда депешу о том, чтобы ускорили разработки.

А то, я им деньги, значит, даю, идеи подсказываю, а они там с женщинами коньяки пьют и с мужиками в баню, наверное, ходят, когда я тут, постоянно, из этой бани и не выхожу, если иметь в виду жаркий и влажный климат Африки.

А сердце-то уже не молодое, годочков-то уже почти тридцать пять, или тридцать шесть, а может, и все тридцать семь. Эх… уже почти старик, а ещё никого не вырастил и никого не посадил, кроме наместников в городах. Да, пора браться за ум! Завести себе дачу, овечек там или баранов. Лошадей, ослов. На слове ослов, я вернулся в реальность. Какие ослы, их и так кругом полно, каждый второй, каждым первым погоняет. Ужас просто.

А мне с ними дальше жить, и ещё пытаться управлять. Надо бы разбавить местных «ослов» пришлыми. Может, получится что-нибудь вменяемое. Я, конечно, в евгенике ни алё, но где-то, что-то читал. А то, нарвусь, в скором времени, на трайбализм (племенная обособленность) и будет мне весело, а также, всем моим малочисленным племенам.

Негры, они такие, любят друг друга множить на ноль, или рэзать, как любят говорить, гордясь своим акцентом, кавказцы. А уж резать друг друга, это у них народная забава такая, неизвестно почему прижившаяся, и стойкая в веках. Ну да, это я отвлёкся, сейчас надо бы напасть на преследователей. Я слез с дерева, прямо, как обезьяна, и сам усмехнулся ассоциативному сравнению себя с тем мнением, которое закрепилось в белом обществе. Ну, так получилось.

Слез я с дерева и, рассказав своим негритятам о появившейся проблеме, быстренько свернул свой лагерь и пошёл вместе с ними посмотреть, кто это у нас такой одинокий, во мраке сидит? А не хочет ли он компанию?

Новой компании, как оказалось впоследствии, никто не хотел, ну да я их и не спрашивал. Во мне тоже была маленькая частичка татарской крови, и я посчитал за честь быть незваным на этот праздник дикой жизни. Дальше пошли сплошные банальности. Понаблюдав из-за деревьев, за суетившимися на небольшой поляне людьми, в количестве около пятидесяти человек, мы дождались, когда они улягутся спать.

Затем, сняв троих часовых отработанным способом, напали на весь лагерь с одними ножами и револьверами, успев перерезать во тьме половину отряда, пока оставшиеся в живых не очнулись от сна и не подняли переполох.

Вот тут и началась потеха, как зимой поход за орехом. Крики, выстрелы, сшибки, драки. Наличие у моих воинов револьверов и преимущество в умении владеть холодным оружием, решили исход ночной схватки. Вскоре, в живых остался один только главарь, и то случайно.

Он просто успел убить напавших на него двух воинов, а в моём револьвере закончились патроны, и нож остался в каком-то, заросшем по самые глаза, тщедушном бельгийце. А про кинжал я забыл. Пришлось главаря стукнуть кулаком по голове, отбив ему мозги и получив при этом ушиб пальцев.

Но, «вырубил» я месье Дюка классно, и наповал. Сначала подумал, что даже убил, но, когда он застонал, а наступило это довольно скоро, я удивился, а если я удивился, значит, решил оставить его в живых.

Надо же ещё с кем-нибудь общаться, ума-разума набираться, а то всё один и один, в этих джунглях. Мои пятеро негритят разговаривать не любят, Саид тоже, всё больше молчит. А эти белые, страсть, как говорливы, особенно тогда, когда жить хотят.

Я, правда, по-французски не понимаю, но, может, он успеет научить, пока не сдохнет, и то хлеб. Всё же развлечение, а чтобы не сбежал, мы ему ручки свяжем, и на ночь настойку давать будем, чтобы себя не помнил, либо парализованным лежал, чем не воспитательный процесс, это же чудо из чудес.

На третьи сутки, месье Дюк, поняв, что я умею разговаривать на русском, но понятия не имею, как разговаривать на французском, неведомым для меня образом, смог выучить несколько слов, к тому же, он ещё и африканские языки немного знал.

Этого объёма ему хватило для того, чтобы попросить меня больше не давать ему парализующей настойки, от которой он не спал всю ночь и с ужасом ожидал, когда придёт к нему смерть, в любом обличье. Но наступало утро, а смерть не приходила, и всё начиналось сначала. Трое суток оказалось достаточно, чтобы сломить его волю. Но, на самом деле, он меня обманул, и на следующую же ночь попытался напасть на меня.

Повисев, для профилактики, пару часов вниз головой, а на ночь, приняв двойную дозу настойки, он исправился. Пить настойку он не хотел, но палочка из железного дерева смело вошла ему между зубов, и помогла раскрыть сосуд греха, в который я и влил «святую» воду.

Да, я по-всякому над ним издевался, после необоснованной попытки меня убить. Наконец, доведя его до крайней степени морального истощения, я предложил ему выбор, или он идёт со мною добровольно и поступает ко мне на службу, или, вот ему нож, и он может себя убить, или может идти на все четыре стороны.

Не дождавшись от него решения, я забрал своих людей и стал уходить. Муки выбора бродили по лицу старого уголовника и бывшего капрала. Поняв, что он не сможет переломить своего отношения к неграм, я вытащил револьвер и прервал его мучения, оставив тело лежать у корней могучего дерева. Так закончилась жизнь отважного наёмника и охотника за головами.

Не смог он себя переломить и выбрать то, что было, очевидно, спасительным для него, но каждый сам хозяин своему счастью, и нельзя отмахиваться от него, ради следования старым догмам. Отвернувшись от мёртвого тела, мы ушли под сень деревьев и вскоре растворились в дремучих джунглях, преодолевая милю за милей по девственному лесу, мы держали путь к городу Банги.

Интерлюдия. Алула Куби.

Рас Алула Куби был опытным полководцем. Поступив на службу к Мамбе, в последующем принявшем имя Иоанн Тёмный, он ни разу не пожалел. Сейчас наступил новый этап его военной карьеры. Предстояло самое масштабное сражение, к которому, возможно, он шёл всю жизнь.